just like in the childhood

Лихту чего-то не хватает; он всё понять не может чего именно, пока елозит на жаркой постели, укрываясь ещё сильнее. Жар не спадает с обеда вплоть до ночи; слышит шёпот вполголоса, который кого-то извещает, что, стало быть, ему, младшему из принцев, сейчас должно быть лучше. Лихту не лучше ни на йоту. Ему жарко, но укрыться хочется всё сильнее, а то и вовсе спрятаться под надежным одеялом, что охраняет от подкроватных монстров по ночам. Сейчас ночь, но про монстров Лихт почему-то не вспоминает; у него глаза всё слезятся, и он понять не может почему — от болезни это или почему-то ещё. В груди отчего-то щемит, и от этого плакать хочется ещё сильнее; Лихт не знает, просто не понимает почему. Случается это только по ночам, когда кашель рвётся из лёгких, а озноб пробирает до самых костей, в другую секунду бросая в жар; такие ночи случаются довольно часто. Лихту хочется, чтобы это всё прекратилось, и хочется чего-то ещё. Детский разум не понимает, требует, но не понимает чего. Слышится скрип двери, и в комнату проникает огонёк, что немного освещает темноту ночи. Лихт силится разглядеть, кто держит подсвечник, но глаза, как назло, слезятся ещё сильнее и роняют на одеяло пару слезинок. — Я почитаю тут немного, — сухо отзывается Бруно, присаживаясь на край кровати. Подсвечник едва освещает лицо брата, что сразу же принялся за книгу, игнорируя Лихта. Младший ошарашенно смотрит на пришедшего, ловя взглядом огоньки, что отражаются в очках Бруно; тот серьёзен и даже щёки втягивает больше, чем обычно. Лихту вдруг дышать легко и под одеяло спрятаться больше не хочется; слышен шелест страниц и негромкие вздохи, а в комнате чуть светлее. Лихту вдруг так необъяснимо хорошо, что хочется вскочить и бегать по кругу; не вспоминается ни болезнь, что подкосила его ещё с утра, ни то липкое чувство одиночества, которое Лихт так и не смог разглядеть; ему просто «чего-то не хватало», и это «чего-то» легко заменил Бруно, что теперь захаживает на постоянной основе. // Лихту чего-то не хватает, и теперь он знает чего. Лихт уже не маленький, болеет не чаще чем раз в месяц и целовался аж три раза. Последним, разумеется, мальчик очень гордится и со смехом рассказывает, как это приятно. По правде, приятно особо ему не было, но хочется говорить и смеяться до отупения, потому что больше не лежит днями в постели, больше не нужно пить мерзкие на вкус чаи, больше не нужно видеть Бруно лишь по ночам. В библиотеке удивительно чисто и светло, а не пыльно и темно, как он привык думать; даже приятно и спокойно. Бруно сидит за столом, сосредоточенно перебирая какие-то бумажки, словно уже король и весь в делах; Лихта злость берет лишь от мысли о короле. Лихт становится старше и вдруг понимает, в чём так отчаянно нуждался, пока лежал в жарких покоях и прятался под одеялом, смаргивая слёзы. Отца, что не видел, как он, Лихт, кашлял до отупения, неразборчиво мычал из-за головы, что готова была расколоться надвое; чертового отца не было рядом никогда, припоминает Лихт, и теперь чувствует лишь злость и что-то скребущееся где-то внутри, что-то отчаянно печальное, но говорит лишь про злость. Бруно слушает, не поднимая головы; Лихт думает, может и вовсе не слушает. Лихт лишь улыбается, так по-доброму и с пониманием; Бруно ведь не обязан слушать или, может быть, понимать его. К удивлению Лихта, Бруно делает и то, и другое. Бруно лишь молча поднимается и пересаживается на диван, где сидит Лихт; тяжело вздыхает и говорит, что он, Лихт, полнейший идиот и мог бы рассказать о своих чувствах и раньше. Лихт по-глупому долго улыбается, ошарашенно моргая глазами, когда Бруно рассказывает, как по ночам к нему захаживал отец, прогоняя маленького Бруно спать; как Бруно не уходил и в щель дверей подглядывал за нежным взглядом отца, адресованным лишь спящему Лихту. Лихт всё ещё злится на отца, свои болезни и детство в целом, но всё это становится неважным, когда Бруно напоминает о ночах, когда тот читал ночи напролет, сидя у него на кровати. У Лихта улыбка становится нежной и отчего-то счастливой; Бруно не понимает это «отчего-то» и лишь махает ладонью перед самым носом Лихта; тот, кажется, выпал из реальности. // Лихту чего-то не хватает, и он оказывается в каком-то кафе на углу улицы, облачённым в форму официанта. Сначала это весело и вполне оправдано вниманием девушек; потом это вдруг интересно и вполне терпимо. Лихту снова хочется говорить и смеяться; рассказать всем на свете про кафе, вежливого хозяина и девушек, что восхищённо глазеют на него днями напролёт; Лихт рассказывает лишь Бруно. Бруно демонстративно поправляет очки и взрывается десятиминутной лекцией на тему опасности, безрассудства и глупости Лихта. Тогда они ссорятся впервые. Лихт незаметно убегает в город и берет лишнюю смену, только чтобы не видеть и не слышать. Понимает, что Бруно прав, в общем-то, во всём, но признаться тяжело даже себе, что ожидал совсем других слов. Бруно ведь всегда рядом, думает Лихт, вертя в руках чистую кружку; наверное, поэтому так непривычно и отчего-то грустно теперь. Лихт готовится к крикам или осуждающе строгому взгляду отца, пока возвращается обратно во дворец. Лихта встречает лишь хмурый и, кажется, обеспокоенный взгляд Бруно и вкрадчивое «я никому не скажу». Бруно своё обещание исправно держит, а через неделю даже наведывается в кафе, прикрываясь газетой и натягивая пальто до ушей. Лихт лишь сдержанно посмеивается на нулевые навыки скрытности брата и принимает заказ. Бруно сидит до самого закрытия и с интересом наблюдает за Лихтом, когда понимает, что раскрыт. Лихт лишь бросает мимолетные взгляды на столик у окна и радостно улыбается, когда их с братом взгляды наконец сталкиваются; Лихт не видит осуждения или, может быть, злости; Бруно расслаблен и даже увлечен им, Лихтом, а не очередной книжкой. Они уходят вместе, бредя по ночным улочкам города; Бруно всё тянет Лихта за собой, приговаривая, что это опасно — вот так просто шататься двум принцам. Лихт просто смеется и шагает за братом, облегчённо вдыхая воздух ночного города и внимая шуму, что доносится из кабаков, что они проходят мимо. Лихту вдруг так дышать легко, совсем как в детстве; Бруно рядом устало вздыхает, совсем как в детстве.