Я приехал ради Вас

В Петербурге жизнь вокруг Андрея завертелась своим чередом так же, как и два года назад: каждый день были какие-то встречи, вечера, балы, мелькали старые и новые лица, поднимались старые и новые вопросы, все вокруг кипело, и Андрей, хотя и чувствовал время от времени неприязнь к некоторым сторонам петербургского общества, не мог не признать, что ему весьма нравился этот порядок жизни после своего недавнего «пробуждения». На все вопросы, связанные с его разорванной помолвкой и всеми предполагаемыми партиями — «очень уж ты весел в последнее время, небось, встретил новую Ростову, ха?» — он отвечал расплывчато, на менее провокационные вопросы — ухмылкой, на те, в которых чувствовался слишком уж некрасивый намек — довольно холодно и резко, так, что собеседник сразу же сам менял тему разговора. Андрей скучал по Николаю, но даже в, казалось бы, тяжелом ожидании встречи было что-то светлое и согревающее Болконского. Особенно остро нехватка Николая ощущалась в моменты, когда Андрей хотел высказаться и осознавал, что так, как Ростов, его не поймет здесь никто, и по ночам, когда слишком сильно хотелось притянуть к себе мальчишку и уснуть, слушая его дыхание. В первые же дни своего пребывания в городе Андрей сразу же написал письма отцу и Марье. Старому князю от отрапортовал о том, что поправил дела в деревне, что был призван на присягу к императору, и вкратце описал ситуацию, возникшую на политическом военном фронте. Письмо же к Марье было слегка другим: их дружба еще с детства была на самом деле нежнее, чем это выглядело для других, и они рассказывали друг другу очень и очень многое; Андрей знал переживания Мари из-за отца, из-за ее внешности, хотя Андрей любил ее внешность и всегда говорил ей об этом, знал о религиозности, о странниках — любимом и единственном развлечении его сестры. Марья и сама знала о нем многое, умела разгадывать его так же, как и отца, и разгадывать Андрея ей нравилось намного больше, потому что Андрей и сам всегда давал наводящие подсказки. И сидя перед исписанным общими фразами листом, Андрей не знал: рассказать ей все как есть или же скрыть от нее свое поднятие духа. Впрочем, он знал, что скрыть полноценно от нее это все равно не получится: его восторженный тон, легкая манера письма, все было слишком светлым, чтобы не догадаться, что что-то произошло. И Андрей сделал лишь несколько намеков, зная, что Марья прочтет их и поймет и определенно даст ему нужный совет, поэтому в конце он добавил, что ожидает ее ответа как можно скорее. Письмо Николаю Андрей откладывал, как мог; у Андрея никогда не было проблем в том, чтобы выдавать свои чувства на бумаге к людям, которых он любил, но здесь он не мог связать и пары слов. Ему хотелось рассказать о том, как обстоят дела в Петербурге, ему хотелось снова повторить Николаю о том, как он любит его и ждет встречи, о том, как прекрасно он чувствует себя сейчас, но все выливалось в несвязный текст, и Андрей откладывал письмо каждый раз, ссылаясь на усталость и планируя написать на следующий день. В один из вечеров, когда Андрей, утомившись после нескольких дневных встреч, сидел за столом, собираясь писать письмо — на самом деле в глубокой задумчивости выводя на черновой бумаге непонятные символы, в дверь постучал лакей. — Ваше сиятельство, к вам гость, — граф Петр Кириллович Безухов. Впустить его или же… Андрей резко поднялся, как будто проснувшись от дремоты, и быстро убрав все бумаги в стол, легко улыбнулся: — Конечно, впустите его! В дверном проеме показалась полная добродушная фигура Пьера с взволнованным, но радостным от встречи лицом. Андрей снова улыбнулся, уже не дежурно, а по-дружески, встал и вышел из-за стола, чтобы пожать Пьеру руку. — Мы не виделись с вами около месяца или даже больше, мой друг. Вы изменились и, мне кажется, к лучшему. Как ваша жизнь? — Андрей чувствовал легкое волнение, которое не мог сам рационально объяснить, но ему казалось, что разговор с Пьером почему-то должен стать очень важным. — Я… Вы… Да, прошел всего месяц, а кажется, очень и очень много времени, — Пьер как будто смутился, — столько всего произошло. Наташа, кажется, выздоровела окончательно. — Что же, я очень рад, — в голосе Андрея не было той неприятной и холодной насмешки, которая была, когда он узнал о болезни Наташи, и этот факт очень поразил Пьера. — Вы… Вы знаете, вы будто помолодели, — Пьер знал о том, что, как друг, имеет полное право вывести Андрея на деликатный разговор, но очень боялся, что Андрей не оценит этого права, — могу ли я… Могу ли я узнать, что послужило причиной вашего такого душевного… преображения? Вы были так, так отчужденны в нашу последнюю встречу, а сейчас я не узнаю вас, хотя и рад, что не узнаю вас именно в таком расположении духа… Андрей усмехнулся. Он знал Пьера еще с юных лет, и, несмотря на разницу в семь лет, Пьер всегда был для него лучшим другом и поддержкой, хотя не показывал этого, но в сложные моменты подросткового возраста он часто нуждался в наивном восхищении Пьера, чтобы чувствовать себя увереннее; но и Андрей был наставником для графа, всегда был готов дать совет или выслушать. И сейчас в нем было смятение: он не знал, хотел ли и мог ли он себе позволить рассказать о своей любви к Ростову. — Я… — Андрей запнулся, — мой друг, вы никогда не испытывали чувства любви к человеку, которого вы, скажем так, не должны любить? И вы понимаете, что ваше чувство запретно или не совсем правильно, но оно поддерживает вас, заставляет вас заново расцвести и абсолютно не кажется неправильным. — Наташа рассказала мне, что Николай уехал в Богучарово и остался там на три недели, — неожиданно тихо прервал его Пьер. Андрей заметил, что после вопроса граф неожиданно стушевался и как-то погрустнел, но потом понял, что вопрос был больше риторический, и снова поднял свой прямой взгляд на Андрея, — она очень боялась, как бы чего не случилось, но… Вы хотите сказать, что любите его? Но как это возможно? Андрей снова усмехнулся и отвернулся к окну. Ему было сложно объяснить Пьеру то, что он чувствовал, единственно потому, что он не мог объяснить этого даже себе. — Я не знаю, честное слово, первый раз в жизни я не знаю, почему это произошло со мной, но эти чувства, они кажутся слишком правильными и слишком приятными и сильными, чтобы отрицать их. И Николай, он… он просто был рядом и был слишком прекрасным, чтобы не полюбить его. Голос Андрея был ровным и спокойным, и Пьеру казалось, что он должен говорить о своих чувствах с раздражением, но вместо этого он как будто светился, и Пьер узнавал в нем себя: та же «запретная» любовь — тот же свет изнутри. Он вспомнил Наташу и вспомнил, как они похожи с Николаем, и последняя мысль о каком-либо осуждении исчезла из его головы; он просто не мог, не имел права осудить их сейчас, сказать о том, что такая любовь неправильная. Весь вечер они провели в особом расположении духа, как будто стали еще более близкими друзьями, чем были до этого, и это было уютно и незнакомо одновременно. Пьер, еще более размягченный вином, как на духу рассказал Андрею о своей любви к Наташе; Андрей, выслушав это, был сперва удивлен тем, что этот рассказ никак не уколол его изнутри, хотя что-то и мелькнуло, но слишком далекое и незаметное, чтобы задумываться. Затем он понял, что Пьер — достойная партия для Наташи и что он даже рад за друга, и оставался лишь один нерешенный вопрос, который, в общем-то, и нельзя было никак решить — вопрос того, что Пьер уже был женат. Они долго разговаривали, засидевшись почти до утра, и утром Пьер уехал по делам, но распрощались они чувствуя возвышенное чувство близкой дружбы. Через пару дней Андрей уже уезжал в полк с целью ознакомиться и подготовить полковых, и тягучее чувство поднялось в груди — вот-вот он должен был увидеть Николая.