The Heart Rate of a Mouse, Vol.2: Wolves vs. Hearts

Джон говорит мне, что я не сосредоточен. Наверное, он прав. Грета сидит за кабинетным роялем в музыкальной комнате и играет I Only Have Eyes for You, развлекая сама себя. Мы с Джоном сидим на диване в углу, закинув ноги на круглый кофейный столик. Джон выглядит не особо радостным, но, по крайней мере, мы разобрались с одной песней, бэк-вокал Греты наконец на месте. Мы могли сделать это за час, но это заняло четыре. Грете всё равно, она поет: — Ты здесь, и так же я, возможно, миллионы людей пройдут мимо... — Она играет на пианино намного лучше тебя, — отмечает Джон. Ну конечно — из меня дерьмовый пианист. — ...и я вижу только тебя. Грета потеряна в своем собственном мире, покачиваясь в такт музыке. Это оказывает успокаивающий эффект на Джона, из него плавно испаряется напряжение. Меня же это вообще не успокаивает. Мои мысли путаются, вращаясь по кругу и создавая бесконечные петли, и так всю неделю. Неважно, чем я занимаюсь — пишу музыку, пытаюсь спать, выпиваю с Гейбом, занимаюсь сексом с Келти, пытаюсь оживить обдолбанную вечеринку в одном из баров в моем квартале — оно постоянно там. Это чувство. Будто кто-то взял тупой меч и воткнул его в меня, а теперь ожидает, что я буду вести себя так, будто ничего не произошло. Грета заканчивает песню, и мы одновременно хлопаем. Она поворачивается на высоком стуле, длинные локоны её волос покачиваются от резкого движения. — Я люблю твое пианино, — говорит она мне с большой улыбкой. — А оно любит тебя, — говорю я, или, скорее, это моя оболочка отвечает на автомате. Я не должен был позволить ему ускользнуть. Должен был заставить его остаться. Я словно наконец обнаружил его на карте, а теперь боюсь, что он снова пропадет. Может, он пошел домой и начал собирать вещи. Вот что он собирается делать всю свою жизнь — прятаться от меня. Сводить меня с ума. — Как думаете, мне сегодня надеть золотое или зеленое? — спрашивает Грета, будто мы с Джоном что-то в этом понимаем. Грета постоянно так делает — считает нас своими подружками. Это не так. — Сегодня наша третья годовщина, — мечтательно объясняет она. — Мы встретились примерно в одиннадцать часов, а наш первый поцелуй был в час... Джон выглядит потрясенным. — Как ты вообще помнишь подобное? Я понятия не имею, когда мы с Кэсси впервые поцеловались. — Потому что вы были пьяны и слишком молоды, — предполагаю я. Джон косо смотрит на меня. — Ну да, мы были немного пьяны. И молоды. Я точно не знаю, сколько лет было Джону, когда это случилось. Может, пятнадцать? Они вместе уже целую вечность. Больше десяти лет. Десять лет, и они всё ещё не наскучили друг другу, всё ещё влюблены. Я бы не поверил в это, если бы не видел этого своими глазами. — Когда встречаешь свою родственную душу, то запоминаешь, — просто говорит Грета, и Джон выглядит оскорбленным, но Грета постоянно говорит что-то, не понимая, что это может кого-то обидеть. Джон знает, что она не специально. Грета теперь смотрит в пустое пространство, её взгляд расфокусирован, словно она видит что-то, чего не видят остальные. — Планеты выстраиваются в ряд... вселенная останавливается... твои губы легко касаются его, и ты уже почти можешь почувствовать его вкус. Ты почти знаешь, какими мягкими будут эти губы... полные. Идеальные. Я чувствую, как проваливаюсь в её мечту. В моей голове звенит голос, обеспокоенное "Что ты делаешь?", а потом мой собственный голос, пытающийся быть дерзким: "Жалею тебя". Прямо рядом с нашим тур-автобусом. Настойчивость наших губ, едва контролируемое желание, и... — Видишь, он помнит, — говорит Грета, ухмыляясь. Я возвращаюсь в реальность. Они оба пристально смотрят на меня. Чувствую, будто меня поймали с поличным. — Я не помню наш первый с Келти поцелуй, я думал кое о чем другом, — мой тон звучит оборонительно без какой-либо на это причины. — Пойду в золотом, — заключает Грета, видимо, осознав, что в этом деле мы ей не помощники. — Теперь нужно только купить Батчеру пластинку. Стоит взять Фрэнка или Отиса*? Что романтичнее? Она снова разворачивается и начинает играть Синатру, а я иду на кухню, чтобы взять ещё пива, музыка разносится по всей квартире. Открываю бутылку и опираюсь на стойку на кухне, делая жадные глотки. Кожа чешется. Надо было спросить, где именно в Бруклине он живет, чем занимается. Узнать его номер. Но нет, я стоял там, поглощенный толпой, позволяя им проглотить меня, пока он делал ход конем и сваливал. А Джон ещё спрашивает меня, почему я не могу сосредоточиться. Пальцы постукивают по стойке, создавая бессмысленный ритм, неровный и беспорядочный. Неважно, что в этом городе живут миллионы, когда кажется, что единственный, чье существование стоит осознания — это он. Я открываю вторую бутылку и уже наполовину выпиваю её, когда Джон входит на кухню, вскинув бровь. — Так здесь, оказывается, самообслуживание? — Чёрт. Прости. Джон берет оставшуюся на стойке бутылку, изначально предназначенную для Греты, которая теперь, кажется, играет на мандолине. Её голос состязается с тихой мелодией. Джон берет один из стульев из-за круглого стола, садится и смотрит на меня своими спокойными карими глазами. У него волосы почти до плеч, на подбородке видна щетина. На мгновение, мне кажется, что он знает, но потом я осознаю, что Джон и понятия не имеет. Мы с ним не так давно знакомы, в конце концов. Я прилетел в Чикаго выпить пива, когда узнал, что его группа распадается, и в итоге мы написали четырнадцать песен за девять дней. Большинство из этих песен мы сочли недостаточно хорошими, но теперь, наконец, у нас есть около двадцати песен, которые, как мы считаем, имеют потенциал стать восхитительными. Но Джон всё ещё не может читать меня, как это делает Гейб, а последнего я знаю в два раза меньше, чем Джона. Я надеюсь, что это никак не связано с тем, что мы оба практикуем содомию, что, если бы Джон спал и с девушками, и с парнями, то он мог бы прочесть меня так же легко, как Гейб. Но Джон знает, зачем я здесь. Ради музыки. И если музыка не получается, то что-то случилось. — Что у тебя на уме? — спрашивает он. — Никого. То есть, ничего. Брендон вроде не злился. Это важно. Я был там, был в игре, а потом этот надоедливый... — Дерьмо, — выпаливаю я. Джон выглядит озадаченным. — У тебя на уме дерьмо? Тот парень. Сосед Брендона по квартире. — Нет, я... Я такой идиот, целую неделю думал, как снова найти его, думал, что мне придется бродить по Бруклину в надежде столкнуться с ним волшебным образом. Господи, я идиот. Я забыл о том парне. — Мне пора идти, — сообщает нам Грета с порога, застегивая свое пальто. — Нужно купить Батчеру подарок. Я спрашиваю: — В какой магазин ты идешь? — В один из магазинов Эрика, конечно. В магазин Эрика. Я залпом допиваю пиво. Спустя десять минут, мы с Гретой машем Джону на прощание, а он смотрит на нас, будто вообще понять не может, что происходит. На углу мы ловим такси, и Грета всю поездку рассказывает водителю о негативной энергии, которую создает его клаксон, и что, пожалуй, ему стоит вместо этого свистеть, чтобы создавать волны положительной энергии. Кажется, это не особо вдохновляет водителя, но Грета не падает духом, и она улыбается так заразительно, что парень не возражает против её болтовни. Я плачу за такси, поскольку я не голодающий музыкант, как Грета, и она берет меня под руку, когда мы направляемся к магазину пластинок. Я сказал, что нам лучше пойти в первый магазин, хотя недалеко от моего дома есть магазин и поновее. — Так мило с твоей стороны, что ты помогаешь мне выбрать, — сияет она. Я остаюсь невозмутимым. — Всегда рад помочь. Звенит колокольчик над дверью. Душный магазин на удивление полон людей как для второй половины дня среды, молодежь просматривает пластинки, перебирая одну за другой. На фоне играет Technical Ecstasy, парень кивает в такт агрессивному гитарному соло. Мы с Гретой подходим к стойке. Я опускаю голову, пытаясь спрятаться. Мне не стоит в одиночку приходить в настолько потенциально опасное место; нужно было позвонить Вики, чтобы она позаботилось о мерах безопасности, или, по крайней мере, позвать с собой Гейба. Ты пишешь музыку, а потом всю оставшуюся жизнь расплачиваешься за это. Я не узнаю парня за стойкой, это просто какой-то парень, которого я мог видеть уже дюжину раз, но так и не запомнить его, но вот он сразу же меня узнает. Я ведь говорил Джо, что это глупая идея — поместить наши лица на обложку Her House, но нет, он не послушал. А потом случилась популярность, и вот наши лица всё равно оказались повсюду, так что это больше не имело значения. Я всё ещё виню за это Джо. Легче, когда есть точка опоры. — Привет, — говорю я парню, прежде чем он заговорит. Иногда лучше взять контроль над ситуацией, пока она не ухудшилась, и он не разболтал всем в магазине, кто я такой. — У вас тут есть Отис? Парень моргает, побледневший и шокированный. — В секции R. — Пойду посмотрю! — говорит Грета и отправляется к секции R. — М-могу я сделать что-нибудь ещё для вас? — нервно спрашивает парень, слишком часто моргая. — Вообще-то да, — говорю я, понизив голос и удостоверившись, что Грета нас не слышит. Ведь она думает, что я здесь ради нее. — Я ищу парня, который здесь работает. Он относительно высокий, с широкими плечами, каштановые волосы вот по сюда, — говорю я, помогая себе жестами. Парень мотает головой и хмурится. — Он похож на щенка, когда волнуется. — О! Шейн! — Да, этот парень. Так он сегодня не работает? — Боюсь, что нет. Раньше у него был полный рабочий день, но потом он ушел на полставки. Извините. Хотя он заходил недавно, чтобы оставить вот это, — он показывает дрожащей рукой на стопку листовок на стойке. — Хотите передать ему что-нибудь или...? — он говорит с придыханием, будто поверить не может, что разговаривает со мной, но в то же время с недоверием относится к тому, что я ищу Шейна. Я беру одну из листовок: выставка. Шейн Вальдес. Галерея, о которой я никогда не слышал, где-то в Нижнем Ист-Сайде. Открытие завтра. — Он художник? — недоверчиво спрашиваю я. — Фотограф. Делает снимки. И всё такое. Его голос звучит благоговейно. Интересно, есть ли у него адрес или номер Шейна. Ему, наверное, нельзя давать мне такую информацию, даже если она у него есть, но, возможно, он просто не сможет мне отказать. Грета возвращается, прежде чем я успеваю задать вопрос, держа в одной руке King & Queen, а в другой — Songs for Young Lovers. Она, кажется, не может выбрать, и я говорю: — Купи Батчу оба. — Когда она медлит, я забираю их у нее. — Я заплачу. — Нет, тебе правда... — Разговор окончен. Она выглядит виноватой, но потом одаряет меня благодарной улыбкой. Она не признаёт, что у нее, вероятно, нет денег на оба альбома. Я нашел её в прокуренном джаз-баре одной ночью, она пела для полупустого зала, и большинство присутствующих вообще её не слушали. Но я увидел её, и я слушал её и был очарован ею. Единственными, кто хлопал между песнями, были Батчер, пьяная девушка и я. Возможно, сейчас у нее нет денег на оба альбома, но я сделаю из нее звезду. Когда мы выпустим наш новый альбом и отправимся в тур, она будет у нас на разогреве, её ангельский голос будет начинать выступления каждый вечер. Она говорит, что единственная хорошая вещь, которая случилась с ней в Нью-Йорке, это то, что с ней переспал Пол Саймон, потому что на следующий день она отходила от кислотного трипа, потеряв трусики в хаосе прошлой ночи, как и одну туфлю, и она решила просто посидеть в Централ Парк и успокоиться. Батчер рисовал карикатуры у Резервуара. Он нарисовал её и подошел отдать рисунок. Они пошли к нему домой, она приняла душ, и следующие два дня они занимались любовью. Она так и не ушла. Несколько месяцев назад, друг одного друга Батчера пригласил Грету выступать в Blue Note. Я зашел туда, в поисках алкоголя и утешения. Я услышал её голос, ангельский и чистый. Всё связано между собой. Во всяком случае, она так говорит. Два года, и она будет купаться в деньгах. А пока что я её прикрою. — Спасибо, — говорит она, когда мы выходим на улицу. — Батчеру они понравятся! — Не за что, — говорю я ей, и она крепко обнимает меня на прощание. Без видимой на то причины я оглядываюсь вокруг, когда мы отстраняемся, будто Келти может стоять где-то неподалеку. Я знаю, что она разозлилась бы из-за того, что Грета меня обняла. У нас с ней музыкальная связь, с которой Келти не может соревноваться. Ревновать к Грете глупо. Её сердце полностью занято, и раз уж на то пошло, я думаю, что начал считать её своей некровной потерянной в своем мире сестрой. Она машет мне на прощание, зажав под рукой две пластинки, а я засовываю руки в карманы, медленно направляясь к дому. В кармане мои большой и указательный пальцы нащупывают сложенную листовку о выставке того случайного парня, который, оказывается, знает другого парня, которого, в свою очередь, никак нельзя назвать случайным. Глупо ревновать к Грете.

***

— "Осень Бруклина", — скептическим тоном говорит Гейб. — Разве Бруклин недостаточно депрессивный и без этого парня, который посвящает этому целую выставку? — Может быть. Просто нашел листовку в кофейне сегодня утром, подумал, что же это за хрень, — я пожимаю плечами, взглядом пробегая по вывескам магазинов, пытаясь найти галерею. У меня был выбор: либо это, либо выступление The Rockette, которое я уже всё равно видел два месяца назад. Ладно, сейчас у них другое выступление, но я видел, как Келти исполняет половину танца у меня в гостиной, сдвинув со своего пути все диваны и сделав весь мир своей сценой. Она постоянно выступает, и она знает, что я занят. — Думаю, вот оно, — говорю я наконец, указывая через дорогу. Галерея оказывается просторным помещением с высокими потолками и белыми стенами, повсюду развешаны фотографии в рамках, а в конце стоит шведский стол. Дюжина людей рассматривают выставленное искусство. Гейб останавливается рядом со мной на пороге. — Райан. Чувак. Пойдем лучше нажремся в баре, мимо которого мы прошли. Я быстро поправляю волосы, надеясь, что они не слишком растрепаны. — Нет, давай посмотрим. Позже я куплю тебе выпить, клянусь. Гейб театрально вздыхает, но мне на самом-то деле не нужно его подкупать. Мы всё равно почти всё делаем вместе. Люди называют его моим прихвостнем. Он не против. Наоборот, он гордится тем, что я стал зависим от его компании. Я могу доверить ему свои секреты, напиться с ним, обдолбаться, и он прикроет меня, если что-то пойдет не так. Теперь я не многим могу доверять. Гейб стал незаменимым всего за пару месяцев, но это кажется естественным. Если бы Гейб не пошел со мной на выставку искусства, он бы пошел со мной куда-нибудь ещё. Мы оставляем наши куртки на вешалке у двери. Гейб сразу направляется к шведскому столу, где в ряд стоят бокалы с вином. Мужчина, который явно является критиком, стоит у одной из фотографий с маленьким блокнотом, очки сползают с его носа. Он что-то бормочет себе под нос, пристально глядя на раму и чувствуя себя очень важным. Потом я замечаю Шейна в другом конце помещения. Он смотрит на критика, бледнея и нервничая, он выглядит так, будто его стошнит, секунд так через сорок семь. Потом он замечает меня, и его вид, будто его сейчас вырвет, смешивается с потрясением. — Райан! Привет! — говорит он, махая, и я изо всех сил пытаюсь выглядеть удивленным, когда подхожу к нему. — Я тебя знаю, — неопределенно говорю я. — Да! Шейн! Работаю у Эрика! Помнишь? — А! Точно! Теперь вспомнил! Что ты тут делаешь? — спрашиваю я с невинным любопытством, и он начинает объяснять, что это его выставка, запинаясь от волнения, пытается выяснить, каким чудом я здесь оказался. Я говорю, что это чистое совпадение, что я просто проходил мимо, мне всегда нравилась фотография, хорошие черно-белые снимки, и оу, в названии такая игра слов — на большинстве фотографий изображены падающие** листья, гнилые листья, лужи, полные листьев — осень, ха-ха, как остроумно, конечно я бы не отказался от бокала вина, спасибо, как заботливо, о, эй, а Брендон здесь? — Должен быть здесь, — произносит Шейн, выглядя расстроенным. Он спешит прочь, чтобы взять мне напиток, и возвращается Гейб, глядя вслед Шейну. — Я его знаю. Это тот парень из магазина Эрика, который смотрит на тебя влюбленным взглядом. Что он здесь делает? — Он фотограф, — отвечаю я, а Гейб замирает. Я стараюсь избегать его взгляда. Критик заметил нас и теперь смотрит на меня вместо выставки, яростно царапая что-то в своем блокноте. Когда Шейн возвращается с выпивкой, его кто-то зовет, предположительно чтобы обсудить его работы, и ему, кажется, жаль покидать меня, но он всё же неохотно отходит, сказав мне наслаждаться выставкой и что он скоро вернется. — Только никуда не уходи, — нервно добавляет он. Гейб забирает у меня бокал вина и выпивает его. Он вытирает рот тыльной стороной ладони и говорит: — Зачем мы на самом деле пришли на выставку твоего новоиспеченного фаната? Я пожимаю плечами, мол, такова жизнь, случалось дерьмо и похуже, но Гейб на это не ведется. Я удостоверяюсь, что нас никто не услышит, и говорю, понизив голос: — Ладно, в общем, Шейн вроде как знает одного парня, которого я... хочу увидеть. Я подумал, что, возможно, он будет здесь. Я стараюсь быть неопределенным и не особо вдаваться в подробности, но Гейб мгновенно выглядит заинтригованным. Он наверняка видит в этом большую игру. — Значит, ты разыскиваешь какого-то парня, — говорит он удивленно. Хрен с ним. Может и так. — Мы с ним... — Нет, нет, не порти это! — перебивает он меня, и я чувствую облегчение от того, что мне не придется пытаться объяснить ему, в чем же тут дело. Я и сам не знаю. Есть всего два варианта: увидеть Брендона снова или не увидеть его больше никогда. Я не могу выбрать последнее. — Вы только посмотрите, он что-то замышляет, — улыбается Гейб. — Какой умница. Я ничего не замышляю. Прийти сюда ни с того ни с сего и придумывать прозрачные отмазки — это нельзя назвать особыми замыслами. Это предполагало бы, что у меня есть выбор. У меня его нет. — Мне нужно выпить, — заключаю я. Мы начинаем разглядывать снимки, раз уж в этом весь смысл. Я смотрю на дверь каждый раз, когда слышу, как она открывается, надеясь, что мои оправдания убедят Брендона. Я знаю, какой он, ну или каким он был, по крайне мере. По сей день, он единственный из всех людей, которых я встречал, кто не выбрал меня. Это может произойти снова. И если он попытается так и сделать, я быстро напомню ему, что когда-то были времена, когда мне не приходилось его искать, когда он сам был рядом со мной. Когда он просил меня выбрать его. Я постоянно думал об этом с тех пор. Он заявил, что я запутался и понятия не имею, чего хочу. Да пошел он. Пошло всё это. Ему стоило взглянуть на самого себя — какого хрена хотел он сам? В одно мгновение он отталкивал меня, а в следующее уже просил остаться. И это я запутался? Уж кто бы говорил. Брендон должен думать, что это совпадение. Он должен попасть в мою ловушку, не осознавая этого. А потом, когда он очнется и осознает, с чем он связался — именно со мной, — будет слишком поздно. А пока что мне придется ждать. Снимки хорошие, но скучные. Шейн явно талантлив, но сколько ещё падающих листьев я должен увидеть на фоне ужасных фасадов Бруклина? Один снимок привлекает мое внимание. Один из немногих, на которых есть человек — ну или часть человека, половина обращенного вниз лица, которое обрывается рамой, волосы торчат во все стороны и прикрывают глаза, губы слегка изогнуты в застенчивой улыбке. За плечом Брендона видна расфокусированная улица. Это черно-белый снимок. А ещё это лучшая фотография Брендона. Есть в ней что-то знакомое, что-то осязаемое, и мне кажется, будто я могу войти в этот снимок, приподнять его подбородок одним пальцем, заставить его посмотреть мне в глаза, наклониться и... — Это один и тот же парень? — спрашивает Гейб, указывая то на снимок, то на порог. Мой взгляд тут же мечется туда-сюда, будто сравнивая, а потом я делаю шаг назад, прячась за Гейбом. — Похоже на то, — говорю я как можно сдержаннее. Брендон даже не представляет, как легко его найти. Ощущение, будто я во сне, когда я вижу его, никуда не пропадает. В прошлый раз я был довольно пьян и шокирован, но сейчас я трезвый и чертовски нервничаю. Это нервозность не из-за страха, а из-за волнения. Брендон заходит в помещение, быстро окидывая взглядом галерею, снимая куртку торопливыми движениями. — Давай сыграем в игру "Кого бы ты трахнул", — говорит Гейб, прибегая к своему любимому способу развлечения, когда ему становится ужасно скучно. Он кивает на Брендона. — Его. — Его нельзя. — Ну да, я знаю, — произносит Гейб, закатывая глаза. — Обычно мужчины подобным не занимаются, именно поэтому это называется игрой. Господи, не порти мне всю малину. Шейн уже идет к Брендону, и у меня остается всего несколько секунд, пока этот художник недели не разболтал, что здесь Райан Росс. Брендон выглядит сильно уставшим, у него извиняющееся выражение лица, а я торопливо говорю: — Он гей. — Допиваю свой напиток залпом. — Правда? — Да. А ещё он мой. На лице Гейба появляется выражение осознания. Он осматривает Брендона, пока тот разговаривает с Шейном, который, кажется, ужасно нервничает, а потом Гейб поворачивается и сердито смотрит на меня. — Да пошел ты, мистер Рок-звезда. Всегда тебе достаются лучшие. — Одно из многих несчастий, которые сопровождают мой опасный стиль жизни, — мрачно отвечаю я, а потом подхожу к следующей фотографии, стараясь выглядеть так, будто я поглощен искусством. Мне не нужно оборачиваться, чтобы знать, что Брендону уже сообщили о моем присутствии, я практически чувствую на себе его взгляд. Гейб следует за мной, притворяясь восхищенным снимком лужи, и я спрашиваю: — Что он делает? Гейб окидывает галерею небрежным взглядом, а потом снова смотрит на фото. — Разговаривает с твоим недогруппи и изо всех сил пытается не смотреть в нашу сторону. Выглядит немного напряженным. Хорошо, это... — О, они идут сюда. Я невольно вздрагиваю и натягиваю радушную улыбку, когда они подходят. Шейн идет спереди, Брендону, кажется, неудобно. Я стараюсь выглядеть удивленным и говорю: — О. Привет. — В этот раз лицо Брендона не искажают диско-огни — оно выглядит мужественнее, чем два года назад. Старше. Взрослее. Его глаза не блестят так, как я это помню, но я не уверен, из-за возраста это или из-за моего присутствия. — В конце концов он всё-таки решил прийти, — смеется Шейн, кивая на Брендона. — Добираться сюда — кошмар, — говорит он просто с каменным лицом. Он вроде не злился на прошлой неделе, но и от счастья тоже не умирает. Гейб с любопытством рассматривает Брендона, словно пытаясь понять, что же в нем такого, что заставило меня прийти в какую-то дерьмовую галерею в Нижнем Ист-Сайде в надежде пересечься с ним. — О, это Гейб, наш басист, — быстро говорю я, потому что Гейб очевидно пялится. — Гейб, это Брендон. — Encantado***, — произносит Гейб, протягивая руку. Брендон быстро пожимает её, а Гейб широко улыбается. — Шаг вперед после Брента, — прохладно отмечает Брендон, и я сдерживаю ухмылку. Брент всё лето обращался с Брендоном как со своей прислугой, а ориентация Брендона только сильнее принижала его. Не думаю, что Брент сказал Брендону хоть одно хорошее слово. А потом, когда Джо рассказал всей группе, что мы... Что ж. Брент потерял остатки обходительности, которые у него ещё были. Шейн, однако, нервничает, будто он в ужасе от того, что Брендону хватило смелости при мне критиковать моего бывшего согруппника. — Я уверен, Брендон не это имел в виду... — Всё нормально, — легко говорю я, пожимая плечами. — Между нами? — спрашиваю я, заговорщицки оглядываясь и понизив голос. — Брент — тот ещё уебок. Гейб начинает смеяться, улыбаясь, а Шейн выглядит сбитым с толку, но всё же натянуто смеется. Брендон улыбается, опустив взгляд. Я заставляю его улыбаться. По одному достижению за раз. — Так у тебя новая группа? — возбужденно спрашивает Шейн, но он всё ещё нервничает. А, точно. Он же фанат. Он живет иллюзией того, что группы — это люди, которые идеально подходят друг другу, живут в совершенной гармонии. Может, я только что разбил его сердце. Он объясняет: — Я читал твое интервью в The Rolling Stone летом. Там говорилось, что ты пишешь музыку, но про группу там ничего не было. Я думал, ты выпустишь сольный альбом. — Я подумывал об этом, — признаю я. Это казалось более безопасным вариантом — я не особо лажу с людьми, когда дело касается музыки. Но когда я услышал о распаде Canadian History, я вспомнил Джона, и я даже вспомнил песни, которые мы написали. Они были всё так же хороши. Я пытался до него дозвониться, но трубку взял кто-то другой и сказал, что Джон там больше не живет. Но у них был новый адрес Джона, так что я полетел в Чикаго. Буквально на следующий день мы уже создали группу. Кэсси не выглядела особо радостной. Она явно надеялась, что Джон завязал с музыкой. — Как вы называетесь? — спрашивает Шейн, а я пожимаю плечами. Понятия не имею. Смотрю на Гейба. — Э, — произносит тот, — мы всё ещё это обсуждаем. То есть, группа состоит из Райана, Джона, Патрика и меня. Мы будем называться "Райан Росс и что-то там". Патрику нравится вариант The Whiskeys. — Серьёзно? — спрашиваю я, потому что меня об этом не просветили. Райан Росс и The Whiskeys. Довольно красноречиво подытоживает мою жизнь. — О, я понял. Джонни Уокер. Точно. Хотя он один виски, получается. — Мы с Патриком достаточно выпиваем, чтобы это компенсировать, — широко улыбается Гейб, но Брендон смотрит на меня так, будто поверить не может в услышанное. — В твоей группе Джон Уокер? Джон Уокер из Canadian History? — Ага. Играет на гитаре. А Патрик играет на ударных. — Технически, — добавляет Гейб. — Вы бы видели этого парня — он играет вообще на любом существующем инструменте. По нему и не скажешь, но дать ему скрипку или банджо, и он начинает творить такое... — Погоди. Патрик... Патрик Стамп? — спрашивает Брендон, и теперь моя очередь удивляться. Шейн выглядит точно таким же озадаченным и сбитым с толку, и Брендон говорит: — Я его знаю. В смысле знаком. Музыка и всё такое. Он с вами в группе? — Уже целых восемь дней, — отвечает Гейб. — Отличный парень. — Но... Ещё в прошлом месяце он едва мог устроить акустический концерт! — возражает Брендон, будто Патрик превзошел его, хотя так и есть. Не то чтобы Патрик никогда раньше не состоял в группе — он сказал, что был как минимум в дюжине разных групп. Эти группы просто ничего не добились, а теперь он присоединился к моей команде. Он был готов сдаться и застрять в книжном магазине до конца своих дней. А потом появился я и спас его от посредственности. — Я увидел в нем талант, — просто говорю я. — И кстати, вот этот снимок, Шейн? Он правда очень хорош, — я показываю на фотографию с Брендоном. Шейн сияет, глядя на меня. В этот момент его кто-то зовет, и он покидает Брендона, направляясь к женщине, которая, кажется, подумывает купить одну из работ Шейна. — Так ты знаешь Патрика из музыкальных кругов? — спрашиваю я у Брендона, потому что он как будто собирается сбежать. — Ты пишешь музыку? — искренне интересуется Гейб. Он всё ещё так смотрит на Брендона, а потом поглядывает на меня, и в его глазах появляется огонек, словно теперь он понимает. — О, да. Гитара, бас, ударные, пианино, то да сё, — Брендон пожимает плечами. — Иногда я пишу песни. У меня есть друг, который мне помогает, и мы вроде просто так развлекаемся. Хорошо получается. Открытые акустические концерты то тут, то там. Ничего особенного пока что. Но потенциал есть. — Ха, — произношу я, не в состоянии скрыть свое удивление. Брендон напрягает челюсть, и я объясняю: — Просто я никогда не думал, что ты хочешь заниматься музыкой. Вот и всё. — Вы, парни, кажется, хорошо раньше ладили, — говорит Гейб, а Брендон спешит его поправить и сказать, что нет вообще-то, мы едва были знакомы, он просто когда-то был нашим роуди. Если Брендон надеялся избежать каких-то догадок, то он только что облажался. Хотя, он мог сделать это специально. В любом случае, он быстро говорит, что он пойдет взять себе мини-сэндвич и направляется к шведскому столу. Будто он не хочет со мной разговаривать. Гейб смотрит ему вслед. — Думаю, с ним в дороге было очень весело, да? Я ухмыляюсь. — Ты даже не представляешь. Гейб смеется, а я игнорирую секундную вспышку раздражения. Гейба не касается то, что произошло тем летом, как и то, какой Брендон в постели. Но Гейб понимает секс, так что я буду говорить на его языке. И он, в принципе, не далек от истины — я хочу переспать с Брендоном. Моногамия — это одно, а Брендон — другое. Мне это сойдет с рук. Это же Брендон. Я стараюсь не смотреть на него слишком много, пока он наливает себе бокал вина, вместо этого я пытаюсь придумать причину, чтобы подойти к нему и поговорить. Он не хочет разговаривать, это точно. Он просто забыл, что у нас было, как мы... Ему просто нужно напомнить. Вот и всё. Тогда он поймет, что это судьба, что мы встретились, что это золотая возможность, и мы не можем её упустить. Он не может её упустить. Мне просто нужно достучаться до него, чтобы он при этом думал, что это он ставит условия. Но Брендон внезапно пропал. Бокал, из которого он пил, теперь стоит пустым в углу стола. Он быстро выпил. Гейб задумчиво рассматривает фотографию собаки, а Шейн разговаривает с критиком, группки людей болтают там и сям по всей галерее, вдумчиво кивая головами, словно оценивая выставку, но Брендона нигде нет. Но его куртка всё ещё на вешалке, а потом я замечаю его на улице через окно, его плечи опущены, а волосы растрепаны ветром. — Гейб, я выйду покурить. — Да, хорошо, — отвечает он, не глядя на меня. Он показывает на снимок. — Мне нравится. Милая собачка. Я прохожу мимо Шейна, направляясь к двери, игнорируя то, как он слегка замирает, будто хочет поговорить или убедиться, что я не ухожу, но ему так и не хватает смелости сказать что-либо. Я накидываю куртку, достаю сигарету и выхожу на улицу. Брендон стоит с другой стороны от окна, прислонившись к кирпичной стене, и курит. Сейчас конец ноября, солнце уже село, и его черная рубашка явно не способна его согреть сейчас. Я изо всех сил стараюсь выглядеть пораженным тем, что он здесь. — О. Привет. Он смотрит на меня. Он довольно быстро курит, затягиваясь так, будто от этого зависит его жизнь. Волосы спадают ему на глаза немного больше, чем раньше. Ему очень идет. Его карие глаза ничего не выражают. Когда мы встретились, между нами словно была стена, но я пробился через нее. А потом он вышвырнул меня и построил её заново, но в этот раз в два раза толще. Умный мальчик. Он ничего не говорит. — Есть зажигалка? — спрашиваю я и подхожу. Молча, он вытаскивает зажигалку, мерцает огонек, и он прикрывает его ладонью, пока я наклоняюсь, чтобы прикурить. Это всего лишь оправдание, чтобы стоять поближе к нему и не отходить, когда я заканчиваю. — Спасибо, чувак. Он кладет зажигалку в карман и смотрит на улицу, двумя пальцами крепко держа сигарету и поднося её к губам. Как раз когда я решаю, что он не собирается ничего говорить, он произносит: — Что ты здесь делаешь? Я моргаю. — Где? О. На выставке? — Он молчит в знак согласия, и я пожимаю плечами. — Мы с Гейбом просто проходили мимо, а ему нравится фотография и вся эта фигня, поэтому я решил его побаловать. Мир тесен, да? — я смотрю через окно в галерею, где Гейб зевает и идет к шведскому столу, чтобы взять ещё выпить. — Гейб такой. Любитель искусства. — Ты, кажется, не удивлен меня тут увидеть, — говорит он всё так же изучающе. — Ну, нет. Шейн сказал, что ты придешь. — Я больше ничего не говорю, не желая испытывать удачу. Удерживаюсь от глупой фразы вроде "Думаю, сама вселенная хочет, чтобы мы встретились", потому что он на это не поведется. Брендон не такой романтик, если его вообще можно назвать таковым, а вселенной так и вовсе насрать. — Всё равно немного странно, да? Вот так сталкиваться друг с другом. — Ага, — его голос не выражает никакого энтузиазма, интереса или возбуждения от этой мысли. Он заставляет меня постараться. Он всегда так делал. Сволочь. — Ты довольно быстро исчез с вечеринки на прошлой неделе. Так и не получилось нормально поболтать. Он безразлично пожимает плечами, и он довольно неплохо справляется с тем, чтобы не смотреть мне в глаза. Он почти докуривает сигарету, поэтому я предлагаю ему ещё одну, он молча берет её, прикуривает и возвращается к тому, что я бы назвал "курением-как-паровоз". Я же курю медленно, без какой-либо спешки. Ему, наверное, холодно. Брендон говорит: — Я слышал, что ты переехал в Лондон. — Официально нет. Я провел там много времени. Приезжал и уезжал, туда-обратно... — я замолкаю, пожимая плечами. — А потом решил переехать в Нью-Йорк. — Почему? — Мне нужны были перемены. Нужно было кое с кем встретиться. — Например, с Джоном Уокером, — говорит он, практически выплевывает, и я не могу понять почему. В первый раз, когда я встретил Джона, он искал Брендона, потому что они собирались вместе обдолбаться. Джон учил Брендона играть в покер. Брендон всё смеялся и так чертовски широко улыбался, а такое я видел не часто. Брендон изумленно смотрит на меня. — Ты не помнишь, — он убирает волосы со лба и смотрит на улицу. — После концерта, не помню, в каком городе мы были, они тогда все смешались. Но их ударник? Тот... — Конечно я помню. Сент-Льюис, — я мрачно смотрю на него. — Я помню. Кровь. Алая. Все эти крики. Я никогда не видел Брендона таким злым, как тогда, даже когда он злился на меня, а это о чем-то да говорит. Кровь, текущая из его носа, синяки на следующий день. Я наблюдал, как они исчезали и меняли цвета. Теперь я не очень хорошо переношу кровь. Слишком грязно. Кровь, разбитое стекло, дождь, мигающие огни скорой, Спенсер, не приходящий в сознание, шокированный Уильям и кричащий, что Спенсер умер, и тогда было так темно посередине ночи, и я едва видел густую красную жидкость, стекающую по моей руке, но я чувствовал её запах. Железо. Я чувствовал его привкус. Брендона ударил бывший согруппник Джона. Он ничего не видел. Но я не могу осуждать опасения других людей, основываясь на тяжести своих собственных опасений, а воспоминание о Сент-Льюисе почему-то со временем стало тяжелее, задевая меня даже сильнее, чем когда всё это только произошло. Я просто забыл, что Брендон так и не узнал, что Джон не имел к этому никакого отношения. — Джон хороший парень, — оборонительно говорю я. Я не создал группу с мудаком-гомофобом, хотя, если честно, я понятия не имею, как Джон относится к таким вещам. Он довольно традиционный парень, но он бывал в дороге и повидал кучу всякого безумного дерьма. Есть разница между тем, что делают незнакомые тебе люди и тем, чем занимается твой друг. Неважно, что думает Джон. Это никогда не повлияет на группу, потому что никто не узнает о моей сексуальной жизни. Всё так просто. — Он не имел никакого отношения к тому, что тот мудак на тебя набросился. Это Брент рассказал всё их барабанщику. — Разве это имеет значение? — парирует Брендон. — Джон просто стоял там и ничего не сделал. — Тот парень был другом Джона. А ты был просто знакомым, — отмечаю я, но выражение лица Брендона мрачнеет ещё больше. Наверное, здесь мне не выиграть. Он слишком упрямый, такой уж он человек. Когда дело доходит до прав геев или подобной ерунды, он начинает защищаться. Он знает, что ему не стоит ожидать того, что этот мир когда-либо примет его, и в основном поэтому он так старается. Я стараюсь сменить тему, говоря: — Так ты пишешь музыку, да? Я бы с радостью послушал. — Мы время от времени выступаем, — небрежно говорит он. — А чем ты занимаешься в остальное время? Он бросает на меня быстрый взгляд. — Организатор концертов. Да, я... Есть компания, которая организовывает концерты. Я работаю на них. Звоню менеджерам и всё устраиваю. В основном заказываю группы для выступлений в залах поменьше по всему Манхэттену. Отличная работа. Довольно веселая. Собираю важные контакты. — Я всё равно видел его только в этом мире. Тусовки за кулисами, грязная одежда и усталость от туров. Он так и остался в этой области. — Я просто очень занят. В последнее время, музыка отошла на задний план. Последний месяц мы пытались подготовить выставку Шейна, — он кивает на галерею. — Он очень талантливый. Я смотрю в окно и вижу, как болтают Гейб и Шейн. — Он ничего, — пожимаю плечами я. Эти работы не вызывают такой уж восторг. — Он мечтатель, — уверенно говорит Брендон. В его тоне слышится вызов, но я не понимаю почему. — Он ещё снимает короткометражки, не только фотографии. Наша квартира полна его камер и прочей фигни. В Сан-Франциско он занимался документальными фильмами. — Вы сюда вместе переехали? Брендон кивает. — Я поехал за ним. — Ты хороший друг. — На лице Брендона появляется кривая улыбка. Он знает что-то, чего не знаю я. — Что? Он делает глубокую затяжку и выдыхает, а потом говорит: — Он мой партнер. Я смотрю на него. Они что, вместе основали какую-то компанию или что? — В смысле мой парень. Любовник. Называй это, как хочешь, но да. — Чего? — смеюсь я. Он же шутит сейчас. Я снова нахожу взглядом Шейна в галерее и пытаюсь представить его с Брендоном, но у меня не выходит. — Этот парень? — уточняю я, пытаясь понять, где здесь шутка, но Брендон кивает. — Он сказал, что вы соседи по квартире. Несколько раз. — Здесь тебе не Кастро. Домовладельцы не хотят, чтобы в их квартирах жили геи, — говорит он, закатывая глаза. — Мы говорим, что мы соседи по квартире. Во второй спальне мы держим всякое барахло и стараемся вести себя тихо по ночам. Мы не просто соседи по квартире. Мой мгновенный ответ — "да пошел ты", но я сдерживаюсь. Его голос звучит нагло, слова явно продуманы. Не соседи по квартире, стараются вести себя тихо по ночам. Ладно. Понял. Не обязательно заполнять мой разум воображаемыми картинками того, как они трахаются, ещё и тоном, полным намеков. Этот парень? Вот этот парень? Мистер "О боже мой, Райан Росс" с щенячьим выражением лица, который фотографирует лужи и называет это искусством? Шейн симпатичный, я заметил это ещё когда встретил его впервые, но внешность — это ещё не всё. Этот парень не подходит Брендону. Любой это увидит. — Я думал, ты слишком милый, чтобы остепениться. — Брендон вскидывает бровь, и я говорю: — Одна из первых вещей, что ты сказал — что ты слишком милый, чтобы остепениться. — Мои слова это обвинение. У меня в голове, он трахался с каждым парнем в Сан-Франциско, жил на полную катушку и устраивал бунты, а не играл в домики с каким-то парнем, который работает неполный рабочий день в магазине пластинок. — Я встретил того самого парня, — просто говорит Брендон, докурив сигарету, и тушит её о стену. Он подходит и смотрит в галерею. Улыбается, когда замечает Шейна. — Шейн потрясающий. Он веселый, умный, добрый и любящий... — перечисляет он, а потом поворачивается ко мне. — Я правда счастлив. Мы правда счастливы. Ну да, давай, бросай мне это в лицо. Глупый ребенок. — Звучит отлично. У меня вообще-то тоже есть отношения, — говорю я, скромно пожимая плечами. — Правда? — спрашивает он, улыбаясь, будто ожидает чего-то смешного. — Только не говори, что вы с Жак всё ещё вместе. — Я тебя умоляю. — Одна из первых вещей, что я сделал в больнице, это позвонил Жак и сказал ей, чтобы она не спешила на север, чтобы проведать нас. Всё было кончено. Я не хотел её видеть. Всё было не так просто, было ужасно, мы швырялись вещами и обзывали друг друга сквозь стиснутые зубы. У них с Джо была интрижка следующей весной, по крайней мере, я слышал что-то такое. Они оба просто хотели отомстить. — Нет, я встречаюсь с новой девушкой. С этой весны, в принципе. Келти правда классная. Она танцовщица. Она просто, господи, она просто божественна, понимаешь? Танцовщицы. Их тела просто... У них есть такие мышцы, о существовании которых ты даже не подозревал. Светлые волосы, карие глаза... Фантастическая девушка. Я не могу прочесть выражение его лица. Он говорит: — Я рад за тебя. Да пошел ты. — Да. Да, я тоже за себя рад, — заявляю я. — У меня правда всё хорошо. Кто сказал, что люди не меняются, а? — Согласен, — произносит он, будто это так просто. — Я знаю, что я теперь другой человек. — Его голос звучит задумчиво, но сухо. Практически как вызов. Он выглядит по-другому, говорит по-другому, ведет себя по-другому. Но сам он не изменился. Он как никто другой должен знать, что нельзя просто оставить прошлое позади, но вот он стоит передо мной, образец самосовершенствования, будто я знал более примитивную и меньшую его версию. Тогда он не был полноценным человеком, но сейчас он совершенен. Не из-за меня, вовсе нет. Он делает всё, чтобы я, не дай бог, не подумал, что я имею к этому отношение. Он кивает на здание. — Мне лучше вернуться. Тут холодно. Но знаешь, это приятно. Знать, что у тебя всё хорошо. — Да. Взаимно. И он улыбается мне, как обычно улыбаются незнакомцам или тем, кого ты точно больше никогда не встретишь, — неловко, но утешительно, будто встреча была не такой неприятной, какой могла бы быть. Мне хочется схватить его за плечи и спросить, издевается ли он, блять, надо мной. Закончил ли он. Потому что мне кажется, что да, но ему нельзя заканчивать, если я сам ещё не закончил. Он заходит внутрь, а я стою на месте, мысли путаются. Горло сдавливает, глубоко внутри горит злость. Через окно я вижу, как Шейн тепло улыбается Брендону. Они держат руки при себе, но теперь я не могу это развидеть — они вместе. Вернутся домой и будут прижиматься друг к другу в постели. Брендон со своей работой с девяти до пяти, тусующийся с придурками из музыкальной индустрии, демонстрируя свои таланты на акустических выступлениях. С блестящим будущим. Счастливый и собранный. Когда я видел его в последний раз, у него не было работы. Не было дома. У него была гитара, немного одежды, коробка, полная всякого хлама, и он отказал мне, будто знал, что однажды он добьется чего-то большего, чем я. И большего не в плане славы, престижа или знаменитости, потому что совсем немногие живущие нынче музыканты могут со мной в этом посоревноваться, а большего в плане того, что действительно имеет значение. Любовь, дружба, верность... Дом. То, чего, как он думал, я не мог ему дать. То, чего, как он думал, не включало в себя мое предложение быть моей грязной маленькой тайной. Он был прав. Эти вещи не были включены, хотя я и так думал, что предлагал ему достаточно. И вот он говорит мне, что поступил правильно, когда сказал мне уходить. Что он намного счастливее от этого. Выходит Гейб, выглядя озадаченным. — Ты в порядке? — спрашивает он, застегивая куртку. Я ничего не говорю, но он заглядывает в галерею, туда, где стоят Брендон и Шейн. — Так у вас позже будет встреча? Там за углом есть дерьмовый мотель, мимо которого мы проходили, — он пошевелил бровями, глядя на меня. — Я не хочу об этом говорить. Он смотрит на меня, ничего не понимая, а потом выражение его лица проясняется. — Ооо! — дразняще смеется он. — Райана Росса отшили! — Я сказал, я... — О, да ладно! Взбодрись! Я кладу руки в карманы и быстро ухожу дальше по улице, потому что я отказываюсь стоять рядом с этой галереей, по колено в дерьме отказа. Да я мог бы перетрахать половину Нью-Йорка, если бы захотел, я мог бы переспать с женами и девушками большинства своих друзей, мог бы ограбить банк и по-прежнему заслужить симпатию всех вокруг, потому что я не кто попало. Я для всех что-то значу. Но не для него. Он отшивает меня и возвращается к своему парню. Гейб говорит: — Я уверен, он ещё придет. Даже я переспал бы с тобой. Просто переживаю, что это разрушит нашу прекрасную дружбу. В его голосе слышна улыбка, и я огрызаюсь: — Отъебись. Не так уж и смешно то, что меня отшили. И не просто какая-то девушка или парень, а... Гейб вздыхает, догоняя меня. Он непривычно долго молчит, что на него не похоже, будто он понемногу осознает всю тяжесть ситуации. — Я, кстати, купил тот снимок собаки. Он милый. Шейн, кажется, был очень рад. Просто охуительно. Теперь Шейн зарабатывает на том, что я пытался соблазнить его парня. Всё это время Шейн говорил со мной, нервничал, стеснялся, волновался... Всё это время у него было преимущество надо мной. Он уходит домой с Брендоном. Забирается с ним в постель. Ленивый секс в воскресное утро. Улыбка Брендона. Шейн, блять, даже не знает, что ему досталось. — Ты всё ещё должен мне выпивку за то, что я пошел, — говорит мне Гейб, напоминая о моем обещании. — Да я сам себе должен выпивку за это. Мы идем в бар, мимо которого проходили ранее, и я сжимаю кулаки, злясь на всех и на всё. Значит, Брендон нашел любовь. Что ж, я выпью за это.