The Heart Rate of a Mouse, Vol.2: Wolves vs. Hearts

Это не то, чего ожидал Брендон, но так всегда и происходит: они хотят, чтобы он играл в группе. Тот парень из Columbia, Марк, говорит, что у Брендона внешность смазливой рок-звезды, и у него однозначно есть талант, но сейчас сложно продать сольного исполнителя. С другой стороны, парень, которого прислала Вики, Майк, оказывается довольно осведомленным человеком, ставя условия в контракте Брендона. Они оба, кажется, побаиваются меня, когда я вставляю свои замечания, стараясь дать Брендону настолько большую свободу действий, насколько могу. Я совершал ошибки, подписывал контракты, которые слишком многого от меня требовали: столько-то альбомов, столько-то туров, столько-то моей души. — У тебя замечательный голос, — говорит Брендону Марк, подлизываясь к нему. — И если мы кое-что доработаем и подправим, то это будет легко продать. — Но если всё и так замечательно, зачем что-то подправлять? — спрашивает Брендон. Он вспотел и побледнел, нервно поправляет воротник. Ничего из всего этого не приносит ему никакого удовольствия: полуофициальная встреча с филиалом Columbia в Лос-Анджелесе, вокруг стола со стаканами, полными воды. — Чтобы звучание было ещё лучше! — смеется Марк. Обходительный ублюдок. — И я знаю талантливых музыкантов, с которыми, как я думаю, у вас получилась бы хорошая группа. Ты будешь звездой, не переживай. Мы хотим, чтобы ты пел те песни, был фронтменом, но я хочу быть уверен, что у тебя будет хорошая группа. — Мой клиент имеет право отказаться от условий, поставленных лейблом, — вмешивается Майк, отрывая взгляд от документов и держа ручку, словно это его смертельное оружие. — Ну, Йен однозначно будет в моей группе, — произносит Брендон, и Марк вопросительно вскидывает бровь. — Мой друг в Нью-Йорке. Потрясающий гитарист. — Ладно. Можно будет взглянуть. — Марк, кажется, не очень рад. — Он симпатичный? Брендон хмурится. Марк взмахивает рукой, будто показывая, что это они могут отложить на потом. — Сколько у тебя законченных песен? Брендон выдыхает, хмуря брови, запуская пальцы в волосы. — Где-то... сорок? Ну и ещё целая куча незаконченных. — Сорок? — изумленно переспрашиваю я. Он бросает на меня короткий взгляд. — Я пишу песни с пятнадцати лет, так что да. Когда он написал все эти песни? Я частенько видел его с гитарой в руках, но я думал, что он просто играл. А не писал, хотя, должно быть, так и было. Он никогда не предлагал сыграть их мне, не просил высказать свое мнение. Словно он слишком стеснялся или был не уверен в себе. — И у скольких из этих сорока песен есть потенциал, по твоему мнению? — спрашивает Марк. — Может, у шестнадцати. Остальное — это старые песни, которые мне не нравятся. Марк мычит. — Последнее слово насчет списка песен в альбомах остается за моим клиентом, — снова встревает Майк. — Я так не думаю, — возражает Марк. — Это должно поддаваться обсуждению. Глаза Майка сверкают. — Сомневаюсь. Это продолжается ещё где-то полчаса, Майк и Марк выкручивают друг другу руки, я пытаюсь выкручивать руки им обоим, а Брендон старается сохранять спокойствие. В конце концов, и потому что этого не избежать, Брендон подписывает контракт на три альбома — он может отказаться после второго альбома при определенных условиях, и Columbia может расторгнуть контракт, если их не будут устраивать продажи. Ему нужна будет группа, и Майк и Марк соглашаются, что Брендон встретится с кандидатами лейбла, а Брендон настаивает на кандидатуре Йена, потому что он хочет, чтобы группа была настоящей, а не собранной кое-как. Конечный результат всё тот же: Брендон получает контракт с Columbia — кто угодно захочет быть в его группе. Что меня радует больше всего, так это то, что у меня есть время: Брендон всё ещё остается в туре с нами, на всё лето. Он достанется Columbia не раньше сентября. По крайней мере, у меня есть это. — Это хорошая сделка, — заверяет его Майк, когда дает Брендону ручку. Брендон смотрит на него через стол, нервничая и сомневаясь. Марк задерживает дыхание. Я киваю. Это справедливая сделка. Брендон подписывает договор. Марк выдыхает. Вот и всё. После этого все пожимают друг другу руки, и Майк улыбается от уха до уха, когда мы выходим из местного филиала Columbia в Лос-Анджелесе. Он ведет нас пообедать, всё, конечно же, оплачено компанией Asher Management, и он заказывает нам шампанское в дорогом ресторане, где в основном нас окружают бизнесмены. Хотя Брендон прилично одет, а на мне коричневый замшевый костюм, на нас всё равно странно поглядывают, поэтому я надеваю солнечные очки и стараюсь не поднимать голову. Майк произносит грандиозную речь о том, что теперь он полностью принадлежит Брендону. Что бы ему ни понадобилось — он всё сделает. Когда-то Вики произнесла для меня такую же речь. — А ещё, — говорит Майк, слегка опьянев от шампанского. Брендон терпеливо улыбается, но он явно перегружен. Майк взволнованно улыбается Брендону. — Тебе нужно новое имя! — Прости? — Ну, имя Брендон Ури — это ведь не пойдет, так? Оно такое... — Он хмурит брови. — Не рок-н-ролльное. Звучит так, будто ты мормон. — Он смеется. — Нет-нет, тебе нужно что-то крутое. Что-то электрическое. Подумай об этом. Он извиняется и идет в туалет. Я достал сигарету, стараясь держать свое мнение при себе. Брендон смотрит в мою сторону, и я понимаю, что он пытается найти мои глаза, поэтому я приподнимаю очки. Он выглядит растерянным. — Ты в порядке? — тихо спрашиваю я. — Да. Да, просто... Я не думал, что, заключив контракт с лейблом, я буду так неуверен в своем будущем. — Он грустно смеется, пытаясь улыбнуться. Он не скачет от радости. Он покусывает нижнюю губу. — Он серьёзно хочет, чтобы я придумал себе новое имя? — Дэвид Боуи, Боб Дилан, Элтон Джон, Фредди Меркьюри, Элвис Костелло, Силла Блэк, мне правда стоит продолжать? — Тебе же не пришлось менять имя, — возражает он. — Это потому что я был рожден, чтобы стать рок-звездой, — подмигиваю я, стараясь помочь ему хоть немного расслабиться. Он может оставить свое имя — "Брендон" звучит довольно уникально. Ему просто нужна крутая фамилия, может, что-то музыкальное, вроде Брендон Ноут или Брендон Драм, что-то очевидно ненастоящее, но это ничего, ведь ему идет. Они могут решать, что делать с его именем, если он может решать, что делать со своей музыкой. Это кажется довольно справедливым. Он нервно смотрит через плечо в сторону туалета. — То есть, это здорово. Контракт с Columbia, то, что меня представляют люди Вики. Это правда здорово, я о таком и не мечтал, и должен быть так счастлив сейчас, но я просто... — Он замолкает, тяжело вздыхая, явно напряженный. — Это не то, что я себе представлял. Вот и всё. Но я не хочу показаться неблагодарным. — Добро пожаловать в мир вечных компромиссов. Я не стану говорить ему, чтобы он радовался, потому что с контрактами получаешь столько дерьма, столько обязательств. Он может стать популярным, а может и облажаться. Мы не можем знать. Но если он с самого начала будет ожидать худшего, то, скорее всего, так всё и закончится. Я не хочу, чтобы он боялся. — Всё образуется, — тихо говорю ему я, и он смотрит на меня с надеждой в глазах. — Доверься мне. Эта простая фраза несет в себе гораздо больше, чем обычно. Он выглядит неуверенным. Сам того не осознавая, я протягиваю руку, чтобы коснуться кожи за его левым ухом, чтобы помочь ему расслабиться. Он подается навстречу прикосновению, закрывая глаза. Я потираю это место пальцами круговыми движениями, а потом поднимаю их чуть выше. Его дыхание сбивается. Глаза открываются. Они потемнели. Я опускаю руку и смотрю в окно. Стараюсь спокойно дышать. Это уже происходит на автомате — касаться его в тех местах, которые я открыл для себя, только будучи с ним близок. Он быстро прокашливается, опуская голову. Я считаю секунды. Вдыхать кислород кажется тяжело, глаза болят. Он делает огромный глоток шампанского. — Так что тебе сказал Уильям? — спрашиваю я через какое-то время. — Что, если я брошу Шейна, это будет самой большой ошибкой в моей жизни, — мгновенно отвечает он. Его щеки совсем немного покраснели, но он старается избавиться от этого румянца. — Он говорит так только потому, что знает, что это я. — Знаю. — Он слегка качает головой. — Я старался отрицать всё. — Он говорит это, как будто это что-то хорошее, но это не так. Если он пытается выбрать между Шейном и мной, но не может рассказать своему лучшему другу обо мне, особенно когда Уильям и так знает? Это плохой знак. — Уильям толком ничего не сказал. Рассказывал, какие геи ветреные, но Карл постоянно ему изменяет, так что это щекотливая тема. Мужчины не очень хорошо справляются со всей этой моногамией. — Есть такое, — говорю я и жестом указываю на нас. Уголки его рта слегка поднимаются, и это очко в мою пользу. Я с жадностью делаю затяжку, когда он хмурится, и на его лице появляется более серьезное, почти печальное выражение. — Ты бы смог? Я на секунду закрываю глаза, потому что они болят от света. У меня дрожит рука, поэтому я быстро бросаю сигарету в пепельницу, пока он не заметил. — Смог бы что? — Быть верным. Он спокойно смотрит на меня. Я никогда не был верным, потому что никогда не пробовал. Некоторые ожидали от меня этого, но это не значило, что я должен был соответствовать этим ожиданиям. — Я никогда не пробовал, — честно говорю я. — Но мог бы. Я не добавляю "для тебя". Если таковы условия, то ладно. Если это то, чего он хочет. И в то же мгновение, когда я думаю об этом, я чувствую тянущее напряжение внизу живота. Если бы он мог быть только моим. Если он хочет того же от меня. Только мы. Чёрт, с каких пор верность стала сексуальной? Шестидесятые уже давно закончились. И я встречаю людей, которые привлекают меня, постоянно, каждый день, людей, с которыми я был бы не прочь переспать, но это никогда не сравнится с тем, что я испытываю к нему. Быть там, в то мгновение с ним, в момент оргазма, когда мы сливаемся воедино. У меня горит кожа от одной только мысли об этом, от того, как такие моменты с ним вызывают зависимость. Видеть его на грани, чувствовать это. Я мог бы отказаться от всех остальных ради него. Мы смотрим друг другу в глаза, и мне хочется сказать "Давай начнем прямо сейчас" — какого чёрта. Но он ещё не определился, и это ожидание надоедает мне. Я просто хочу, чтобы он наконец сказал это: что он выбрал меня. Майк плюхается обратно на свой стул, и я вздрагиваю. Опускаю очки на глаза, когда он продолжает разговор с Брендоном, говоря, что он считает, что Брендону стоило бы подстричься. А потом он говорит: — Если у тебя есть какие-то скелеты в шкафу, то скажи мне сейчас, потому что рано или поздно всё равно всё выяснится. Может, ты кого-нибудь убил? — Он подмигивает, но это не смешно. Брендон побледнел. Этот парень полон секретов. Майк наливает всем ещё шампанского. — Так у тебя есть идеи для нового имени? У меня внезапно начинает болеть голова, боль пульсирует в висках. Я стараюсь сосредоточиться на их голосах, но они превращаются в шум, затем — в высокий режущий слух звук, и я закрываю глаза и стараюсь побороть этот приступ. Я тянусь к бокалу и, как мне кажется, крепко держу его, но он выскальзывает из моих пальцев и разбивается об стол. Майк отодвигает свой стул, а я пытаюсь встать, пока на меня не пролилось шампанское. Я слегка пошатываюсь, быстро поднимаясь, моим ногам не хватает сил удержать меня. Я начинаю падать назад и хватаюсь за скатерть, чтобы удержать равновесие. Скатерть соскальзывает со стола, а за ней и все бокалы и тарелки, раздается громкий и беспорядочный грохот. Я не падаю. Я тяжело дышу, у меня кружится голова и меня тошнит, у моих ног лежат осколки фарфора. Рука Брендона крепко держит меня за талию, и он закидывает мою руку себе на плечи, удерживая меня, пока я прижимаюсь к его боку. — Воу, ладно, — говорит он, его голос звучит встревоженно. — Чёрт, просто так вышло, — говорю я, пытаясь объясниться, стараясь стоять нормально, но у меня не выходит. — Он в порядке? — взволнованно спрашивает Майк. — Мы уходим, — произносит Брендон тоном, с которым никто не стал бы спорить. Я замечаю, что в нашу сторону осуждающе смотрят все богатые корпоративные ублюдки в этом помещении. Брендон аккуратно ведет нас между столами, и я закрываю глаза, потому что он выведет нас отсюда. Этот приступ тошнотворного головокружения не начинает проходить ещё долго, только когда мы уже какое-то время едем в такси. Майк прокричал нам вслед, что он будет на связи, что он узнает наши номера в отеле у Вики. Мне стыдно и я чувствую себя глупо, когда дышать становится легче, когда мир вокруг снова приходит в фокус. У меня течет из носа, я начал потеть без какой-либо причины, мои чёртовы руки всё ещё дрожат, и я откидываюсь на заднее сидение и чувствую себя жалким. Да уж, я точно знаю, как очаровать мужчину. — Извини, — выдавливаю из себя я. — Не переживай об этом. — Он пристально смотрит на меня с очевидной тревогой. — Мне уже лучше. Правда. — Я на секунду закрываю глаза и тяжело сглатываю. — Тебе необязательно за мной присматривать. — Прекрати быть таким гордым, чёрт возьми, — говорит он, но в его тоне чувствуется теплота. Только когда он сжимает мою руку, я осознаю, что он вообще её держит. Он изо всех сил старался не прикасаться ко мне последние несколько дней. Оставшуюся часть поездки я сижу с закрытыми глазами, чувствуя, как этот приступ проходит. По всему телу снова разливается слабость. Не знаю, как я переживу сегодняшнее выступление. Ну, как-нибудь переживу. Придется. Других вариантов у меня нет. Когда такси тормозит у отеля, Брендон достает деньги раньше меня. Когда я делаю попытку возразить, он говорит: — Я только что получил две тысячи авансом за будущие продажи. Я могу расплатиться. — Он произносит это так, будто такое количество денег слишком огромно для его понимания, особенно когда у него ещё даже нет группы. У Брендона никогда не было лишних денег на что-либо. Мне всегда приходилось чуть ли не руки ему выворачивать, чтобы он принял что-то от меня: номер в отеле, время в студии, обслуживание номеров, меня. Я иду сам, хотя он всё равно идет рядом, будто он готов поймать меня, если я вдруг упаду. Пытаться идти прямо с нормальной скоростью кажется выматывающим, но я не хочу, чтобы он знал, насколько мне хреново. На рецепции его ожидает записка. Он быстро читает её, сказав мне подождать, когда я пытаюсь уйти. — Шейн, — говорит он, отрывая взгляд от записки. На его губах играет теплая улыбка. — Он поехал к арене со съемочной группой. Оставил мне номер, чтобы я мог сразу ему всё рассказать. — Тогда тебе стоит позвонить ему, — отвечаю я. — Могу поспорить, что он ужасно хочет знать, как всё прошло. — Да. Хотя я не знаю, что ему сказать. — Что ты заключил контракт с успешным лейблом. Он улыбается ещё шире и более уверенно. Если сформулировать это вот так, то звучит неплохо. Он знает, что они его изменят, и он не особо рад позволить им сделать это, но это не отменяет того, что он получил шанс стать профессиональным музыкантом. Джо, Спенсер, Брент и я были на седьмом небе от счастья, когда мы подписали наш первый договор. К тому времени, когда мы заключили контракт с Capitol, а Пит стал нашим менеджером, я испытывал тот же ужас, который сейчас испытывает Брендон на задворках своего сознания. Другие не поймут, чего он так опасается — они будут повторять, что он станет знаменитым, богатым и легендарным, но он знает, что у всего этого есть цена в виде любой свободы в творчестве, за которую он хотел бы ухватиться. Он знает, что это значит для его сексуальной ориентации: о ней нельзя упоминать. Он знает, что ему будут строить глазки девушки, которые будут считать, что он свободен. Он знает всё это. Как и я. Сомневаюсь, что Шейн знает. Ему просто нужно стоять на своем и не позволять остальным помыкать собой. Не все исполнители страдают, занимаясь своим делом, — некоторые из нас имеют возможность играть ту музыку, которую хотят, даже если нам приходится поменять имя. Он складывает записку, но я успеваю заметить подпись "Люблю тебя", а под ней — "Шейн", написанное аккуратным почерком. Реакция на увиденное получается физической, все мои внутренности скручивает так сильно, что мне больно, в костях чувствуется ужасное жжение. Я цепляюсь за стойку, тяжело и неровно дыша. Я вздрагиваю, когда мне на плечо ложится его рука. — Эй, — мягко произносит он, но та головокружительная слабость вернулась. — Тебе нужно прилечь. — Я в порядке, — говорю я сквозь стиснутые зубы. — Перестань говорить, что ты в порядке. Я не хочу, чтобы он видел меня таким. Просто у меня выдался тяжелый день. У меня и раньше бывали отходы. Однако, когда мы приходим в мой номер и я ложусь на кровать, я осознаю, насколько я опять устал, словно я вовсе и не проспал весь вчерашний день. Я снимаю обувь, кладу солнечные очки на прикроватную тумбочку, а он суетится вокруг, но я говорю ему, чтобы он ушел. Я поворачиваюсь на бок, к нему спиной. Я должен пройти через это один. Но он не уходит. Я дрожу, пальцы невольно сгибаются, мне холодно. И я ненавижу то, что он ложится сзади и обнимает меня, ненавижу то, что его рука обхватывает мою талию, ненавижу то, что он кладет голову мне на плечо, ненавижу то, что он начинает шептать: — Всё будет хорошо. С тобой всё будет хорошо. — Я ненавижу то, что это срабатывает. Я не знаю, сколько проходит времени, но я перестаю дрожать, и в итоге я просто чувствую себя уставшим, но снова с ясной головой. Униженный и бесполезный. Он не ушел. — О чем ты думаешь? — тихо спрашиваю я, не уверенный, что хочу знать. — О будущем. — Его нос прижимается к коже за моим ухом. — О контракте. О тебе. О том, что сказал Майк. Обо всем. — Уже придумал какие-нибудь крутые имена? Я чувствую, как он улыбается. — Нет. — За псевдонимом проще прятаться. Я говорю это, чтобы ему стало легче, но он тяжело вздыхает. — Я никогда не думал об этом всем, — тихо произносит он. — Если у меня всё получится с музыкой, если... всё пройдет успешно, и я не говорю, что так и будет, но если... они же узнают о моем прошлом, так ведь? Выяснят, откуда я. Так и будет. Так было и со мной. Я стараюсь сбить их с толку в интервью, рассказывать противоречащие друг другу истории о своем прошлом, и это довольно неплохо работает, но они всё лучше отделяют факты от вымышленных сказок. Я говорю: — Можешь сделать, как Джим Моррисон и сказать, что твои родители умерли. Ты так уже делал. — Его тепло пропадает, его ладонь соскальзывает с моего живота. Я поворачиваюсь и вижу, как он печально смотрит в потолок. — Они не сразу всё узнают. Зависит от того, насколько успешным ты станешь, насколько сильно им это будет нужно. Но в конце концов они всё выяснят. — Значит, правда всплывет, — говорит он. На его лице появляется страдальческое выражение. — Шейн узнает. — Да. Узнает. Он вздыхает и достает из кармана записку Шейна. Смотрит на номер в ней. Вздыхает ещё раз, закрывая глаза. Его губы бесшумно шевелятся, но я с легкостью понимаю, что он говорит — "Чёрт, чёрт, чёрт, чёрт, чёрт". Он приподнимается на локте. — Можно воспользоваться твоим телефоном? — Конечно. Я ложусь обратно, а он встает и подходит к телефону на столе. Поднимает трубку и идет в ванную, за ним тянется шнур. Он закрывает за собой дверь, насколько это возможно, а я стараюсь не слушать, стараюсь игнорировать слова, доносящиеся из-за приоткрытой двери в другом конце комнаты. Он издает радостный стыдливый смешок, когда Шейн наконец подходит к телефону, и он, кажется, не может и слова вставить, после того, как сообщает, что заключил контракт. Шейн, должно быть, так гордится. Я мысленно пою песни, сосредоточившись на дыхании. Я слышу, как он говорит: — Нам не нужно устраивать ничего особенного, — и его голос звучит смущенно, а потом он произносит: — Мы не можем сегодня побыть только вдвоем? Я поворачиваюсь на бок в надежде заснуть. Я не нужен в концертном зале до самого последнего момента, Вики сделала так, чтобы я мог отдыхать как можно дольше. И мне нужно немного времени, чтобы я думал о том, как баланс на весах постоянно колеблется из стороны в сторону. — Я хочу поговорить. Ну, кое о чем. Я просто... Нам просто нужно поговорить. — Он издает короткий оборонительный смешок. — Это не звучит зловеще. Но, я... Я просто должен кое-что с тобой обсудить. Ладно? Хорошо. Он разговаривает с Шейном ещё несколько минут, и я пытаюсь распознать его тон: обнадеживающий, оборонительный, успокаивающий, взволнованный. Я не двигаюсь, когда он возвращается, чтобы он подумал, что я сплю. Он тихо зовет меня по имени, но я не отвечаю. Уходи сейчас же. Оставь меня. Я слишком устал от всего этого. Затем за мной прогибается кровать. Я не смогу спать, если он будет рядом со мной. — Не нужно, — говорю я, и он замирает. — Только если ты определился. Он ничего не говорит, уж точно не заявляет, что он уже определился, всё решил. Вместо этого он говорит: — Я думал, ты собираешься дать мне время. — До Лос-Анджелеса. Чтобы ты мог поговорить с Уильямом. Вы поговорили. Он тяжело вздыхает. Я не собираюсь так и вести себя, как слабак. Я проявил терпение. Теперь же оно у меня закончилось. Я устал, у меня внутри всё болит, тело ослабло, а Шейн заканчивает записки для него фразой "Люблю тебя" и заставляет его улыбаться, и я чувствую себя таким идиотом. — Я поговорю сегодня с Шейном. — О чем? — О том, чего я ему не рассказывал. Он признается в своей лжи даже не потому, что захотел. А только потому, что должен. — Ты расскажешь ему о нас? — требовательно спрашиваю я. Его молчание является довольно красноречивым ответом. Я поворачиваюсь на спину и со злостью смотрю на него. — Нахрена ты мне голову морочишь? — Я не... — Так и есть. Я чувствую себя как в той ёбаной песне Дасти Спрингфилд, в которой я всё жду и надеюсь, словно какая-то сраная тёлка. Ты же знаешь, что я могу заполучить кого угодно, так? Но я хочу тебя. Я всё ещё жду тебя. — Мне тоже не легко! — возражает он. — Что бы я сейчас ни сделал, я причиню Шейну боль, а он не заслуживает... — Я этого не заслуживаю! — Это восклицание получается выматывающим, и он выглядит обиженным этим замечанием. Я тянусь к его руке, чтобы создать иллюзию, что я всё ещё могу удержать его, но он тут же отнимает руку. Он опускает голову, на его щеках снова появляется тот румянец. — Почему ты так боишься позволить мне коснуться тебя? — тихо спрашиваю я, рассматривая его встревоженное и озадаченное лицо. — Не боюсь. — Боишься. Когда ты обнимаешь меня, то всё здорово и радужно, словно ты и не думаешь, что мне от этого только хуже, но ты даже не разрешаешь мне... — Я замолкаю, разозлившись. Он кажется напряженным и вздыхает, сдаваясь. — Наверное, мне пора. Он делает шаг, но я крепко хватаю его за запястье, сжимая так сильно, что это должно быть больно. Его взгляд встречается с моим — по-прежнему взволнованный и неуверенный, но под этим... полный желания и надежды, задумчивый и молящий. — Рай. — Его тон звучит как предупреждение. Я знаю, что он сбит с толку. Я знаю, знаю. Я сажусь на кровати, чтобы наши лица были напротив друг друга. — Я сейчас поцелую тебя, — шепчу я, чтобы проверить его — и это срабатывает. Он не сдвигается с места. Он смотрит на меня со смесью страха и восхищения во взгляде, будто он хочет знать, что будет дальше, но слишком боится того, что это будет значить. Я медленно подаюсь вперед, давая ему кучу времени, чтобы возразить или сказать, что это не то, чего он хочет. Я наклоняю голову, позволяю своим губам накрыть его. Его учащенное дыхание касается моих губ, а его глаза закрыты. Он ждет, затаив дыхание. Наши губы прижимаются друг к другу, сухие и нежные. Его губы такие же мягкие, какими я их помню, такие же опьяняющие. Он дрожит. Тогда я отстраняюсь, потому что это я должен дрожать, раз мой организм полон растворяющихся веществ. — Брен? — тихо зову я. Он быстро дышит, часто моргая, его щеки слишком покраснели. Я кладу ладонь на его щеку, большим пальцем поглаживая скулу. — Эй. Он тяжело сглатывает, опуская взгляд. — Просто я чувствую себя... — Он поднимает руку, чтобы осторожно коснуться моих волос, и медлит. Его пальцы дрожат. — Словно вспоротым. Каждый раз, когда ты прикасаешься ко мне, в последнее время. — Он неохотно смотрит мне в глаза. — Почему это плохо? — спрашиваю я, стараясь понять, значит ли это одно и то же для нас, является ли поцелуй всего лишь поцелуем, или же чем-то большим. Является ли это обещанием для него. Его взгляд мечется между моими глазами и губами, словно ему не стоит, но потом он принимает решение. Он решает. И когда он подается вперед и целует меня, и я цепляюсь за его руку и тяну его ближе, ложась на спину, тяну его на себя, и мы проваливаемся друг в друга. Наши движения плавные, будто у нас есть целая вечность, и неуверенные, будто мы никогда раньше не касались друг друга. Я ложусь на него, прижимая его к кровати. Наши тела прижимаются друг к другу, и мне хочется быть ещё ближе. Он податливый, отвечает, но ничего не предпринимает сам. Меня это устраивает. Мы жадно целуемся, словно пытаемся найти скрытую правду на губах друг у друга. Я глажу его через черные брюки, медленно лаская, чувствуя, как его член становится всё тверже и тверже, пока очертания его эрекции не выпирают у его левого бедра. Я целую ямку на его шее и сжимаю его член. Он вздрагивает и нетерпеливо произносит мое имя. Для моих ушей эти звуки — словно музыка. Я опускаюсь ниже, оставляя поцелуи на его рубашке, вытаскивая ремень из петель его брюк. — Райан, наверное, нам не стоит, — выдыхает он хриплым голосом. — Наверное, нам... Я расстегиваю ширинку, задираю его рубашку и медленно целую его пупок. Он ругается и говорит: — О боже, господи. — Я спускаюсь к низу его живота, оставляя дорожку поцелуев, носом задевая его кожу. Я резко спускаю его брюки до колен и внезапно его член оказывается прямо передо мной. На нем нет белья, либо потому что брюки настолько узкие, что очертания трусов выглядели бы не очень, либо у него просто закончилось чистое белье, ведь мы же в туре, но всё, о чем я могу думать, это то, как его член задевает ткань его брюк при ходьбе, насколько это сексуально. Он возбужден. Он охренеть как возбужден. Я целую головку его члена, кружа по ней языком, чтобы почувствовать его вкус. Он издает такой возбужденный беспомощный звук, что все мое тело вздрагивает в ответ. У меня на языке оказывается его смазка. Обожаю его вкус. Обожаю, обожаю, обожаю. Чёрт. Он помогает мне полностью снять с него брюки, брыкая ногами. Мои ладони поднимаются от его обнаженных голеней к коленям, раздвигая их. Волоски на его ногах становятся тоньше ближе к кончикам, и мне нравится это ощущение. Рубашка всё ещё на нем, его покрасневший член на фоне темно-бордовой ткани. Шейн сейчас в зале со своей командой. Брендон же у меня в номере, в моей постели, распростертый подо мной, божественный, прекрасный и определившийся. Меня настолько переполняют эмоции, что я не могу этого вынести. Всё это раздувается во мне, обжигает, опаляет и умиротворяет, такое назойливое, но в то же время спокойное. Я не могу перестать трогать его, чтобы ощутить его реакцию и увидеть, как он резко вдыхает. Я целую его бедра, задираю его рубашку, чувствуя, как его член касается моей. Когда я кусаю его кожу, его руки оказываются у моих волос. Его бедра беспокойно подрагивают, а звуки, которые он издает, врезаются мне в память. Я никогда не смогу забыть. Мой открытый чемодан лежит у кровати, одежда оставлена в полнейшем беспорядке после моего сегодняшнего поиска, а бело-голубой тюбик лежит как раз под пропитанной потом рубашкой, в которой я выступаю. Я быстро беру смазку и снова поднимаюсь на кровати, чтобы поцеловать его опухшие губы. Он кусал их. Он судорожно отвечает, сжимая мои волосы в кулаке. — Райан, твою мать, — произносит он, и он дрожит, но всё в порядке, всё хорошо, у меня всё под контролем. Вроде того. Мне так кажется. Я ложусь рядом с ним на бок и смотрю ему в глаза, не отрываясь, когда опускаю руку с покрытыми смазкой пальцами. Он сам раздвигает ноги, закрывая глаза. Мои влажные пальцы оказываются между его ног, по его промежности и к дырочке. Он резко открывает рот, когда касаюсь его там. Он приподнимает бедра. — Пожалуйста. Он такой красивый, когда просит. Я толкаюсь в него двумя пальцами, глядя на него, лежащего на кровати, на его тело, на свою руку между его ног. Он узкий и горячий, сжимается вокруг моих пальцев, уже, чем я думал, и я целую его ухо и благодарю свою удачу. У него давно не было секса. Слава богу. Слава богу, потому что одна только мысль о том, что кто-либо видел его таким, сводит меня с ума. Я жадно целую его, но он слишком занят, пытаясь дышать. Его зрачки расширились, и он смотрит в потолок, на его лице мелькает удовольствие, показывая всё, что он чувствует, пока я трахаю его пальцами. Всё наслаждение и насколько оно сильно. Он цепляется за мое плечо, словно тонущий — за соломинку. Я вытаскиваю пальцы, и он слегка морщится. Я поглаживаю его там, медленно, чтобы он успокоился. Кожа влажная от смазки, и я знаю, как выглядит его розовая, узкая, смазанная дырочка, как мышцы сначала сопротивляются, но потом поддаются, как расслабляются, растягиваясь для пальцев или члена. Я снова вхожу двумя пальцами, через тугое кольцо мышц, в его тепло. Он стонет, его тело напряжено. Мне нравится касаться его там. Наши губы двигаются вместе, влажно и плавно. Он опускает руку и начинает медленно дрочить себе. — Я мог бы часами этим заниматься, — говорю я ему, толкая пальцы глубже. Он вздрагивает и стонет. — Хочешь третий? — Блять, — шипит он. Я сгибаю пальцы, и он издает беспомощный стон, расслабляясь на кровати, хотя его тело полно невыпущенной энергии. Я целую его, наши опухшие губы опухают ещё сильнее. Комната заполняется нашим тяжелым дыханием и влажными звуками, которые издают мои пальцы, толкаясь в него. — Хочу тебя, — выдыхает он. Обе его руки там, одной он держит яички, другой ласкает свой член. Я смотрю, как он касается себя — потому что ему это нужно, потому что он не может вынести удовольствия, — и из-за этого мой член начинает пульсировать, а внутренности словно воспламеняются. Я прижимаюсь к его голове своей. — Чего именно ты хочешь? — Хочу, чтобы ты поцеловал меня, — говорит он, и я целую его. Я совершенно точно не могу не поцеловать его. — Чтобы ты был во мне. Я закрываю глаза. Сердце пропускает удар. Чёрт. — Да, — выдыхаю я, снова сгибая пальцы, прежде чем вытащить их. Пожалуйста. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. Мы страстно целуемся, пока я расстегиваю ремень трясущимися руками, а он расстегивает мою ширинку. Он тянет мою одежду, пока мы наконец не спускаем мои брюки и белье. Мы были так терпеливы, несколько лет, но теперь отчаянное чувство срочности наполняет мои кости. Он притягивает меня ближе, решив тоже проявить активность, и мы целуемся, целуемся и целуемся, пока я ложусь на него, между его широко раздвинутых ног. Я почти полностью одет, штаны и белье спущены до колен и всё. Это неважно. Он тоже испытывает эту безотлагательность, нужду слиться воедино. Его руки между нами, направляют мой член к его дырочке. Он стонет мне в рот, что-то похожее на "пожалуйста", и да, конечно, малыш, малыш, я всё сделаю. Мое тело напрягается, когда чувствительная головка моего члена прижимается к его входу. Мы и так прижаты друг к другу, живот к животу, грудь к груди, и я целую его челюсть и шею, полный эмоций, у которых нет названия. Он извивается подо мной, возбужденный и мой. Я медленно толкаюсь вперед. Мне нравится чувство сопротивления, его тихий вздох, мне нравится то, как я могу толкнуться бедрами и заставить его открыться мне, нравится это ощущение. Мне нравится то, как мой член погружается в его узкий жар. Он цепляется за мою шею, впиваясь в кожу ногтями. — О боже, вот блять, — ругается он, словно не может этого вынести. Он узкий. Его никогда раньше не трахали. Нет, и у меня раньше не было секса, мы можем быть девственниками, если захотим, можем стереть все те предыдущие разы, даже самые лучшие. Потому что ни один из них не был таким, как этот. Он издает божественное высокое "ах", когда я наконец вхожу в него полностью. Я медленно выхожу, чувствуя это плавное движение, а потом снова толкаюсь вперед. Ещё один вздох. Всё это слишком напряженно, и я грубо матерюсь и припадаю к его шее. Начинаю трудиться над синяком, таким, который он не сможет спрятать, прямо над веной, чтобы поцеловать саму жизнь в его крови. И он будет там, и все будут его видеть, и мы оба знаем это, но он позволяет мне. Обычно он просит меня не делать этого. Засосы, царапины, очевидные признаки — "Не надо, он заметит, не там, будь нежнее...". Он разрешает мне. Он сильнее выгибает шею, издавая вздохи, которые не может сдержать, тихие всхлипы. Он разрешает мне. Мы начинаем трахаться, вместе двигая бедрами, чтобы найти правильный угол, такой знакомый, приятный и горячий, в основном горячий. Он поднимает бедра мне навстречу. Движение начинается с его бедер, из-за чего кожа на его животе слегка морщится, мой член погружается в него дальше, когда он предлагает мне себя. Ритм получается постоянным, нетерпеливым. Мы знаем, что делаем. Мы хороши в этом. Мы дышим друг другу в рты, целуясь, переплетаясь влажными языками. Когда я толкаюсь внутрь очень жестко, он стонет, откидывая голову, потому что ему по-хорошему больно. Я пытаюсь войти глубже, чем когда-либо, и его ноги раздвигаются ещё шире, потому что он хочет этого. Рубашка липнет к моей спине из-за выступившего пота, и я наконец решаю, что она мешает. Я останавливаюсь на секунду, будучи так глубоко в нем, и стараюсь расстегнуть пуговицы одной рукой. Он пытается перевести дыхание и помочь мне неуклюжими пальцами. Он вспотел и покраснел, его мышцы сжимаются вокруг меня, так сильно. Дурацкая рубашка, дурацкие пуговицы... Мы снимаем рубашку, и он стаскивает с меня майку через голову, а потом его руки оказываются на моей голой спине, на моих неприкрытых плечах, касаясь меня везде. Его прикосновения отдаются прямо у меня в груди, из-за чего мне сложно дышать. Его прикосновения кажутся мне заявлением прав на своё. — Брен, — шепчу я, а потом: — Брен, Брен. — Я снова начинаю двигаться в нем, опять находя ритм, целуя его везде, куда только могу дотянуться. Наши бедра жестко двигаются, и его кожа на вкус везде соленая. Везде. Он, это место, и эта жизнь. — Я люблю тебя, — говорю я, когда наши губы соприкасаются. Я имею его жестче, теперь чувствуя, как головка его истекающего смазкой члена задевает мой живот. Смазка размазывается по волоскам на моем животе, кожа становится скользкой. У меня по спине стекает пот, по изгибу моего позвоночника. Наши тела двигаются навстречу друг другу, так горячо и жестко. — Я люблю тебя, — повторяю я, потому что сейчас это единственная связная мысль в моей голове, это всё, что я в состоянии чувствовать, чёрт возьми. Он кивает, прижимаясь своими губами к моим. Он судорожно кивает, и я беру его за бедра и трахаю ещё жестче, беру его так, как он и хочет. Его стоны перерастают в громкие вздохи, повторяющееся "О боже, о боже". Он цепляется за меня достаточно сильно, чтобы оставить синяки на моих руках. Кровать двигается с нами; он тянет руку вниз между нами, чтобы коснуться себя. Он кусает мою шею, приглушая звуки, которые он издает, его тело так сильно напрягается, когда он готов вот-вот кончить. Я быстро хватаю его за волосы, оттягиваю его голову назад, чтобы увидеть его, и я как раз улавливаю момент, когда его зрачки расширяются, а рот открывается. Он обильно кончает, выгибаясь в спине, сперма изливается между нами. Его мышцы так сильно обхватывают мой член, что должно быть больно, но я просто трахаю этот узкий тугой жар, пока наслаждение разрядами проходит по моему позвоночнику. Он всё ещё кончает, когда и я следую за ним. Оргазм накрывает меня с головой, и я замираю над ним, хотя мои бедра продолжают толкаться вперед. Мой громкий стон звучит бесстыдно и восхищенно. Блять, блять, блять. Хочу кончать так глубоко в нем, хочу наполнить его. Я выдавливаю из себя всё хаотичными неритмичными толчками. Он дрожит подо мной, сжимая свой член в кулаке, его костяшки покрыты белой спермой, и я падаю на него. Мы дышим друг другу в рты. У меня сгибаются пальцы на ногах, а кожа горит от экстаза. Это продолжается довольно долго, и мы с ним немного умираем. Я не понимаю этого. Не могу. Наши рты прижимаются друг к другу. Я чувствую на нем свой вкус. Его руки поднимаются к моим плечам, а затем обвивают мою шею. Когда я смотрю на него, он выглядит по-другому. Я никогда раньше не видел этого выражения в его взгляде. Его зрачки так сильно расширились, будто что-то изменилось, и он кажется ближе. Словно это выражение в его глазах — это то самое ядро за десятками стен, которые я годами пытался снести. Он прячет лицо в изгибе моей шеи, и я чувствую, как он дрожит. Я ложусь на бок, не выпуская его из рук, он перекидывает ногу через мои бедра. Мой член почти полностью выскальзывает из него, но не до конца. Я крепко обнимаю его, перебирая его волосы. Он дрожит, стараясь спокойно и ровно выдохнуть. — Я здесь, — шепчу я. Я здесь, здесь. Он потрясен, и я не совсем понимаю всё это, но всё нормально. Я здесь, и всё будет хорошо. Мы разберемся с этим вместе. Я чувствую влагу на своей коже, там, где он прячет голову. Пот. Наверное. Может, и нет. Я в любом случае ничего об этом не скажу. Мой нос прижимается к его макушке, и я вдыхаю его запах. И насколько бы я ни затерялся во всем этом, призрачный голос напоминает мне об одной вещи, с которой мне по-прежнему нужно разобраться. — Тебе пора рассказать ему правду, — говорю я, когда снова обретаю способность говорить. Он судорожно выдыхает и ещё сильнее прижимается ко мне. — Да. Но какую именно?