По эту сторону облаков. Как я стал предателем

6 августа 1999 года Японская Социалистическая Республика (Хоккайдо) Западная часть острова, город Саппоро. Столица.

— И всё-таки они улизнули! Председатель Президиума Верховного Совета Хикари Кэйсукэ был похож на птицу — старую, высохшую, хищную и очень умную. Это был живой, довольно ловкий и быстрый старик с цепким взглядом из-под всегда нахмуренных бровей. Он ощутимо шепелявил, но фразы строил безукоризненно. Его семья выдвинулась при ранней Мэйдзи, и к двадцатые чуть не добыла баронское звание. В официальной биографии писали, что Хикари закончил одну из лучших школ Японии. В деревнях шептали, что школа была самая лучшая. Та самая, где учатся юноши из императорского дома. Это не подтверждали, но не опровергали. В верхнем ящике стола он хранил фотографию его класса. Фотография была сделана в августе 44-го. Товарищ председатель ценил символизм. Два десятка школьников выстроились на школьном дворе, Некоторые из них зачёркнуты, рядом — дата смерти. Несколько человек он зачеркнул ещё на юге. Потом, ближе к концу Корейской войны, выяснилось, что на него завязана вся резидентура северной Японии. Пришлось бежать, что он и проделал блестяще. Заслуги были достаточно велики, чтобы ему простили неправильное происхождение. На севере резиденты были нужны. Какое-то время он курировал весь сектор Хакодатэ, но быстро перешёл в хозяйственный отдел. Как сам потом сказал, «чтобы отвыкать от войны». В 1964, когда попал в ЦК, от класса осталось три четверти. — Дальше будут умирать медленней, — сказал он, — Ранние цветы закончились. И оказался прав. В 1970 умер Кимитакэ, сосед по парте. Болезнь желудка, страдал с детства. А Хикари проходит в Политбюро. Ещё пять лет — и у Хоккайдо, по одобрению Москвы, появился новый хозяин. Хикари громил унионистов и говорил о помощи южно-корейским профсоюзам, спекулировал асбестом, апельсинами и обогащённым ураном, выучил русский, сажал леса, добился строительства двух АЭС под проект Башни, брал за образцы венгерского Кадара и югославского Йосифа Броз Тито. И раз в два-три года вычеркивал очередного выбывшего одноклассника. Когда-нибудь уже чужая рука зачеркнёт и его и поставит дату. А пока ещё было время. По меркам Японии Хикари ещё не особенно стар. Гроб с телом айну стоял в фойе первого этажа, как раз напротив высоких часов с медным маятником. А они собрались двумя этажами ниже, в переговорной со звукоизолированными стенами, обиты изнутри пробкой. Хикари сидел в председательском кресле. Рядом, в креслах пониже, прятали глаза другие члены президиума. О другую сторону стола сидели трое. Профессор Флигенберд с золотым значком академика на лацкане пиджака. Лейтенант Накано в парадной униформе, с фуражкой на коленях. У Юмура Хироси, главный краболов. Последний — совсем понурый. Это был его предпоследний день на высоком посту. — Мне нет прощения, — повторял он, — нет, и не может быть. — Это не имеет никакого значения, — отрезал Хикари, — На повестке дня два вопроса: что будет дальше, и что с этим делать. Товарищ Флигенберд, вам слово. А вы, товарищ Хироси замолчите уже, наконец. — Я мало чем смогу вам помочь, — ответил Флигенберд, — я разбираюсь в некоторых областях физики, но в разведке не силён. Перед институтом служил в связи, но шифровальные машины мне не доверяли. Судя по тому, что я читал у Грэма Грина и Ле Карре, разведка — не лучшее место. Серой оттуда попахивает. Поэтому я туда не лезу и другим не советую. — Вы нам нужны именно как физик. Разведчики у нас имеются. А вот физики вашего масштаба — в единственном экземпляре. — Вы могли бы пригласить профессора Томидзаву. — Профессора Томидзаву мы уже выслушали. Теперь хотим знать ваши соображения. — Об интерпретации Эверетта? — Нет, всё проще. Во-первых, что он мог взять. Во-вторых, насколько это опасно. И в-третьих, как нам обезопасить Башню. — Башню обезопасить невозможно. Как говорят в России, раз в год и палка стреляет. — Насколько критично то, что он мог узнать? Профессор поморщился. Он всегда морщился своим фирменным образом, прежде чем нырнуть в суть проблемы. — В первую очередь, товарищи, надо сказать, что в теоретической физики секретов почти не бывает. Каждый месяц выходит такое количество вполне статей во вполне открытых изданиях, что пробираться в лабораторию за секретными образцами просто нет смысла. То же самое было и раньше. Железный занавес разделял людей, а не науку. Другое дело, что наука делается людьми. И именно там рождается гниль. — Но железного занавеса больше нет, — заметил Хикари, — разумеется, по официальной версии. Поэтому мы и не были готовы к такой атаки. Что он пытался украсть? Что за вещь такая, которую в наше время нельзя просто купить? — Я думаю… это, конечно, не научное. Это в воздухе. Чувствуешь, а поймать не можешь. Если совсем коротко: занавес пропал, а проблема никуда не делась. Между нами не только пролив. Между нами облачная завеса. И если раньше что-то просачивалось сквозь железный занавес, то оно было правдой. Никто не отрицал, что Советский Союз запустил спутник или что Битлз имеют огромный успех. Теперь стену убрали, но вместо неё — облака. Густые, как та спираль, что крутится над Башней. И за этими облаками всё выглядит абсолютно безумным, удваивается, утраивается, расщепляется, дрожит. Мы, здесь, по эту сторону облаков, даже не представляем, насколько фантастически оттуда выглядим. — То есть вы думаете, что они понятия не имеют? — Вполне может быть. Мы для них почти так же неизвестны, как километровая зона вокруг башни неизвестна для нас. Они могут нас видеть — ну и что? Километровая зона тоже отлично просматривается. Но увидеть и понять — это две разные вещи. — Вот именно. Расскажите нам, пожалуйста, насколько много они могут именно понять? — Я помню, наш незваный гость говорил про институт в Фурано. Я там, конечно, не было, но ребят, который там работают, знаю. Люди уровня Масатоси Косибы куда попало работать не идут. Он, кстати, на последней конференции как раз делал доклад по нашим с Ватанабэ результатам. Он же как раз по высоким слоям атмосферы специализируется. Соответственно, Джейн Шарп может понять только то, что напишут ей в отчёте сотрудники института Фурано. И я думаю, они пишут ей правильные вещи. Просто она их не понимает. — Разве работа учёного не похожа на работу разведчика? — К сожалению, нет. Всё прямо наоборот. Учёный — прямо противоположен разведчику. Учёный ищет самое подходящее объяснение тому, что видят. А разведчик — самое опасное. Если учёный идёт в разведку, он быстро гибнет. А когда разведчик идёт в науку, гибнет уже наука. — По-вашему, ваши коллеги из Фурано могли попросить агента выкрасть что-то конкретное? — По-моему, физики обычно очень мало понимают в шпионаже. А шпионы в физике. В последнем имел счастье убедиться лично. Я полагаю, он просто собирался нас запугать. Ну и стянуть что-то, что представляет для него интерес. Показать, что мы ничего не сможем ему сделать. — Это верно. А значит — следующий вопрос. Как мы можем сейчас показать, что сделать ему что-то мы — можем? У кого какие предложения? — У меня есть предложение, — подала голос Накано. — Товарищ лейтенант метит в майоры? — Я согласна на капитана. Смотрите. Отмотать плёнку назад мы не можем. Эшенди пришёл, сделал что хотел и ушёл. С этим мы уже ничего не сделаем. Джейн Шарп всё равно доложит, что всё прошло отлично. Но если мы сумеем организовать аналогичную спецоперацию на южном материке — то нашим оппонентам придётся признать, что бардака у них не меньше. А Джейн Шарп снимут и отправят в Колумбийский университет геополитику преподавать. — У вас есть агенты, который могут осуществить такую операцию? Накано задумалась. — Есть два перспективных. Только они не подчиняются нашему ведомству. Нужно разрешение их руководства. — Ну так запросите, какие проблемы. — Товарищ профессор, — Накано развернулся к Флигенберду, — Вы разрешите мне взять двух ваших камикадзе?.. А в это время мы с Москалём-Ямамото сидели на втором, в гостевой комнате. Чтобы не сойти с ума от ожидания, я читал изданный Величковским и Флигенбердом сборник материалов о моём легендарном однофамильце: «У всякого человека, прожившего такую долгую, разнообразную и нелегкую жизнь, как моя, постепенно создается свой собственный незримый Пантеон. В нём Семен Петрович Шубин заполняет совсем особое место. Во-первых, я всегда считал его самым талантливым не только из моих учеников — а я ими избалован, — но из всех наших физиков, по своему возрасту соответствующих моим ученикам. Только в последнее время появился Андрей Сахаров — трудно их сравнивать и потому, что времени много ушло, и потому, что научный склад у них разный, и потому, что Сахаров полностью сосредоточивает все свои духовные силы на физике, а для С. П. физика была только „prima inter pares“, — и поэтому можно только сказать, что по порядку величины они сравнимы друг с другом. Но, помимо всего этого, С. П. был одним из самых близких мне людей по своему душевному складу — хотя мы с ним были очень разные люди, но ни с кем из моих учеников — а я многих из них очень люблю — у меня никогда уже не создавалось такой душевной близости. И поэтому из всех, ушедших примерно одновременно, мне всегда острее всего в памяти двое — мой брат и С. П.» — писал Тамм в 1953. В этом году Сахарова изберут в Академию. А через пять лет Тамму присудят Нобелевскую премию по физике… Я захлопнул книгу и огляделся. Москаль-Ямамото устроился по-хозяйски — включил телевизор, настроил на Fuji TV и увлечённо смотрел «Сейлормун». За окнами — вид на многоэтажки центральных кварталов. Двери раздвинулись. На пороге стояла счастливая Накано и встревоженный Флигенберд. — Нас на задание отправляют? — осведомился Москаль-Ямамото. — Да, — сказал профессор, — прикрытие — выступление на конференции. Я дам вам одну мою студенческую статью, сделаете доклад. Его всё равно мало кто слушать будет, а прикрытие, говорят, хорошие. Если вы, конечно, не против. — Я не против, — заявил Антон, — поедем в большую и населённую опасную зону. Я всегда за разнообразие. Я был тоже не против. — По прибытию можете выйти на связь с некоторыми агентами, — произнесла Накано, — Контакты связного мы вам дадим. Наши лучшие полевые агенты Токарев и Лирический могут вам помочь, но имейте в виду — в физике они не разбираются. — Так мы физикой заниматься едем или шпионажем? — спросил Москаль-Ямамото. — Шпионажем под видом физики. И наши полевые агенты не годятся — им не поверят. Такие смогут обмануть школьников или чиновников, но не сотрудников институте Фурано. А вам предстоит обманывать непосредственно физиков. Постарайтесь вспомнить всё, что вы изучали в университете. — Опять… — Не беспокойтесь, товарищ Москаль-Ямамото. Это будет ваш звёздный час. Вам предстоит много обманывать, исследовать, анализировать и взрывать…