Cute

— Сегодня, малыш, — с долей изрядного сарказма в голосе произнес Малфой, манерно — как и всегда — растягивая гласные в словах, — ты выглядишь еще более отвратительно, чем обычно, — кто-то хмыкнул поблизости, и Драко чуть улыбнулся уголками губ. — Хотя, казалось бы, куда еще хуже, не правда ли, солнышко? Стоящий напротив Гарри нахмурился и поправил круглые очки. — Кто бы говорил, Мал… ми…милипусичка, — выпалил он, и не менее десятка школьников, окружающих Гарри Поттера и Драко Малфоя и наблюдающих за их сомнительной, но такой привычной, перепалкой, внезапно охнули, а затем оглушительно расхохотались, хватаясь за животы и утирая вмиг выступившие на глазах слезы. Дикий хохот и чье-то громкое похрюкивание привлекли самое что ни на есть лишнее внимание остальных ребят, спокойно прогуливавшихся возле горного озера Хогвартса под теплым осенним солнцем в передышке от занятий. Малфой покраснел до самых корней платиновых волос. От дикого малфоевского гнева Поттера спасло лишь то, что Драко никак не ожидал, что брюнет вдруг скажет такую несусветную глупость. Буквально на миг Драко растерялся, однако почти незамедлительно пришел в себя. В нем вскипела ярость, и он хотел было закричать что-то наподобие: «Поттер, ты чертов кретин!», но сдержался и лишь зло выдавил сквозь зубы: — Детка, ты неотразим. Гарри мечтал провалиться сквозь землю. Немедленно и как можно глубже. Это странное противостояние Поттера и Малфоя, базирующееся на том, кто придумает друг другу наиболее отвратительное ласковое прозвище, продолжалось уже не менее недели с того самого момента, как МакГонагалл исключительно твердо настояла на том, чтобы Гарри и Драко, как самые яркие представители Гриффиндора и Слизерина, перестали называть друг друга по фамилиям в честь дружбы между всеми факультетами. Вкупе с отвращением и полной неспособностью договориться, юноши просто решили все переиграть. — Я это знаю, котюсик, — Гарри был весь красный от смущения, когда говорил, но отступать ни в коем случае не собирался. — А вот про тебя, милый, — буквально выдавил из себя брюнет, — я такого сказать не могу, — все вокруг захохотали. И, как ни странно, комичность сложившейся ситуации была не только в самом корне ее существования, но и непременно в том, что Гарри будучи, видимо, совершенно неопытным в подобных вещах, порой выдавал забавные прозвища, чем повергал всех то в глубокий шок, то в безудержный смех. Наблюдающих за «перепалкой века», как почетно прозвали словесное противостояние Малфоя и Поттера, всегда хватало с лихвой. У некоторых даже сложилось совершенно твердое мнение, что эти двое тайно встречаются, но, чтобы не слишком шокировать данной новостью всех остальных, придают ситуации комичности, впрочем, скрывая тайную подоплеку, то есть, именно свои отношения. Вот пройдет некоторое время, и тогда-то Гарри с Драко раскроют тайну своих отношений… В крайнем случае, утверждали последователи данной теории, даже если слизеринец и гриффиндорец не встречаются, то скоро обязательно будут. Ведь иначе и быть не могло. Сами Драко и Гарри довольно бурно реагировали на такие заявления: рьяно все отрицали, сильно краснели, отмахивались, злились и, в меру своей воспитанности, говорили человеку, куда ему следует отправиться со своей теорией и домыслами, что ярко ее приукрашивали. Сказать, что этот год в Хогвартсе был веселым — честно, ничего не сказать. — Ты, мое счастье и радость, — неспешно произнес Малфой и так скривил лицо, что, казалось, еще мгновение — и его вырвет, — говори, да не заговаривайся. А то в следующий раз получишь Ступефаем по своему прекрасному очкастому лицу. Было время, когда, будь то Рон или Гермиона, обязательно вмешивались в перепалку. Взаимно оскорбляли Малфоя, даже, бывало, вступали в драку на волшебных палочках или кулаках, уговаривали Гарри бросить это пропащее дело — ругаться с противным слизеринцем. В общем, делали как раз то, что подобает делать друзьям. Но это время прошло, и все, что делали гриффиндорцы — это наблюдали со стороны и, притом, с огромным удовольствием. Постыдно было бы их винить, ведь для Гарри это было лишь плюсом — надо было показать именно себя. — Ну что ты, сладулик, — пробормотал Поттер, запинаясь, и неясно было, чего в его голосе было больше — смущения или злости, — однажды я уже забрал у тебя твою волшебную палочку. Желаешь повторить? Гарри совершенно искренне улыбнулся, и бо́льшая часть незваных слушателей поддержали его улюлюканьем, свистом и веселым смехом. Малфой буквально побагровел от ярости. Он дернулся вперед и уже хотел было схватить свою палочку, но вовремя остановил себя, ведь ничем хорошим это не кончилось бы. Драко вообще следовало бы сидеть тише воды, ниже травы после того, как Поттер позаботился о том, чтобы его, Драко, не упекли в Азкабан, как отца. Еще один повод ненавидеть Гарри Поттера и быть у него в долгу. — Ты слишком много берешь на себя, львенок, — язвительно, гордо и — безусловно — прохладно заявил Малфой, поправляя сумку на плече. Чисто для справки, интересным было и то, что после негласного принятия решения называть друг друга исключительно ласковыми прозвищами, Драко и Гарри стали это делать постоянно, несмотря на смущение, легкий стыд, и, возможно, даже уязвленную гордость. Можно было просто никак не называть друг друга и обойтись сухим «гриффиндорец»-«слизеринец», но это, по-видимому, было настолько просто и скучно, что юноши даже ни на секунду не задумались над таким легким исходом событий. Впрочем, можно было совсем не общаться и говорить краткое и глубокомысленное «э» при встрече, если уж никак иначе, но это уж совсем… как-то и не естественно даже. Посему оставалось лишь наблюдать за увлекательными представлениями, что разыгрывались в Хогвартсе не то, что каждый день, а по нескольку раз на дню. Однако это никогда не могло наскучить, ведь словарный запас, что Малфоя, что Поттера, видимо, был нескончаемо, нескончаемо богат и многообразен во всех своих смыслах.  — А ты, змееныш, разве нет? — ответил брюнет, глаза которого буквально смеялись, хоть на щеках все еще и проступал легкий румянец. — Много чести, — скривился слизеринец, поднимая серебристые глаза к небу и пытаясь тем самым скрыть в них внезапно появившиеся смешинки. Ребята с различных факультетов начали неспешно расходиться, направляясь в Большой зал, ведь близилось долгожданное время обеда, который, как ни странно, никто не хотел пропустить. И лишь Поттер и Малфой стояли друг напротив друга с пылающими взорами, — однако на этот раз не от гнева — и, кажется, не собирались никуда уходить. Это не могло не удивить и не порадовать особый контингент хогвартских учеников, яро болеющих за, как они любили это называть, «драрри» (стоит ли пояснять?). Но хорошо, что они были достаточно умны для того, чтобы лишь улыбнуться и уйти, обсуждая случившееся, и не выкрикнуть «канон!». — Гарри, догонишь, мы пошли, — смущенно, но достаточно громко заявила Гермиона, однако, увы, видимо, ее слова не были услышаны — Гарри даже бровью не повел. Но Гермиона не расстроилась, уходя, и даже, наоборот, что-то весело защебетала скривившемуся Рону на ухо, крепко держа его за руку. Уизли изобразил рвотные позывы, оглянувшись назад, но Грейнджер лишь легко ударила его по руке, и все на том и закончилось. — Твои тебя кинули, милый мой, родной, — самодовольно произнес Малфой, сузив глаза и слегка приподняв подбородок в напыщенном жесте. Гарри поправил очки и скептически оглядел платинового блондина. — Тебя, рыбка моя, кинули тоже, — Драко поперхнулся, но непонятно от чего — от поттеровской наглости, очередного им придуманного «милого» прозвища или от того, что брюнет оказался совершенно прав. Гарри хмыкнул и вдруг почувствовал себя как-то неуютно. Юноша вдруг подумал, что моменты, когда он оставался с Малфоем наедине — действительно наедине — можно было пересчитать по пальцам. И он их все помнил. Гарри легко потряс головой из стороны в сторону, отгоняя такие ненужные сейчас воспоминания. Он посмотрел на девственно чистое голубое небо, а потом на Драко — в его серебряные глубокие глаза. Тот, как оказалось, наблюдал за брюнетом с большим интересом и, когда понял, что его раскрыли, неожиданно зарделся. Это было так странно, что Поттеру даже показалось, что он бредит. — Почему тогда ты все еще здесь, мое Солнце и звезды? — отчего-то приглушенно спросил Драко, на секунду отведя взгляд, а затем — возвращая обратно. Вероятно, юноши просто позабыли, что называть теперь друг друга, находясь наедине, можно и по фамилиям. Они продолжали свое представление на двоих, свою игру. Но игру ли?.. — А ты, Луна моей жизни? — в свою очередь спросил Гарри, розовея щеками. Опять и снова. Внезапно лучик солнца, отразившись от какой-то зеркальной поверхности, угодил темноволосому юноше прямо в глаз, заставив того сначала скривиться, а потом попытаться прикрыть пострадавший глаз рукой от яркого света. Вышло так себе, но теперь Гарри хотя бы мог видеть своего… собеседника. Совершенно неожиданно Драко улыбнулся. Так искренне и — возможно, брюнету лишь показалось, но — нежно. Поттер в неверии широко распахнул ярко-зеленые глаза и тяжело выдохнул горячий воздух из легких. В груди что-то приятно заныло, и это удивило гриффиндорца даже больше, чем малфоевская улыбка. Он что, был..? Неужели он был..? Влюблен. Странное слово. Такое маленькое, но все же такое чертовски обширное. Оно так много в себе заключает и значит так много. Или это всего лишь слово? Ничего больше? Гарри не знал. Нет, пока не знал. Где-то вдали запела неизвестная птица красивым тонким голоском. Малфой удивленно оглянулся, а затем недоуменно посмотрел на Поттера, видимо, желая получить ответ-объяснение на свой немой вопрос, но брюнет лишь криво пожал плечами. Если честно, ему сейчас до всего было все равно. Кроме, конечно, Малфоя. Он, Малфой, был так чертовски красив сейчас и так восхитительно открыт. В нем не было резкости, грубости, недосказанности, холода, отчужденности. Сейчас, в это мимолетное мгновение, он был просто обычным подростком, таким же, как и сам Поттер. Он просто был. Гарри запоздало улыбнулся в ответ.