Потерянный рыцарь

Согласно Артуриане, сэр Галахад славился своим целомудрием и нравственной чистотой. Я не могу сказать о себе того же. Но и утверждать, что кодовое имя, доставшееся мне от ныне покойного Гарри Харта, не подчеркивает моих личных качеств. Просто я еще не до конца разобрался, какие именно у меня есть в запасе личные качества, способные сделать меня мудрым и профессиональным агентом секретной службы Кингсман и просто достойным человеком. Каждое утро я смотрю на себя в зеркало, глубже зарываясь в бесконечное болото, затаившееся в моих глазах. В этом зеленом болоте роятся боль, страх, отчаяние, растерянность и гнев. Как и подобает болотам, они затягивают, не давая твердой почве уверенности, спокойствия и радости укрепиться. Но на каждом болоте непременно растет что-то вполне симпатичное, на что можно смотреть без отвращения. Так, по утрам, собираясь на Сэвил Роу, я вижу в отражении своих глаз крошечные ростки гордости за свое дело и надежды, что однажды все будет более-менее хорошо. «Ну, сэр Галахад, хватит мотать сопли на кулак. Пора снова спасать мир» - говорю я своему отражению, поправляя безупречный костюм и очки. Но каждое утро эта установка срывается, стоит мне выйти из своей коморки в гостиную и обнаружить там мать в полуживом состоянии. Что на этот раз? Что бы я ни делал, она все равно тянется к наркотикам, выпивке и сигаретам. Ее лицо вечно опухшее, с растекшейся тушью под глазами, синяками и ссадинами являлось картиной ее истерзанной души, лечения для которой найти не удавалось. Мама уже два раза сбегала из реабилитационной клиники. Сначала она еще как-то держалась, разговаривала с психологами, пила таблетки и посещала нужные процедуры. Но стоило появиться рядом ребенку, который был одного возраста с нашей малюткой и чем-то похож на нее, как мама срывалась. Через полтора месяца она сбежала и нашла пристанище у Дина, который продолжал по-свински к ней относиться. В попытке разделить с ним горе пополам, она находила лишь оскорбления и побои на свою голову. После этого она оказалась в забвении, которое едва ли могло заглушить ее страдания. Это медленно ее убивало. Я смог заставить ее лечь в клинику снова, но она не продержалась там и недели. Когда я заставал ее чистой от всей этой дряни, мы пытались говорить друг с другом и делиться тем, что лежит на душе. Оба обливались слезами и инстинктивно прижимали руки к груди, словно наши измученные сердца так и норовили покинуть тело. Маме эти разговоры совсем не помогали, как не помогало ничего из всего, что я пытался сделать для нее. Я готов был проводить с ней рядом круглые сутки, делать все, чтобы ей было хоть немного легче, но она лишь прогоняла меня. Любимым занятием матери было лежать на полу в гостиной под действием алкоголя или легких наркотиков. Это просто разрывало меня на тысячи кусочков изнутри. Таким беспомощным я не чувствовал себя еще никогда. Настал новый день, начавшийся с головной боли и тугого комка переживаний где-то между ребер. Среди жидких рядов одежды свободного, уличного стиля, в моем шкафу покоился костюм, который неуместно выделялся, словно дорогая фарфоровая ваза на распродаже товаров а-ля «все по 99 центов». Надевая его, я думал, что это сущий костюмированный спектакль – играть в крутого агента секретной службы, в то время как мой маленький мир расколот на части. Все меньше времени я проводил перед зеркалом, прежде чем уйти на работу. Еще немного, и я начал бы ненавидеть себя за то, что вообще живу, в то время как моя сестра умерла, не успев познать и одного процента прелести жизни. Другим вопросом было наличие вообще этой прелести. Но об этом я думал лишь по вечерам, не по-джентльменски отпивая дорогой виски прямо из бутылки. Картина в гостиной не менялась день ото дня. Мать свернулась калачиком на полу. Еще вчера я прибрался в гостиной, а сегодня в ней как по мановению волшебной палочки злой колдуньи снова образовался беспорядок. Обилие детских вещей, раскиданных по полу, говорило о том, что, пока меня не было, мать неистово упивалась горем по дочери. Я был и сам не прочь иной раз перебрать ее милые вещички, вспоминая ее ангельское личико и крошечные ручки, обнимавшие меня с любовью. Но та боль, с которой давалось мне каждое прикосновение к вещам сестренки, лишь усугубляло наше с матерью и без того удрученное состояние. - Мама! – я потряс мать за плечо. Она тихо застонала и повернулась ко мне лицом. Запах перегара ударил мне в нос, а рука матери ударила меня. Было даже немного больно. Откуда только у нее силы берутся? - Отвали Эггси! – рявкнула она осипшим голосом, - я не хочу тебя видеть! - Мама, пожалуйста, встань, - произнес я, чувствуя, как дрожит мой голос, - сходи в ванную и поешь. Я ухожу, и меня не будет несколько дней. С неохотой я подумал о предстоящем задании, и костюм сразу сделался жутко неудобным, натирая во всех местах. Ну к чему эта тканевая броня, так чопорно выделяющая меня на фоне серости и обреченности нашего района? Почему никто в Кингсман еще не придумал плащ-невидимку, чтобы я мог спокойно добираться до ателье никем не замеченный. Костюм Кингсман нужно носить с гордостью. Да, я был горд тем, что делаю что-то полезное, так сказать, спасаю мир. Однако, проходя по улицам родного района, я мог смело засовывать эту гордость себе в зад. «День В» для меня был боевым крещением, триумфом. Я спас многих людей, но многих и не спас. Не спас сестру. Так в чем же толк от моего раздутого геройства? Как можно с достоинством нести имя Галахад по улицам, на которых меня знают как Эггси – парнишку, который принимал наркоту и нарушал закон? - Вот и катись! – мать с неохотой поднялась, запуская ладонь в лохматые светлые волосы, - ты уже ничем не поможешь! - Может, и так! - крикнул я, - но подумай о себе. Неужели ты хочешь сгнить заживо на полу в гостиной, опорочив память нашей малютки? Мать пристыженно съежилась. В ее глазах стояли слезы. Грязными пальцами она крутила шнурок на капюшоне толстовки. - Сейчас же вставай и иди в душ. В холодильнике полно еды – ешь и приводи в порядок гостиную, – продолжил я гневно и не удержался, чтобы не сорваться на крик, - я ведь только вчера прибрался здесь! - Не смей убирать ее вещи! – Мать еще раз замахнулась на меня, но я увернулся, - и орать на меня не смей, иначе я пожалуюсь Дину! - Да Дин ссыт в штаны, когда видит меня! Помощи от него не жди! Я выругался, натягивая вычищенные с вечера оксфорды и вернувшееся из химчистки пальто. Нужно было как можно скорее прыгнуть в кэб, не раздражая местных своим «клоунским нарядом». Перед тем, как выйти за дверь, я прислушался к шорохам в квартире. Кажется, мама включила воду в ванной. «Боже, пусть к моменту моего возвращения мама будет жива» - было моей своеобразной молитвой перед отъездом на задание.