Scars and Sweets

Барри поднял голову так, чтобы его глаза оказались на уровне висящего на двери простого листа бумаги, на котором было напечатано «Группа «Выжившие со шрамами», с 7 до 8.30 вечера». Он был в нужном месте, хоть и опоздал уже на целых двадцать минут. Барри опустил взгляд и задумался, могло ли опоздание послужить поводом не ходить на собрание вообще. Но если он этого не сделает, его мама расстроится. Норе Аллен больше не нужно будет грустить и волноваться, особенно из-за того, что ее единственный ребенок трус; боится показать свое лицо группе таких же, как он. Барри должен был это сделать. Он же все решил. Он сделает это. Он не может снова разочаровать маму. Но, несмотря на решимость, Барри еще несколько минут помялся возле двери, пока не набрался достаточно смелости, чтобы открыть двери и шагнуть вперед. Его руки дрожали, Барри в отчаянии засунул их в карманы, заставляя себя пройти вглубь помещения. Он смотрел только себе под ноги, не поднимая головы, как если бы он мог войти в комнату, ни с чем не столкнувшись. Барри носил бейсболку с длинным козырьком, тень от которого падала на его лицо. Поверх бейсболки он всегда накидывал капюшон толстовки. Его любимая толстовка была красной, и Барри больше ее не носил. Она подчеркивала то, что он так усиленно пытался скрыть; выделяла те части его лица, которые Барри предпочитал никому не показывать. Так что толстовка, которую он выбрал сегодня, была чернильно синей. Большая часть его гардероба была темно-синей или черной, несмотря на то, что Барри очень любил яркие и жизнерадостные цвета. Он не хотел привлекать к себе лишнее внимание, да и жизнерадостным Барри уже давно себя не чувствовал. Барри считал, что приглушенные оттенки сейчас подходили больше, даже если его ошибочно несколько раз принимали за гота или эмо. Мода и субкультуры Барри никогда не интересовали. Сейчас ему просто хотелось носить то, что делало его наиболее незаметным. Если Барри мог бы решать сам, то он бы отрастил волосы как можно длиннее, превращая свою прическу в еще более неопрятную. Теперь он никак не мог постричься, потому что не позволял чужим рукам находиться возле своего лица. И смотреть на себя в зеркало во время стрижки он тоже не собирался. Но мама настаивала на том, что Барри нужно выглядеть опрятно, поэтому стригла его сама. Из-за этого Барри чувствовал себя виноватым, но это было лучше, чем ничего. Даже без длинных волос толстовка, капюшон и бейсболка работали довольно успешно. Если он будет ходить в таком виде, при этом смотря исключительно себе под ноги, а его лицо будет скрыто козырьком кепки, люди, которые обратят на него внимание, ничего не заметят. Хотя если кто-то будет разглядывать его дольше нескольких секунд, то, конечно, увидит шрамы. Спрятать их полностью было невозможно. Но каждый раз, когда незнакомые люди проходили мимо, не замечая Барри, он был благодарен каждому из них. Все еще таращась себе под ноги, Барри наконец добрался до нужной комнаты. Чуть приподняв взгляд, он увидел стулья, стоящие кругом — большинство из них были заняты. Но поднимать голову выше, чтобы полностью рассмотреть помещение, Барри не стал. Кто-то говорил. С резким акцентом на некоторых словах — такая речь была присуща жителям окраин города. Барри рассеянно отметил, что ему нравится звучание этого глубокого голоса, но он тут же оттолкнул от себя эту мысль, сосредотачиваясь на словах. — Итак, я, наконец… сделал это. Позволил ему увидеть меня без рубашки, после знакомства, длящегося уже шесть месяцев и секса более дюжины раз. Он не… он… — Мужчина сделал паузу, и Барри увидел, как он ерзает на стуле. Но Барри по-прежнему не смел поднять глаза и разглядеть его. Но не только потому, что не хотел показывать лицо, просто не хотелось прерывать монолог. — Могло быть и хуже, — признался мужчина после короткой паузы. — Я продолжаю напоминать себе об этом. Он не выказал отвращения или еще чего-либо. Но он вел себя так, будто… будто их не было. Будто он их не видит. Словно их не существует. Но я знаю, он все видел. Я знаю, как выгляжу. Их видно, если я сниму футболку, даже при тусклом свете. А он их просто игнорировал, целенаправленно. Но это… Это не то, чего я хотел! Мои шрамы, они… не определяют меня. Но они неотъемлемая часть меня. Они часть того, кем я являюсь, одна из причин, почему я это я. Игнорирование их существования — это явная и бессмысленная ложь. Ненавижу, когда меня жалеют или относятся ко мне как к ребенку. Мужчина замолчал, и в комнате воцарилась мертвая тишина, словно остальные ждали продолжения. — Ты говорил со своим парнем об этих чувствах? — спросил кто-то в итоге. Голос звучал уверенно, но вместе с тем как-то мягко. Барри понял, что вопрос задала женщина, куратор группы, дипломированный психолог. — Нет, — ответил мужчина, но его голос стал холоднее, чем раньше. — Смысла не было. На следующий день я узнал, что он изменяет мне уже целый месяц. Он пытался извиниться, но я ударил его и сломал ему нос. После этого он быстро признался, что я этого не стою, от меня только одни проблемы, которые ему не нужны. И мои шрамы — одна из них. Больше мы друг друга не видели. Барри сочувственно нахмурился, как и несколько членов группы. — Мне очень жаль, Леонард, — сказала куратор. — Но я напомню тебе, что ты стоишь того, даже если у тебя есть сомнения на этот счет. Ты продемонстрировал отличное чувство собственного достоинства, не приняв его извинения. Конечно, я ни в коем случае не оправдываю насилие. Но я рада, что ты смог постоять за себя. Есть еще что-то, чем ты хочешь поделиться, Леонард? Должно быть, мужчина покачал головой, Барри не уловил его движение, но куратор поблагодарила его и спросила, кто следующий. Барри подумал, что момент вполне подходит для появления, если он все же хочет присоединиться к группе. Он подошел ближе, все так же глядя себе под ноги, и нерешительно взял пустой стул. — Я вижу, у нас новый член группы, — поприветствовала его куратор. — Я доктор Конрад. Не могли бы вы представиться, пожалуйста? — Я Барри… Я… простите за опоздание. Фамилия в этой группе не была нужна, или же ее просто не спрашивали. В любом случае Барри был этому рад. Группа людей, расположившаяся на стульях, нестройным хором произнесла «Привет, Барри», и никто не звучал недовольно. — Все в порядке. Если ты сможешь быть вовремя в следующий раз, мы будем очень рады. А если не сможешь, то ничего страшного, просто приходи когда хочешь. Барри благодарно кивнул, глядя на свои ноги. Куратор не попросила его поднять голову. Не попросила снять капюшон толстовки или бейсболку, и за это Барри тоже был благодарен. Но он все равно чувствовал, что этого требует этикет и вежливость. Они могут увидеть его шрамы, подумал он. И они точно не будут его осуждать. Они не будут спрашивать, как это случилось. Не поинтересуются, можно ли что-то сделать и почему он до сих пор не избавился от шрамов. Не спросят, хорошо ли он видит сейчас. Они не будут давить на него, стремясь выведать детали. То, что он расскажет здесь, зависело только от самого Барри. Именно это обещал его врач, уговаривая Барри пойти на собрание. Но все же Барри застыл, усевшись на стул, не в состоянии поднять руки, чтобы снять бейсболку и капюшон. Он должен воспользоваться моментом. Никто на него не накинется. Затем он вспомнил мужчину, который говорил ранее. Леонард — Барри вспомнил его имя. Он может поделиться со всеми здесь своими интимными отношениями, а Барри боится показать свое лицо. Осознания этого было достаточно, чтобы у Барри наконец появилась смелость. Дрожащими руками ему удалось стянуть капюшон, а потом и бейсболку. Он опустил руки на колени и бесконтрольно сжал бейсболку; пальцы впились в шершавую жесткую ткань. Но ему никак не удавалось ослабить напряжение. Наконец Барри поднял голову и посмотрел на людей вокруг него. Он был не единственный, у кого были шрамы на лице. Но его лицо выглядело хуже всего. У людей были линии, черточки то здесь, то там, на щеках и на лбу. А у Барри половина лица была рябой, пятнистой, кожа была пугающе красной, местами розовой и белой. Глаз с той стороны лица был явно поврежденным, слишком белым и мутным. Барри чувствовал, что на него все смотрят, изучая его изуродованное лицо. Несколько человек вздрогнули от неожиданности, но довольно быстро пришли в себя. Никто не отвернулся, скрывая отвращение, не издал этих противных звуков сочувствия, которые сопровождали Барри всю его жизнь. Он их ненавидел. Барри оглядел всех, но его внимание было в основном направлено на мужчину, сидящего противоположно ему, на того, что говорил чуть раньше. На лице у него не было шрамов, но Барри это не удивило. Он сказал, что его шрамы скрывала рубашка. Барри старался не завидовать его способности прятать их. Мужчина был великолепен, понял Барри, чуть морщась от того, как от восхищения свело живот. Красивое лицо, коротко стриженные серебряные волосы, легкая щетина на сильном подбородке, ярко-голубые глаза. Которые смотрели прямо на Барри. На мгновение они показались ему холодными и скрытными, но потом он посмотрел Барри в лицо, и его взгляд изменился. Леонард не смотрел на Барри с отвращением, жалостью и даже с симпатией. Голубые глаза сияли одобрением. Простым одобрением лица Барри, именно этим, ничем другим. Никто. Ни мама, ни друзья, ни его врач, не приняли Барри так просто и легко, когда это случилось. А этот мужчина принял. Не задавал вопросов, не ждал ничего. Просто принял его прямо здесь, с ними, таким, каким он был. Барри сжал бейсболку сильнее, едва сдерживаясь, чтобы не расплакаться от облегчения.