Стану минутой твоею каждой

— Мэттью, — обращение ошпаривает, обжигает так, что он отворачивается, прикрывая глаза. Главное — не смотреть в шоколадные радужки, в которых, он совершенно в этом уверен, тепла хватит, чтобы отогреть Антарктиду. Потому что тогда не будет пути обратно. И он снова сдастся, не в силах даже проклинать себя за слабость. Ведь когда Гарри смотрит на него так, всё его существо скукоживается до миниатюрных размеров, и ему хочется, нестерпимо хочется упасть к ногам и никогда не поднимать взгляда. И обожать, боготворить, любить. Любить до дрожи, до заполошного сердцебиения, любить с упоением, восторгом и трепетом. И болью. Нестерпимой, дробящей его в стеклянное месиво болью. Потому что он знает: Гарри улыбнётся, проведёт рукой по волосам, а после станет таким, как и прежде. Холодным, отстранённым и закрытым. Гарри вернётся к привычной жизни, словно его, Мэттью, не существует. Словно он не достоин даже упоминания, мимолётного, торопливого. Словно он не достоин его. — Мэттью, посмотри на меня, — пальцами — цепко и резко за подбородок. — Прекрати, — и наконец, осмеливается взглянуть. «Прекрати смотреть на меня так. Прекрати дарить надежду прямо перед тем, как растоптать её, в очередной (сотый или даже тысячный — я сбился со счёта после первого десятка) раз. Прекрати разрушать меня, зная, что я на это согласен. Прекрати, неужели не видишь, что не смогу тебе отказать? Прекрати помыкать мной, заставлять тобой восхищаться, превозносить тебя и тихонько умирать от того, что могу находиться рядом с тобой. Прекрати это, потому что я не способен». — Ты ведь не хочешь этого, — произносит мягко, вкрадчиво, снова делая так, чтобы он рассыпался от одного лишь голоса. Не хочет. Он готов терпеть эту бесконечную пытку по имени Гарри Шам-младший, с мазохизмом наслаждаясь каждым прикосновением, каждой секундой, которую тот ему дарит. Он не признается никогда, что после оживляет их в памяти, затирает до дыр, смакует и упивается ими. А после понимает, как жалок, раз стал настолько от Гарри зависим. Он не хочет. Потому что разрывать то неосязаемое, такое тонкое, хрупкое, что есть между ними, страшно. До криков после кошмаров посреди ночи, до холодного пота, до мурашек по коже, что толпами бегут, как Мэтт порой бежит от себя. А пункт назначения всегда один. Гарри. Потому что Мэтт себя давным-давно потерял. — Мэттью, — произносит напоследок, мажет пальцем по скуле и отстраняется. Мэтт знал, что так будет. Но он знает, что Гарри придёт снова, чтобы на пару мгновений почувствовать себя не холодным, живым. Он знает, что Гарри вернётся. Потому что Мэттью всегда будет его ждать.