Старая эльфийская сказка

Знахарь долго еще молчал, вспоминая былое. Потом, видимо какая-то мысль пришла ему в голову. - Знаешь, что, - сказал он. - Уходить тебе отсюда надо. Тебе только б раз услышать Зов, и никто не удержит проснувшегося в тебе эльфа. Гурка встрепенулась и придвинулась ближе. Обычно она была немногословна, и за неё говорили её глаза, черные, как ночь. Теперь они умоляли знахаря сказать, что и ей, и ей пора убираться отсюда! Он не мог не заметить её молчаливой отчаянной просьбы; положив ладонь на её лохматую макушку, он глянул ей в лицо и произнес: - Да. Время пришло. Вам обоим пора уходить. Её с собой заберешь, когда пойдешь. Ей тоже здесь не жизнь. Я лишь усмехнулся. - Посмотри на меня, - сказал я глухо. - Я болен и слаб. Я и себя-то еле таскаю на своих трясущихся ногах. Ей-то как я могу помочь? - Сможешь, - ответил знахарь уверенно. - Я сумел усыпить в ней зов вашей крови, но лишь усыпить. Вечером постарайся быть здесь, я пришлю её, - знахарь кивнул на Гурку, - с лекарством для тебя. Обы выпьете его; это пробудит в вас ваше начало, которое я так долго пытался усыпить. Но главное - это не лекарство, нет. Главное - ты должен хотеть вспомнить, кем ты рожден, и хотеть стать им. И знать, что достоин своего места на этой земле. Знать и желать этого всем своим сердцем! Тебе придется крепко пострадать! Но в обмен за твои муки ты получишь свободу. Мне было все равно; я уже давно не ощущал ни радости, ни счастья, да и просто хорошо себя не чувствовал уже не помню сколько времени. Обычный мой день состоял из боли во всем теле, вечной тошноте и головокружении, так что я безразлично отнесся к вести о еще одном неудобстве. - Я согласен, - ответил я. - Лучше я сдохну от твоего лекарства, чем стану и дальше превращаться в животное здесь, и жить еще долго в таком состоянии. Я согласен вспомнить Зов Крови и уйти в лес, чем бы это мне ни грозило. - А потом?! - выпалила Гурка. - Что потом? - Потом уйдете в лес, - ответил знахарь. - В лесу не пропадете! Ни один Эльф не пропадал. Весь день я думал о том, что мне предстоит, и о том, что принесет мне обещанная знахарем свобода. Быть достойным... что это значит? Как я могу почувствовать сердцем то, чего не постиг разумом? Что я должен чуствовать? Я не знал ответов на эти вопросы. Но даже это зыбкое, неопределенное положение не могло отвернуть меня от той мысли, от той идеи, что внес в мою голову знахарь. Я больше не хотел быть с людьми. Я не хотел быть среди тех, кто закрывает глаза на свои грехи и топит плоды этого греха, стараясь оттереть в этом же пруду грязь их. Я хотел быть честным. Вечером старуха снова заставила меня пить её яд. Я не хотел ничем выдать своих приготовлений и даже сопротивлялся для приличия, и мою спину украсила пара длинных синяков - след от её палки. - Пей, эльфийский ублюдок, - рычала старуха, тиская своими костлявыми жесткими пальцами мой рот и вливая вонючую обжигающую жидкость мне в глотку. - Пей, грязная скотина! Скоро ты сдохнешь, и на твоей могилке я посажу тыквы! Я кашлял от дерущего мое горло зелья, а старуха все лила и лила, пока голова моя не закружилась от хмеля. Опьянение наступило быстро. Помню, я отпихнул старуху - какая она, оказывается, легкая и слабая! - и выхватил из её руки чашку. Что есть силы треснул я её об пол, и глиняные грубые черепки разлетелись в разные строны, а я захохотал - странно, страшно, даже для самого себя. Старуха, глядя на меня, хохочущего, вдруг замолкла. Задом наперед она отползла от меня, трясясь от ужаса. А в моих глазах все кругом окрасилось в зеленый цвет, и я все хохотал и хохотал, глядя на жалкую ведьму, скорчившуюся у моих ног, и кричал: - Ты думала, глупая женщина, что можешь меня победить при помощи этого?! Ты правда так думаешь? Не понимая, зачем, я рванул со стола скатерть, и на пол посыпались мисочки с толчеными солями, резанными корешками, вдребезги разлетелся кувшин с отваром ландышей. - Ты больше никого не погубишь, старая сволочь! - прокричал я, наподдав ногой по жбану с готовым варевом, и пол залила целая река яда. Старуха, увидев, что плоды её стараний погублены, взвилась. Слишком резво для своего возрата она подскочила на ноги и замахнулась на меня своей палкой: - Погпный ублюдок! Да я вырежу твое сердце и скормлю его твоей матери-шлюхе! Озверев, я влепил ей пощечину, разбив её губы, и одной рукой, стиснув, переломал её палку. Горсть деревяшек посыпалась из моей ладони на пол, а старуха с нудным воем возилась на полу, в луже водки. - Не смей так говорить о моей матери! - выпалил я. Страная мысль посетила мою голову впервые, и я удивился ей, так необычна и чужда она была для меня. - Она в ответе только передо мной, но не перед вами, и уж тем более - не перед тобой, убийца! Я схватил обломок её палки, с концом, окованным железом. Этот наконечник сковал для неё кузнец, чтоб палка, привычня для руки старухи, не стачивалась так быстро о камни. Этот острый тяжелый наконечник не раз оставлял на боках моих кроваво-синие отметины, а то и рассекал кожу до крови. А теперь он смотрел в грудь старухи. Я знал, что я смогу пробить им её тщедушное, хилое тело и проткнуть её черное злое сердце, и даже пригвоздить старую ведьму к полу её же палкой, как поганую муху лучинкой, но... "Эльфы не чинят насилия над женщинами!" Эта странная фраза, прозвучавшая в моей голове, остановила мою руку, и я, рыча, оскалившись, как зверь, отбросил прочь обломок. Я не хотел быть с этими людьми, которые легко убивают тех, кто им чужд и не нужен. Значит, я не должен им уподобляться ни в чем. - Живи, старая ведьма, - произнес я. Затем я вывалился во двор. Яд давал о себе знать - я не мог стоять на ногах, и до кустов, в которых хотел укрыться, я полз на брюхе, как ящерица или змея. Старуха, боязливо выглядывающая из дверей и наблюдающая за мной, все так же молчала, но мне казалось, что весь мир грохочет, орет, шумит, и смех, мой страшный чужой смех, наполнял его и катался по небу, как камень по железной крыше. Я дополз; в кустах сидела Гурка - в моих глазах образ её раскачивался, трясся, двоился и расплывался. Она нетерпеливо вертелась, но опасалась выдать себя, выйти из своего укрытия, помочь мне. Иначе старуха могла б посадить меня на цепь, и тогда побег отодвинулся бы на неопределенное время, если не на всегда. С трудом я вполз под ветки, укрывающие её и меня от взгляда старухи. Меня страшно мутило от выпитого, но я четко помнил, зачем я здесь, и понимал, что за склянку сжимает в руке Гурка. - Давай, - велел я, проянув руку. - Сейчас или никогда. От лекарств знахаря рот мой потрескался, и живот словно обожгло. Я кричал так, что глаза мои кровью налились, так, словно с меня живьем кожу сдирали и поджаривали одновременно, и меня рвало, страшно рвало. Та боль, что причинял мне колючий кустарник, в котором я катался, не шла ни в какое сравнение с тем, что творилось со мной от его зелья. Гурка в ужасе шарахнулась прочь, не то я зашиб бы её в своем помешательстве. Старуха на пороге своего дома зашлась в хохоте. Не знаю, была ли она юродивой или просто душа её была чернее ночи, и она действительно получала радость от страданий других существ; однажды, давно, я видел, как она точно так же злорадно смеялась, когда одному из её пьяных рабов капканом отрубило руку, и он, визжа, как подстреленный кролик, валился в пыли, сжимая кровоточащую культю. Только Гурка этого не вынесла. Она выскочила из-под кустов, в которых пряталась, и встала во весь рост. Ночной ветер трепал её обкромсанные, изрезаные волосы и грубую рубаху, но она стояла так гордо и прямо, что казалось, будто она королева. - Замолчи! - крикнула она, и её слов прозвучали, как приказ. Из её руки, протянутой в сторону ведьмы, вырвался яркий свет, зеленое пламя, и тотчас языки его заплясали на одежде старухи, насквозь промокшей в разлитом мной зелье. Старуха запоздало спохватилась, стала прибивать расцветающие на её тряпье зеленые языки пламени, но тщетно. Огонь охватил её всю, взобрался на её голову, и среди его зеленых бьющихся лент её кричащий рот разевался, как черный провал. Зеленое пламя, карабкаясь по лужам водки вверх по ступеням, охватило её дом, и она, подобно факелу, носилась перед ним, размахивая руками. Свет от этого пожарища поднялся высоко к небу, и изумрудные искры летели к самой луне. Это означало, что Эльфы посетили поселок и выжгли пятно скверны, что несли люди этим землям.