***
Дождь стал сильнее, теперь хлестая по окнам кафе, создавая свою собственную музыку. Я сижу за столиком и царапаю текст на полях New York Times, поток мыслей и короткие заметки, что угодно, что можно будет развить дальше и превратить в песню. — Прошу прощения, — доносится до меня мужской голос, и я беру себя в руки и смотрю на мужчину среднего возраста в костюме, стоящего у моего столика. Неважно, что он слишком стар и явно является частью системы — сейчас меня узнают все. Сейчас начнется. Все эти "о, вы же Райан Росс", навязчивые вопросы, изумленный вдох, когда они вспоминают, что да, они слышали об этом — в двадцати милях от Сиэтла, где кости были сломаны, а железо превратилось в металлолом. Я смотрю на него, зная, что сбежать не получится. — Я пытаюсь найти вот это место, — говорит он, протягивая мне маленькую визитку какой-то бухгалтерской конторы. Адрес невозможно прочесть из-за пятна кофе. — Я знаю, что это близко, но... — Извини, мужик. Я не местный, — я отдаю ему визитку. — Спроси у официантки. Он бормочет "спасибо", а я стараюсь успокоиться после момента легкой паники. Я живу в Нью-Йорке уже несколько месяцев. Я переехал летом, но не из-за девушки. Келти думает, что это из-за нее, но жила бы она, скажем, в Ноксвилле, Теннесси, ей оставалось бы только мечтать. Воздух Калифорнии просто становился слишком сухим для меня, превращая мое горло в пустыню. Я променял его на периодические порывы летнего ветра со стороны Атлантического океана, задувающего в открытые окна моей квартиры в Сохо, треплющего мои волосы, пахнущего загрязнением, охлаждающего капельку пота над моей верхней губой, пока я неуклюже держу свою гитару. Знаменитость здесь отличается от знаменитости в Лос-Анджелесе, где люди с большей вероятностью подойдут ко мне. Здесь же, у ньюйоркцев есть чувство гордости. Они могут просто пройти мимо и пытаться скрыть свои выражения в стиле "твою мать". Они тоже слишком важные. Все они являются кем-то; может быть, мир просто ещё не знает об этом. В Лос-Анджелесе восхищение выражают с большей непосредственностью. Поэтому мне больше нравится Нью-Йорк. Мне нравятся эти лабиринты вокруг, прокуренные бары на 52-ой улице и то, что все знают друг друга через кого-то. Основа всё та же: секс, наркотики, музыка и мечты. Особенно мечты. Их здесь полно. Я правильно поступил, когда собрал вещи и сел в самолет. Келти не предлагала жить вместе. Я переживал, что она предложит. Кроме того, Джон переехал в Нью-Йорк из Чикаго, и Эрик позвонил мне, назвав меня неуловимым придурком за то, что я долго торчал в Лондоне, и только потом я встретил Келти, её яркая улыбка заставила меня остановиться и глазеть на нее. Также это было связано с парнями, которых я больше не вижу: Спенсер, Джо, Брент... Это было тесно связано с ними. Звенит колокольчик, когда выходит бизнесмен и заходит брюнет в темно-синих расклешенных джинсах и черной кожаной куртке, он тут же замечает меня и подходит. — Вот и я, — объявляет Гейб, садясь за круглый столик и слегка отряхивая куртку от капель дождя. Он выглядит так, будто у него похмелье, но это нормальное явление. — Кофе! — говорит он, замечая мою чашку и забирает её у меня, прямо как Келти ранее. — Эй! — говорю я, пытаясь отобрать её, но он отмахивается, громко отхлебывая. — Придурок, — бормочу я и смотрю через улицу на надпись на окне, "Магазин Пластинок Эрика". Я вижу, как в магазин входит мужчина — ему около тридцати, у него каштановые волосы почти до плеч. Не Эрик. Но куртка выглядит знакомой. Мне интересно, Эрик вообще ещё заходит в этот филиал своей сети магазинов? Наверное нет. Достаточно ли у него вообще магазинов, чтобы это можно было назвать сетью? — Гейб, возьми нам кофе и чего-нибудь поесть, — прошу я, он кивает и идет к стойке, пока я прикуриваю сигарету. Я снова возвращаюсь к газете и своим попыткам в написании текста. Слова кажутся искусственными и недоразвитыми. Я перечеркиваю их снова и снова, пока их становится невозможно прочесть. — Un café para vos, y un café para mi, — произносит Гейб, когда возвращается, и добавляет: — El revuelto de huevo está en camino*. — Ты же знаешь, что я не говорю по-испански, — отмечаю я. — А ты вырос в Нью-Джерси. — Но я родился во влажных, сексуальных и загадочных джунглях Южной Америки! — настаивает он, а я закатываю глаза. Ну да, в его внешности есть что-то латинское, его кожа темнее моей, черные волосы, темные карие глаза, но он говорит по-испански только чтобы подцепить кого-нибудь, что я ему и говорю. Он улыбается. — Поверь мне, иностранные языки заводят людей. — Сомневаюсь, — говорю я, а потом улыбаюсь. — Хотя я знал одного парня, который никогда не говорил "спасибо", потому что думал, что знание этого слова на дюжине разных языков делало его круче, — я посмеиваюсь, просто чтобы поддержать разговор. — Неважно, — я прогоняю эту мысль из головы, — что у тебя было прошлой ночью? Он быстро уводит мои мысли в другом направлении, начиная свой подробный отчет, который становился всё более мутным к концу. Он заканчивает историей о том, как он почти умудрился затащить в постель Марию Малдаур. — Я даже умудрился её полапать, — мечтательно произносит он. — Тебе надо было там быть, чувак. А ты? — Просто остался дома. Келти приходила. — Ночь вместе. Чёрт, я и понятия не имел, что Райан Росс может быть таким скучным. — Скучным? Ты видел, как я глотаю колеса и нюхаю всякую хрень не меньше других. — Но ты же легенда. Я думал, ты способен на большее. Я отпиваю кофе. — Ты опоздал года на три, дружище. Гейб театрально вздыхает и притворяется расстроенным. Скоро нам приносят еду, и он начинает расспрашивать меня о том парне, которого знает Джон. Мне особо нечего ему сказать, я вообще с недоверием отношусь к нашей встрече. Не то чтобы я не доверяю Джону, но он сказал, что этот парень, которого он нашел, работает в книжном магазине. Это точно не очень рок-н-ролл. На радио снова играет это убийство Бетховена. Мы выходим на улицу в холодную погоду, и когда я пытаюсь поймать такси, Гейб хватает меня за руку и опускает её. — Это случайно не Эрик? — спрашивает он, глядя через улицу на брюнета, входящего в магазин пластинок. Это Эрик, и Гейб тут же идет вперед. — Пойдем поговорим с ним. Этот козёл должен мне двадцать баксов. — Покер? — Покер, — подтверждает он, и я смеюсь, пока мы ждем подходящего момента, чтобы перейти дорогу. Первый Магазин пластинок Эрика крошечный и завален хламом, но он нравится мне больше, чем те большие магазины, раскиданные по всему Манхэттену. Окна не помешало бы помыть, но, думаю, с этим справится дождь. Это узкое пространство, забитое пластинками и записями, стены обклеены музыкальными постерами, и здесь пусто, если не считать нас с Гейбом и парня за стойкой. — Hola, amigo, — говорит Гейб, а я стараюсь не закатывать глаза, крепче сжимая свою гитару. — Мне показалось, или я только что видел, как сюда зашел Эрик? — Да, он здесь, — кивает парень, глядя то на Гейба, то на меня. Его каштановые волосы неровно пострижены, несколько прядей спадают на его глаза, то ли зеленые, то ли карие, или смесь обоих цветов, или, может, у него серые глаза; на его подбородке виднеется легкая щетина. Он высокий и широк в плечах, примерно моего возраста или немного старше, и я думаю, что это наверняка тот парень, которого я видел ранее, когда он входил сюда. У него доброе и дружелюбное лицо. Симпатичное. А вот ему, кажется, не приходится меня долго рассматривать. — Бля, — ругается он. — Блять. Ты Райан Росс. — А я Гейб Сапорта. Привет, — Гейб слегка машет, но парню это неинтересно. Он расплывается в большой возбужденной улыбке. — Твою мать! Райан Росс из The Followers! Ты... Боже мой! — Он пускается в болтовню о моей музыке, о том, как он был на нашем концерте, что он думал об этом, каждую мелочь, а потом он выкрикивает: — Эрик! Иди сюда! Шуршит занавеска из бус, и из подсобки выходит Эрик, в его руках стопка бумаг. Он замечает нас и улыбается. — Рай! Гейб! Как дела, парни? Я привычно поднимаю руку, поскольку мы с Эриком виделись не так давно. Гейб сразу же начинает ныть о своих двадцати баксах, и Эрик явно этому не рад — жадный еврей, печально, что он действительно соответствует этому стереотипу. Парень всё ещё сияет, глядя на меня. — Господи, Эрик дюжину раз говорил, что знает тебя, но мы все думали, что он просто шутит и пытается произвести на нас впечатление! — Да, мы с Эриком давно знакомы. Раньше мы оба жили в Лос-Анджелесе. — Я тоже жил в Калифорнии! — говорит он, будто у нас с ним столько общего, что это может сдружить нас, помочь нам сблизиться. — Боже, извини! Меня зовут Шейн. Он протягивает руку. Эрик неохотно достает двадцатку из кармана, Гейб держит открытую ладонь наготове, и я быстро пожимаю руку слишком воодушевленному работнику Эрика, а потом вытираю руку о штаны. — О, не мог бы ты что-то для меня подписать? — спрашивает теперь Шейн, роясь в бумагах и стопках с пластинками на стойке, за которой он стоит. — Погоди. — Он быстро выходит из-за стойки и мимо меня, направляясь к секции F. Отлично. — Райан, я сегодня устраиваю вечеринку, — говорит мне Эрик. Он мрачно смотрит на Гейба, но тот улыбается. — Вам стоит придти, парни. — В честь чего вечеринка? — Открытие пятого магазина пластинок Эрика. Там будут музыканты, актеры, художники... — Другими словами, никому не известные придурки и никаких звезд, поэтому ты зовешь туда Райана, я прав? — произносит Гейб. Эрик отказывается подтверждать или отрицать обвинения Гейба. Шейн возвращается с первым альбомом The Followers, который так и называется — "The Followers", и мой взгляд падает на Boneless за его плечом. Ха. Не выбрал альбом-бестселлер. Что ж, я могу это уважать. Он словно читает мои мысли и говорит: — О, подписанный Boneless у меня уже есть дома. Даже две копии. И Her House, только вот этого нет. — Ты за это платишь, — резко говорит Эрик, а я беру маркер, лежащий на стойке, и быстро подписываю обложку. Бывают дни, когда мне кажется, что я хорошо справляюсь, а бывают дни вроде этих, когда мне кажется, что никогда не смогу стряхнуть с себя всё это. Но им нужно просто подождать. Я покажу им. Я могу восстать из пепла группы, которая перестала существовать более двух лет назад. Я продвинулся вперед, но мир медленно соображает. Моя новая группа в десять раз лучше, чем когда-либо были The Followers. Она будет огромной. — Так вы придете, да? — требовательно спрашивает Эрик, и я киваю, раз у меня всё равно нет планов после ужина. Эрик пытается уговорить Гейба на ещё одну игру, а Шейн старается продолжить разговор, но он всего лишь какой-то фанат The Followers. У меня их было предостаточно. Эрик исчезает в подсобке, когда мы уходим, а Шейн говорит: — Может, увидимся сегодня вечером! Куплю тебе пиво! С тобой правда круто говорить, Райан! Пока! Я неловко поднимаю руку в знак того, что наши пути расходятся. Всё хорошо, что хорошо кончается. Когда мы выходим обратно под дождь, Гейб говорит: — Что ж, он явно хотел встать перед тобой на колени и отсосать тебе. — Как жаль, что в очереди перед ним стоишь ты. — Иди нахрен. Мы широко улыбаемся друг другу и ловим такси.***
Наша репетиционная — это просторное подвальное помещение без окон в невзрачном доме на 3-ей улице. Мы опаздываем, поскольку попали в пробку, но мы опаздывали ещё когда были в кафе — иногда мы с Гейбом без труда можем болтать о всяком часами напролет, — и Джон уже здесь вместе с низким и пухлым парнем в очках, на котором надета вышитая жилетка поверх рубашки и черная кепка на голове. — О, вы здесь! — здоровается с нами Джон, жестом подзывая к себе. — Ребята, это Патрик! Патрик, это Гейб — басист, и, ну, это Райан Росс. Патрик и Гейб обмениваются рукопожатием, а потом Патрик поворачивается ко мне. У него добродушное лицо, и первое, что приходит ко мне в голову, когда я смотрю на его одежду и внешность, — безобидный. Он совершенно безобидный, и мой скептицизм только возрастает. Если ты хочешь быть в музыкальном бизнесе, нужно иметь желание поломать немного костей. — Райан Росс, — говорит он, беря меня за руку. — Очень приятно познакомиться. Вау. — Рад знакомству, Патрик, — говорю я, позволяя своему тону показать, что я не особо впечатлен. Я бросаю на Джона долгий взгляд, прежде чем отнять руку. Джон сужает глаза, глядя на меня, будто говоря, что сейчас мне лучше держать свой снобизм при себе. Джон никогда не позволяет мне творить всякую хрень, и это то, зачем он мне нужен. Гейб втягивает меня в неприятности, а Джон вытаскивает меня из них. Как по мне, это неплохо работает. Я бросаю свою куртку на единственный диван, который есть в этой комнате без окон, сажусь на него и открываю чехол с гитарой. По сути, это собеседование о приеме на работу, так что вот как я подойду к этой ситуации. Я смотрю на новичка. — Итак. Ты ударник. Патрик кивает. — Ага. — Но работаешь в книжном. — Неполный рабочий день. Я, эм, пытался устраивать всякие акустические выступления и всё такое. Попасть на сцену. Познакомился с Джоном в магазине на прошлой неделе. Мы оба из Чикаго. Чикаго. Точно. Чего Джон не сделал бы для одного из своих земляков? — Ладно. Покажи мне, что умеешь, — говорю я, откидываясь на диване, готовый не впечатлиться. Патрик закатывает рукава, направляясь к ударной установке в углу, садится на стул и покручивает палочки между пальцев. Он нервно поднимает голову. — А что случилось с вашим предыдущим ударником? — Райан его уволил, — встревает Гейб. — Был недостаточно хорош. Патрик бледнеет. — Оу. Найти превосходного ударника удивительно трудно. С самого начала я был разбалован, будучи в одной группе со Спенсером, хотя с тех пор его умения, наверное, уже ослабли, пока он тратит свою жизнь на то дерьмо, которое он выбрал. Я не знаю. Не говорил с ним больше года. Так лучше. Патрик начинает играть. Что ж, довольно хорошо. Неплохо. Нормально. Я слушаю. Он отыгрывает пятиминутный сет, просто проходясь по разным техникам, чтобы показать нам, что умеет, и, кажется, он вошел в раж, поскольку когда заканчивает, он говорит: — Я и на других инструментах умею играть. — Не спрашивая никого из нас, он берет один из басов Джона и играет на нем около минуты, потом хватает гитару и говорит: — Когда-то я выучил акустическую версию Sore Kill, — и начинает играть песню The Followers, и Джон немного напрягается, но Патрик хорошо справляется, так что я не возражаю. Потом он говорит: — О, это труба? — У нас тут хренова гора разных инструментов. Патрик играет на пианино, играет на скрипке и пытается найти стул, чтобы попробовать сыграть и на виолончели, когда я говорю: — Ладно. Добро пожаловать в группу, Патрик. Он замирает, глядя на меня огромными глазами. — Чёрт. Серьёзно? Джон широко улыбается, явно довольный. Я говорю: — Да. Серьёзно. — Твою мать. Полагаю, будь это 1971-ый, это было бы похоже на то, как Пол Маккартни нанимал бы работавшего неполный рабочий день продавца из книжного магазина, чтобы играть с ним в группе Wings. Неудивительно, что Патрик выглядит так, будто всё это ему снится. Я мог бы сделать пару звонков, запросто найти для нас ударника, но меня тошнит от суперзвезд, от парней, которые считают себя охренеть какими крутыми. Патрик чертовски талантлив. Он этого не осознает. Он понятия не имеет, с чем он связывается. Он нанят. Мы выпиваем пиво, играем пару песен, пытаемся привыкнуть друг к другу, и никто даже не замечает, как проходит шесть часов. Я оставляю свою гитару там, когда мы уходим все вместе, и приглашаю Патрика с нами на ужин. Теперь он часть группы. Кэсси и Келти уже ждут нас в переполненном ресторане, сидя за большим столом, заказанным для нашей компании; я целую Келти в губы, Кэсси — в щеку, и ей становится неловко, но она всё равно мне улыбается. Не думаю, что я когда-нибудь понравлюсь этой девушке. Когда я сажусь, Келти наклоняется ко мне и спрашивает: — Вот это ваш новый ударник? Я бросаю взгляд на Патрика, который сидит между Кэсси и Гейбом и выглядит, как чрезмерно усердный разносчик Библий, и говорю: — Ага. Келти пожимает плечами. Подходит официант, и я заказываю три бутылки вина, чтобы начать вечер. Большую часть ужина я пью, курю сигареты, ем стейк, который я заказал, и болтаю с Джоном, сидящим сбоку от меня, планируя наш альбом. В этом предприятии мы играем ведущую роль — Гейб и Патрик просто играют то, что им скажут. Патрик кажется одним из тех парней, у которых полно потрясающих идей, и я с нетерпением жду, когда же они из него попрут, но всё же: я автор песен, Джон — второй в команде. В этот раз я хочу наверняка быть уверен, что все в группе знают свое место. Джон говорит: — Мне кажется, что мы засядем в студии в январе. — Серьёзно? Не раньше? — спрашиваю я, вздыхая. Хотя он, пожалуй, прав. Джон всегда чувствует такие вещи. Келти положила руку на мое бедро под столом, увлеченная разговором с Кэсси об одежде или моде или о других женских штучках, которые мне не понять. Они вдвоем идут в туалет, женщины всегда почему-то ходят туда вместе, а когда я заявляю, что у меня закончились сигареты, Патрик предлагает купить мне их в баре напротив. — Это меньшее, что я могу сделать, верно? — спрашивает он, и он всё ещё нервничает, ещё не привык ко мне. Через несколько недель он перестанет обращаться со мной как с богом. Нужно наслаждаться этим, пока есть возможность. Мы втроем наблюдаем, как Патрик пробирается между занятыми столами — занятыми потому, что это маленький ресторанчик, полный фальшивых представителей богемы, а не потому что это самое популярное место в Нью-Йорке, — и Джон говорит: — Он неплохо вписывается, так ведь? Гейб задумчиво мычит. — Он похож на девственника. Думаете, он девственник? — Сейчас 1976-ой, Гейб. Никто не девственник, — говорю я, закатывая глаза. — Хотите ещё вина? — я машу официанту, а Джон встает и говорит, что пойдет отлить. Столик рядом с нашим пустовал, но сейчас за него садятся двое мужчин. Отец и сын, судя по всему. Сыну, кажется, немного за двадцать, у него фарфоровая кожа, большие невинные глаза, светлые волосы. Гейб пялится. К нам подходит официант, и я говорю: — Можно нам... ещё две бутылки вот этого? — я наугад указываю на одну из пустых бутылок. Он мгновенно кивает и удаляется. От высасывания текилы из пупков группиз к неспешному попиванию французского красного вина в посредственных ресторанах на, по сути, двойном свидании со мной и Келти, Джоном и Кэсси, плюс Гейб и Патрик в качестве немного неловкого дополнения. Теперь всё-по-другому. Это утверждение. Все мы теперь выросли. Разобрались со своими жизнями. Мы знаем, чего мы хотим. У нас есть друзья и планы на выходные. И сейчас Гейб тоже понял, чего он хочет. Он всё ещё пристально смотрит на парня. — Гейб. Гейб. Мой друг вздрагивает и смотрит на меня. — Чёрт, — смеется он. — Слишком много вина. — Он бросает ещё один взгляд на парня. — Я бы ему вдул. — Он заговорщицки наклоняется над столом. — Ты бы не вдул? Я снова смотрю на парня. Мне нравятся блондинки, но с парнями не так. Странно, как это работает. Каштановые волосы. Карие глаза. Идеальное сочетание для мужчины. Я качаю головой, а Гейб произносит: — Мне больше достанется. Мы оба знаем, что он просто шутит. Общественный ресторан, парень, который чертовски симпатичен, но скорее всего натурал, и мы здесь с нашими согруппниками и девушками? Нет. Никто из нас не собирается показывать, что наше внимание привлек парень, ну, или внимание Гейба. Я понятия не имел, что ему нравятся и девушки, и парни, когда мы познакомились. Это одна из тех вещей, о которой ты молчишь ради своего же блага. Мы поняли, что у нас намного больше общего, чем наши гитары Gibson Thunderbirds, когда на одной из вечеринок мы пытались заполучить одного и того же парня. Гейб был пьян, но всё продолжал улыбаться и бормотать: — Теперь у меня есть партнер по преступлению! Мелкий ты извращенец! Джон не знает. Келти не знает. Никто не знает. Чёрт, это вообще последнее, что мне нужно. Хотя это не так уж и важно. Это тайна, но я смирился с ней. Подумаешь, я сплю с мужчинами. В мире есть вещи и похуже этого. Кроме того, я занят. Я не пропадаю с Гейбом по выходным в гадких клубах, где нас никто не знает и куда все приходят за одним и тем же. Такое легко найти: все присутствующие — мужчины. Нет, я завязал. Мне это никогда не нравилось. И я не часто заходил в такие места, только... иногда. Когда мне было одиноко, или я был так пьян, что мне было всё равно. Я изо всех сил стараюсь заслужить то, что имею. Балую Келти, потому что могу, хоть она и возражает и говорит, что хочет быть независимой или ещё какую-то хрень, которую говорила и Жак. Что случилось с женщинами, которым нужен был только симпатичный богатый мужчина? И всё же, Гейб не позволяет моим попыткам быть моногамным останавливать его. Он рассказывает мне о том, как спит с мужчинами и женщинами. Особенно с мужчинами. Возвращаются Келти и Кэсси. Я кладу руку на спинку стула Келти, мой указательный палец бесцельно вырисовывает круги на её спине, пока мы допиваем вино. Гейб рассказывает истории и смешит девушек. Он ладит с девушками. И с парнями. Чёрт, да со всеми. Келти отклоняет мое приглашение на вечеринку Эрика, на которую мне, видимо, теперь придется пойти. — О, ты уже уходишь? — спрашивает Кэсси, а Келти кивает, надевая куртку. — До парада в честь Дня благодарения осталась всего неделя! Мы целыми днями репетируем! — говорит она устало. Патрик, кажется, заинтересован, поэтому я говорю: — Она из The Rockettes**. — Оу! Ты танцуешь! И всё такое! — произносит Патрик. Он выпил слишком много вина. Я прикуриваю сигарету. Келти выглядит слегка оскорбленной — она не танцовщица, а спортсменка. Она постоянно говорит мне об этом. Я провожаю Келти на улицу, ловлю для нее такси и целую её на прощание под дождем. Её карие глаза сверкают, когда улыбается мне. Не вся надежда потеряна, когда тебе улыбаются вот так.***
Но есть просто улыбки, а есть улыбки, одной из которых меня одаряет вон та блондинка: опасность, возбуждение, она, наверное, может провернуть в постели с дюжину трюков. Я уже достаточно выпил, чтобы мне было хорошо, бесконечно хорошо, без труда. Я могу понравиться себе. Я вне радаров. Сомневаюсь, что Келти когда-нибудь узнает. Оказывается, что вечеринка Эрика не так уж и плоха. Кэсси не пошла с нами, как и Патрик, поскольку у него завтра утренняя смена, но мы с Джоном и Гейбом пришли. Если мы и думали, что нам придется оживлять эту вечеринку, то выяснили, что нам не нужно этого делать. Эрик снял небольшой клуб — жадный козлина — с плохими усилителями, и люди говорят намного громче, чем играет музыка. Кажется, это один из тех диско-клубов, которые всё продолжают появляться, как грибы после дождя. Это не музыка. Это не рок. Это шум. Преступление. Молодежь идет не по той дороге. Гейб уже на танцполе, ему явно всё равно, что на этот клуб плевать стоило бы, а Джон болтает с Эриком и несколькими девушками, которые очевидно флиртуют. Кэсси не нужно волноваться; Джон никогда ей не изменит. Но я знаю, что и я не изменю. Эта девушка не стоит риска. Вот что мне приходится спрашивать у самого себя — стоит ли оно того? Сейчас нет. Это словно жизнь на подиуме — все эти девушки скачут вокруг, поднимают руки, а я периодически поглядываю вниз, ухмыляясь их потугам. Я выбираю. Я всё контролирую. Они пытаются понравиться. Порой они даже забивают на то, что со мной Келти и всё равно пытаются добраться до меня, глядя на меня, мол, я лучше неё. Она ненавидит, когда такое происходит. Ей из-за этого плохо. Однажды она плакала из-за этого. Я ничего не могу поделать с тем, что делают другие люди. Это вне моего контроля. Вместо того, чтобы бросать вокруг двусмысленные взгляды, я провожу этот вечер, болтая о всякой ерунде. Это всегда выход, так как люди хотят слышать, как я рассказываю о себе. Хорошо, что у нас есть что-то общее. Вокруг меня собираются толпы, и мне даже не приходится стараться. Я пересказываю историю о том, как однажды я, Боб Дилан и Игги Поп напились в стельку в Балтиморе и создали группу, но распались на следующий же день из-за профессиональных разногласий. Я перехожу к своей любимой части о том, как Боб разозлился и выбежал из комнаты и... Там парень. В другом конце помещения. Говорит с девушкой. Улыбается. В мире полно разных улыбок, но некоторые ты запоминаешь. Выучиваешь наизусть. Слова погибают у меня в горле. Люди вокруг меня исчезают. Музыка затихает, словно кто-то уменьшает громкость. Он не пропадает в следующую же секунду. Он всё ещё там. Он улыбается так, что эта улыбка достигает его глаз — карие, божественно карие глаза, не то чтобы я вижу их отсюда, но я помню, я по-прежнему... И он энергично кивает, а потом смеется, громко и радостно, держа в руке напиток. Я не могу дышать. Не могу думать. Кто-то загораживает мне вид, отнимая его у меня, и мир снова приходит в движение. — Так что Игги... Райан, где ты... Я иду быстро, практически паникуя. Ладони потеют, в ушах стучит кровь, и я не верю, что действительно видел то, что видел. Эта вечеринка. Этот день. Все эти люди. Я. Он. И вот я там, и он не изменился, не превратился в кого-то, кто просто похож на него. Это Брендон. Это мой... Он выглядит старше. Волосы длиннее. Он прекраснее любых моих потускневших и затертых воспоминаний о нем, тех, что я снова и снова прокручивал у себя в голове ночь за ночью. Я смотрю на него. — Привет, — мой голос звучит сдавленно. Если он не отреагирует, то это просто мираж, какая-то долбанутая смесь фальшивой надежды и умбрийского красного вина 74-го года. Но он реагирует. Он поворачивает голову, видит меня и замирает. Шок отображается в чертах его лица, и он делает шаг назад, словно его застали врасплох, улыбка исчезает, рот остается открытым, глаза расширяются. Освещение клуба на мгновение меняется, скрывая его лицо. Я помню, как мы стояли в темном коридоре в квартире того фрика в Кастро. Он стоял в тени. Я не видел его лица. Он сказал мне уходить. У меня болела губа. Не из-за него. Я ушел, и тогда у меня болело всё. Он выглядит совершенно сбитым с толку, глядя на меня. Он тоже не может поверить своим глазам. — О боже мой! — говорит девушка, и я смотрю на нее — брюнетка с большой грудью. — Ты Райан Росс! Я не позволяю ей отвлечь себя и снова сосредотачиваюсь на Брендоне. Кажется, он немного паникует, только теперь понимая, что он должен что-то сказать. Он говорит: — Привет. Его голос. Чёрт. Чёрт, чёрт, чёрт. Его голос. Его глаза. Девушка смотрит то на него, то на меня, и спрашивает Брендона: — Ты его знаешь? Брендон отводит взгляд от моего лица. Это словно отказ. Сложно глотать, внутри меня завязывается болезненный узел. Настойчивость. У меня бешено колотится сердце, будто оно сейчас остановится от шока, от возбуждения, от изумления. Брендон смотрит на девушку. — Я был роуди The Followers одним летом. Она смеется. — Да ладно! Ты был в туре с The Followers? В её тоне слышно недоверие, будто её обманывают, но я говорю: — Это правда. Брендон вздрагивает. Снова смотрит на меня. Я словно вибрирую. От всего. От крови. Адреналина. Воспоминаний. От него. Это не отказ, потому что сейчас он смотрит на меня, полностью мной поглощенный. Он рассматривает мое лицо. У меня появляется безумно сильное желание запустить пальцы в его волосы. Каштановые пряди теперь длиннее. Ему очень идет. Девушка смотрит на нас, и никто ничего не говорит. Брендон выдерживает мой взгляд, но он нервничает. — Что ж... — произносит девушка. Ей неловко. Она неопределенно показывает жестом куда-то за спину. — Думаю, я просто пойду и... И вот её нет. Я подхожу ближе к Брендону, заполняя пустоту, оставшуюся после её ухода. Кто-то проходит мимо, толкая меня вперед, и мы оба подходим ещё ближе друг к другу в этом переполненном помещении. Я мог бы протянуть руку и коснуться его — искры, тепло, волшебство... — Что ты здесь делаешь? — спрашиваю я. Выбираю этот вопрос из миллиона других. — На вечеринке? — спрашивает он. Он побледнел и выглядит сбитым с толку. Он не знал, что я буду здесь. — Меня пригласили. — В Нью-Йорке, — уточняю я. На этой вечеринке. В моей жизни. — Я здесь живу. Он живет здесь. — Я тоже. — Когда ты переехал? — Три месяца назад. — Оу. — А ты? — Год назад. — Оу. Мы оба прекращаем дышать. Год. Он живет здесь уже целый год. Боже, где я был большую часть этого времени? Тратил время. Я всегда думал, что он по-прежнему в Сан-Франциско. А это не так. Не так. Я знал, что он мог быть где угодно, но я хотел притворяться, что я знаю. Хотел считать его осязаемым. Я мог бы пройтись по Кастро-стрит, спросить кого-то о Брендоне и найти его. Я всегда знал, что это чушь, крайне жалкая чушь. Я знал, что не смогу найти его. Он пропал навсегда. Но теперь мы живем в одном городе уже несколько месяцев. Месяцев. Блять, да я мог пройти мимо него на улице, зайти в тот же бар... Я мог жить здесь двадцать лет и так и не узнать об этом. Этого не произошло. Я встретил его сегодня. Это судьба. Рок. Вот что это. Наши пути пересекаются, совпадают. Нам было суждено встретиться снова. Я говорю: — Где ты живешь? — Бруклин, — отвечает он, но не так пренебрежительно, как это сделал бы я, потому что, чёрт возьми, аж в Бруклине? — А ты? — Сохо. — Он выглядит удивленным. — Это место застряло в 1972-ом. Сохо поднимется, вот увидишь, — ухмыляюсь я. Стараюсь быть очаровательным. Сейчас это кажется отличным планом. Моя квартира в Сохо очень дешевая, это хорошее вложение. Мне пришлось полностью её переделывать, но оно того стоило. Я сказал себе, что если я постараюсь и построю себе дом, то у меня действительно будет таковой. Очередная неудачная попытка. Первоначальный шок, кажется, прошел. Он разговаривает со мной. Может, он злится. Я не знаю. Может, ему насрать. Я представлял всё это тысячи миллионов раз. Теперь я позволяю себе улыбаться и посмеиваться, мол, вау, мир тесен. Он не расслаблен. Он на грани. Чего ещё я ожидал? — Боже, столько времени прошло, да? Чувак, — я неверяще качаю головой. — И как у тебя дела? — Хорошо. Очень хорошо, — он кивает, будто соглашается сам с собой. — Просто отлично. — Это хорошо, — я заставляю себя сказать это. Фантастика. Он и правда выглядит отлично. Модная одежда, хорошая стрижка, эксклюзивная вечеринка в Нью-Йорке? У него явно всё нормально. Он всегда мог выжить. Он даже меня пережил. В этот момент выражение его лица меняется на что-то, что похоже на грусть. Я беру себя в руки. — Я читал об аварии в газетах. — Оу. Вот оно что. Я опускаю взгляд. — Потом Уилл рассказывал мне об этом, но... Мне жаль, по поводу группы. Вы, парни, делали отличную музыку. Звучит заученно. В одной из тысяч миллионов его версий он всегда говорил себе, что ему жаль. Почему? Это не его вина. Он был там; он видел, в каком состоянии была группа. Почему ему жаль? Авария просто дала нам оправдание, в котором мы нуждались, чтобы объявить о нашей трагической смерти. Спенсер выбрал размеренную жизнь в Цинциннати, сказав мне держаться от него подальше, а когда Джо выбрался из инвалидного кресла, он пришел ко мне домой, разбил мой Фендер и назвал меня уебком. Сейчас у него сольная карьера. Брент... Бля, я понятия не имею, где он вообще сейчас. — Да, как Уильям? — спрашиваю я, снова глядя ему в глаза, которые теперь живые; неуверенные, но живые. Чёрт, он поразителен. — У него всё хорошо. Живет в Сан-Франциско со своим парнем. — Я чувствую, как на моих губах появляется непроизвольная улыбка, и он хмурится. — Что? Улыбка становится шире. — Я знал, что он гей. Я, блять, знал. Где-то в этом мире, Брент Уилсон должен мне пятьдесят баксов. Брендон пожимает плечами, и разговор, кажется, погибает, будто он не хочет говорить о сексуальной ориентации своего друга или что-либо отрицать, будто он сказал то, что хотел — принес свои соболезнования, — и он никогда раньше не представлял, что будет после этого. Но я представлял. Он разговаривает со мной. Я почесываю голову и небрежно осматриваюсь вокруг. Сердце быстро бьется. Чёрт. Вот оно. Этот момент. Брендон здесь. Со мной. Вот оно. — Эй, хочешь выбраться отсюда? Выпить немного пива. Говори быстро. Убеди его. Сбей его с толку. Не позволяй ему думать. Уведи его отсюда. Заставь пойти с тобой. Не позволяй ему проигрывать это в голове, всё, что случилось, что он сказал, что сказал я, что он сделал, чего не сделал я, потому что если позволить ему думать об этом, то я проиграл. Говори быстрее. Убеди его. Я уже вижу это перед своими глазами: как я прижимаю его к стене, жадные поцелуи, то, как мы отчаянно снимаем друг с друга одежду, как он стонет "Райан". И я исследую каждый дюйм его кожи, буду целовать, облизывать, посасывать, прежде чем хотя бы начну думать о том, чтобы войти в него. Я сломаю его. Сломаю нас обоих. Всю ночь. Я добавляю: — Я знаю один бар прямо за углом. Который сейчас закрыт. Какая жалость. Придется нам просто пойти ко мне домой, чтобы выпить. Он, кажется, слегка ошеломлен, но его глаза, боже. Они немного темнеют, прямо как тем летом. Мой пульс ускоряется, ладони начинают потеть. Возбуждение, которое я испытывал при виде него, изменилось. Оно стало ещё сильнее. Он прокашливается. — Слушай, я... Он мгновенно замолкает, когда к нам подходит тот парень из магазина пластинок, улыбаясь своей блаженной щенячьей улыбкой, глядя на нас. Брендон напрягается. Чары разрушены. Хочется послать этого парня нахуй. — Чёрт! — смеется парень — Шон? Шерман? — глядя на нас. — Вы уже познакомились! Вот блин, я хотел сам устроить вам встречу! Брендон улыбается и не отрывает взгляда от своей бутылки пива, делает большой глоток, будто сейчас ему действительно нужно выпить. Почему он больше не смотрит на меня? — Вы двое знакомы? — спрашиваю я одновременно с Брендоном, который говорит: — Ты знаешь Райана? — Он сегодня заходил в магазин! Эрик пригласил его на вечеринку. И да, мы соседи по комнатам, — сообщает мне Шерман, всё ещё широко улыбаясь. — Видишь, я же говорил Брендону, что ты его вспомнишь! Он говорил, что группа едва пересекалась с роуди, что вы двое едва знали друг друга, но Брендон впечатляет, да? Брендон бросает на меня обеспокоенный взгляд. О. Понятно. Прошло два года, и теперь я его грязная маленькая тайна. Я знаю, что должен быть рад тому, что Брендон не рассказывает всем своим знакомым, что у него была интрижка с Райаном Россом, разрушая мою репутацию сплетнями о том, что мне нравятся члены. Я должен быть рад, но я и так всегда знал, что он будет держать это при себе. Я доверял ему. Но есть разница между избеганием упоминания нашей интрижки и утверждением, что мы едва общались. — Брен впечатляет, да, — я согласно киваю. Шерман предлагает взять мне пива, и Брендон открывает рот, чтобы сказать о том, что это необязательно, Райан Росс и сам может позволить себе пиво, но я говорю Шерману, что да, было бы неплохо. Что угодно, лишь бы он свалил. — Хочешь тоже? — спрашивает Шерман, кладя руку Брендону на плечо. — Нет, я в порядке. Шерман исчезает в толпе. — Твой друг очень... воодушевленный, — отмечаю я. — Шейн большой поклонник The Followers, — пожимает плечами он, улыбаясь, будто считает это слишком ироничным. До меня прикол не доходит. Я пытаюсь снова завязать разговор, начать оттуда, где мы закончили — мы с ним уходим отсюда, тот бар, моя кровать, его кожа, — но приходит Эрик с несколькими парнями, а потом возвращается Шейн с пивом, и вот вокруг меня снова толпа, и Брендон молчит, выглядит так, будто ему неловко стоять здесь, а я на грани, не зная, как заставить всех людей оставить нас одних. Я моргаю, и вот он пропадает, мастерски ускользает от меня. Я пытаюсь найти его снова, чуть ли в бешенстве, горло сдавливает, потому что как он мог снова исчезнуть, уже? Но потом я замечаю его в другом конце помещения рядом с гардеробом, и он надевает куртку. Шейн тоже там, они разговаривают, Брендон презрительно качает головой и указывает обратно на помещение. Шейн, кажется, медлит, словно не знает, стоит ли ему уже тоже уходить, но Брендон, видимо, уговаривает его остаться. Взгляд Брендона снова падает на нас, но я не думаю, что он видит меня среди всех этих людей. Это ранит, обжигает и душит, и он явно собирается уйти, как раз когда мы впервые встречаемся. Это единственный первый раз, который считается. Но вот огни клуба освещают его лицо, а потом его нет.