Из Сибири и снова в Сибирь - вторая сестра.

Прошел суд, прошли мучительные дни ожидания этапа. Капитолина знала, что ей, как несовершеннолетней, повезло и девице присудили всего лишь четырнадцать лет каторги, а не высшую меру, как вполне могли. Девица не переживала на эту тему, хотя осознавала, что и ей, как ее сестре, придется испытать практически все то же самое, о чем со слезами на глазах рассказывала и Зоя. Перед этапом Толю постригли, девица упросила парикмахера постричь ее под мальчика, а не брить налысо, хотя Зоя не раз в своих рассказах отмечала, что именно бритье головы помогло избежать ей такой напасти, как вши, однако, Толя не была готова расстаться со своими волосами. «Если Зоинька могла, будучи свободной, ходить с каре, то я так не могу, для меня и стрижка под мальчика – перебор», - думала Толя, вытирала слезы и наблюдала за тем, как ее волосы падают на пол. - Чего ревешь, новые вырастут, - сказал девице парикмахер. «Новые вырастут», - с грустью подумала Толя, - «А мне тогда тридцать три года будет, когда я освобожусь… Хоть бы мне так же повезло, как Зоиньке… Да не повезет же, знаю это точно», Когда в камеру к Толе вошел священник, девица встретила его без особого энтузиазма. Исповедовавшись хотя бы потому, что так положено, Толя с грустью думала о том, что ее ждет. Однако девице повезло, этап ожидался не пеший, а заключенных должны были везти поездом. Грустно вздохнув и закрыв глаза в тот момент, когда на нее надевали кандалы, Толя заметила ощутимую тяжесть на руках и вздохнула – ей это носить долго, как минимум, до того, когда их привезут на каторгу. Этап дался Толе легко. Во-первых, с девицей была рядом Люда, которую она знала давным-давно и успела сдружиться еще в годы учебы в Смольном, а, во-вторых, их везли на поезде, а не гнали пешком, как вполне могли сделать. Глядя на то, как Люда старается поладить со всеми, Толя в душе улыбалась, но продолжала сидеть на своем месте, особенно не общаясь с другими людьми – девице этого совершенно не хотелось. По прибытию в Забайкалье, Капитолина увидела, что один из жандармов вдруг начал по какому-то непонятному поводу избивать пожилого каторжанина, моющего золото, а потом Люда вдруг сорвалась с места и бросилась его защищать. - Люда! – крикнула Толя, - Возвращайся, не стоит. Но это было бесполезно, Люда бросилась к мужчине и начала его защищать. «Эх, Людка, зря ты так», - с грустью подумала Толя, - «И ему не поможешь, и себе только хуже сделаешь». Когда жандармы поволокли Люду в избу, в душе у Толи все сжалось, она помнила рассказы своей сестры Зои, как она была на грани нервного срыва после побега и возвращения на каторгу. А крики Люды из избы дополнительно усугубляли картинку и вгоняли Толю в тоску. «Вот надо же было девке влезть не туда», - с грустью подумала Толя, - «Зойка с Елагиной как-то никуда не влазили, обошлись малой кровью, а эта, похоже, еще нахлебается здесь…» - Людочка, зачем ты влезла во все это, это же бесполезно, ты только себе хуже сделала, - не сумев сдержать слез, сказала Толя, когда снова увидела подругу и обратилась к жандарму, - Какая ей сегодня работа, ее в больницу теперь надо. - Тоже в избу захотела? – спросил жандарм и Толя, услышав этот ответ, поняла, что спорить не стоит. Постепенно потянулись их дни на каторге. Толя потихоньку приворовывала золото, понимая, что только так она сможет помочь себе и улучшить свою жизнь на каторге, ведь денег не было, а рассчитываться натурой она была не готова, памятуя о том, что она – замужняя дама, пусть ее муж далеко, но он не отказался от своей супруги. Так же прекрасно помня о том, что один украденный грамм золота – один год заключения, девушка не хранила много золота либо в одном месте, а обменивала его на черном рынке на продукты, вещи, необходимые мелочи. Как показалось Толе, жандармы выследили то, что она устроила махинации с золотом и готовились совершить облаву, поймав девушку с поличным. Так как просто выбросить золото показалось девушку странным и неразумным решением, Толя решила все оставшееся золото обменять на продукты и вещи. Первую часть своей добычи Толя отнесла в барак, спрятав на нарах, и пошла за второй частью. Когда Толя возвращалась в барак с сухарями, сахаром и папиросами, которые можно было менять на всякие разности и которые Толя не курила, так как не испытывала в этом особой потребности и жалела такую весьма ценную вещь, чтобы тратить просто так, девушку поймали жандармы. - Показывай, что несешь и откуда. Толя молчала, так как врать не умела, а говорить про черный рынок и, особенно, золото было безумием. - Да что тут говорить, и с твоим молчанием все понятно, - сказал жандарм и, отобрав у Толи ее добычу, повел ее за собой. «Хотя бы не с золотом застукал и хотя бы большую часть я успела отнести и спрятать», - подумала Толя. - Легла на лавку, - скомандовал он Толе. Девушка медлила, у нее в голове не укладывалось, что было бы, если бы ее поймали с золотом. «Суд и новый приговор точно», - подумала Толя, - «Конец был бы… Я и по двадцать грамм золота у себя держала…» - Чего ждешь? – недовольно сказал жандарм, толкнув девушку, - Сейчас твои пятьдесят плетей увеличу до шестидесяти. Поняв, что дело плохо, Толя перестала сопротивляться. Когда девушку отправили в барак, Толя подошла к Люде и с грустью сказала: - Все, Людка, кончилась наша лафа, жандармы отобрали у меня вторую часть продуктов. А больше золото держать в бараке я боюсь, вдруг найдут и срок еще добавят… Поэтому придется нам жить так же, как и всем… Вдруг вспомнив своего отца, Толя сказала: - Вот я папку ругала, а он так никогда бы поступать не стал… В кровь все измолотили. Девушка обняла подругу и заплакала.