2016-й год, Алтай
Соне так уютно, что не хочется просыпаться. Сонливость приумножает насыщенный аромат травяного чая и дымка от горящих сосновых веток. Набор трав она может распознать почти весь: точно есть мята, липовый цвет, листья малины, брусника… Мама очень любила травяные чаи, и Соне кажется, что она снова, как в детстве, с мамой и братом Сашкой — уже серьёзным и взрослым, по мнению Сони, второклассником, — «в сказочном лесу». В том лесу пахло соснами и можжевельником, росло много кедров, и можно было насобирать кедровых шишек. Но мама там всё время грустила, когда думала, что Сони с Сашкой нет поблизости.
Когда они её все же заставали в этом состоянии тихой тревоги, мама говорила, это оттого что Сашка пропускал школьную программу, но они-то знали: это из-за папы. Именно поэтому они жили там долгое время в бревенчатом домике, несмотря на печное отопление, отсутствие электричества и холодную погоду — прятались. Маленькая Соня считала, это потому, что они играли в прятки, но Сашка обзывал её глупенькой и объяснял: в прятки играют, когда хотят найтись. Им находиться нельзя, иначе папе будет плохо. А им будет плохо вдвойне.
Поэтому мама грустила — она не хотела, чтобы им было плохо. Но и Соня не хотела находиться. Ей нравилось в сказочном лесу, там она все время играла с Сашкой. Когда не было дождя, он учил её кататься на велосипеде, и не на каком-то маленьком с дополнительной парой колёс, а на своём — с большими колёсами и трещоткой на спицах. У Сони не доставали до педалей ноги, если она садилась на сидение, и Сашка учил её кататься стоя. И мама улыбалась, глядя на злого, измученного, но всё равно бесконечно терпеливого сына и на упорную, не сдающуюся — как бы тяжело ни было — дочь. Только тогда она и улыбалась…
И София улыбается тоже, потому что ей кажется: они снова в этом сосновом лесу, и несмотря на все невзгоды, у них всё хорошо, потому что они вместе.
— Просыпайся, просыпайся, девонька… — мелодичный, глубокий женский голос вытянул Софию из приятного состояния полудрёмы, стёр с лица лёгкую улыбку, навеянную сном-воспоминанием, и она, наконец, вернулась в реальность.
В полумраке над головой — восьмигранный деревянный потолок с круглым отверстием по центру, сквозь него в комнату проглядывает чистое рассветное небо, в которое с пола тянется тонкая дымная струйка от обложенного камнем очага. Стен тоже восемь, они завешаны плетёными из лоскутков ковриками с пёстрыми орнаментами. Под самым приземистым потолком — полки с домашней утварью: берестяные туески, кадушки, деревянная и глиняная посуда, по углам стоят мётлы и ведра, какие-то рогатки и прочая, должно быть, нужная в хозяйстве дребедень. Полное погружение в исконно алтайский народный колорит…
София даже лежит на низком деревянном топчане — или широкой лавке? — покрытом ковром, устланном сверху мягкой шкурой с жестковатым серым волосом — уж не волчья ли?
— Где я? — хрипло со сна спросила София в пустоту бревенчатой комнаты.
Тот же голос, мерещившийся сквозь сон, охотно ответил откуда-то сбоку из самого тёмного угла:
— Так у мен
е, лапонька, у Эштэ… — и из темноты выступила статная женщина с округлым скуластым лицом и типичными для алтайских народностей раскосыми глазами. — Софьей тебе кликать, верн
е? А Л
еша-то все — Сонь
е да Сонь
е. Квохтал да квохтал…
Выговор у Эштэ был необычный. Она «екала», пересыпала речь прибаутками и заковыристыми словечками, но София после имени Лёша, сказанного всё на тот же манер с буквой «е», потеряла нить разговора.
Под ложечкой стало тревожно и томко… Лёшка… Не примерещилось, получается… Надо же, где судьба свела…
— Соней тоже можно, — невпопад вклинилась София в монолог женщины, что курсировала из угла в угол комнаты и хлопотала с мисками-плошками, снимала с очага пузатый — вероятно, даже медный — чайник. — Вы — Эштэ, да? Я правильно поняла?
— Правильно, правильно, девонька. Я в аил-то и перешла только… Растележилась больно в этом годе, вс
е в околотке, ан знать надобн
е было… Ежел
е раньше али позднее, Л
еша твой на тебе не набр
ел бы. Вернулся б к подножию…
И женщина вдруг глянула на Софию мимолётно, но словно ножом резанула и вскрыла — все её мысли и всё нутро. И Соня спросила, хотя и не хотела, будто кто за язык дёрнул:
— А Лёшка… Он…
— Так прид
ет он, прид
ет… Скоро… Отослала я его по делу, а то сидел подле тебе-то, как клееный…
— А… он… — всё не унималось в Соне то самое, неизвестное, что дёргало.
Но Эштэ на этот раз будто не услышала. На низком столике у огня разлила исходящий паром травяной чай по глиняным плошкам и сразу же поднесла одну Соне.
— Выпей-ка… — и голос прозвучал, словно чужой, став ещё глубже, размеренней. — Выпей и ступай обратно… Тебе отдохнуть надо. Тяжко буде…
Что именно тяжко и куда обратно, Соня спросить не успела, как заворожённая выпила почти залпом невероятно вкусный чай и практически мгновенно вновь провалилась в сон…
2005-й год, Новосибирск
Отец превратил поминки в очередной светский раут а-ля фуршет. Множество мясных закусок — мама не ела мясо — на белой посуде без рисунка — мама обожала фарфор с пёстрыми этническими орнаментами — на столах, покрытых чёрными скатертями — мама не любила чёрный.
Софии так хотелось сбежать из этого места, наполненного тоскливой и заунывной — подчёркивающей момент и соответствующей настроению — музыкой и чужими людьми, большую часть из которых она видела впервые в жизни. Вероятно, маме они тоже не были знакомы — это «нужные» люди, бизнес-партнёры, все, кто «плавал» с отцом в одной плоскости бытия. Его бытия. Не маминого.
Как же Софии хотелось сбежать! Но её определили хозяйкой вечера. Отец, словно насмехаясь, передал ей «эстафету» хранительницы домашнего очага, когда говорил своё, написанное на бумажке, тщательно продуманное «прощальное слово». Он говорил долго и много. О семейных ценностях, любви к детям, горе утраты, и ему, как ни странно, верили. Тот, кто смог вовремя урвать кусок пожирнее, взрастить и приумножить его, да ещё и с подобным размахом, едва ли имел право быть менее убедительным.
— Очень жаль, что не хватило мастерства слезу пустить, — прошептал Софии на ухо бледный и злой брат Сашка. — Смотрелось бы ещё трогательнее.
София не ответила. Ей сложно было говорить — в горле стоял ком, который проглотить не удавалось, и, казалось, стоит ей открыть рот — ком этот прорвётся истерикой с рыданиями и позорным, маловразумительным «ы-ы-ы». Она не заплакала ни разу за эти дни с момента известия о маминой смерти, но и говорила не то чтобы чаще. Хозяйка вечера вышла молчаливой и неисполнительной, в итоге и вовсе забившейся в самый дальний угол ресторанного зала.
За гигантскими напольными вазами с высокими и сложными композициями из живых цветов с преобладанием лилий, которые мама ненавидела, она сидела на одном из внезапно обнаруженных здесь ротанговых кресел, не замечая впивающиеся в тело даже сквозь декоративные подушки прутья сиденья, и гипнотизировала дно пустого бокала из-под шампанского. Лилии пахли тлением. Софию тошнило и от этого запаха, и от кома поперёк глотки, но здесь, в этом неприметном закутке, её хотя бы не трогали…
— Какого чёрта ты здесь торчишь? — не трогали до сего момента. Отец, растрёпанный, с масляными от выпитого глазами, едва не снёс одну из ваз, когда зарулил в затемнённое до интимности убежище. — Ну-ка, быстро… Иди сюда. Мне нужно тебя кое с кем познакомить…
— Я не хо… — попыталась она было, но железные пальцы сдавили ей плечо, скорее всего, до синяков, пресекая любые попытки возразить.
— Улыбайся! — сквозь зубы процедил отец. — Бледная, как поганка… Губы, что ли, покусай… Или что вы обычно делаете, чтобы выглядеть, как куклы разукрашенные…
— Разукрашиваемся, вероятно… — София не выдержала и съязвила. Отца во хмелю всегда немного заносило, и ей не стоило протягивать язык, но он, на удивление, стерпел — тот, с кем Софию собирались знакомить, был важнее, видно, воспитательных бесед с непокорной дочерью.
И звали его Роман — даже София, совершенно не интересовавшаяся миром акул большого бизнеса, знала, кто он.
— Вот и моя София… — отец навесил маску благородной скорби, расправил плечи, принял соответствующее выражение лица — спокойное и отстранённое, с капелькой меланхолии в глазах, — не чета состоянию тихой агрессии, клокотавшей в нём всего минуту назад. — Бедная девочка… Для всей нашей семьи эта смерть — большая неожиданность…
Роману Соболеву, кажется, было чуть больше тридцати пяти. Приятная, но совершенно среднестатистическая внешность. Кроме брутальной ямочки на подбородке и карих улыбчивых глаз, больше ничего особо выдающегося. Разве что рост: он возвышался над тоненькой и хрупкой Софией, как водонапорная башня над чахлым кустиком магнолии, и смотрел со спокойным и сдержанным интересом.
— София, здравствуйте. Мои соболезнования, — и голос тоже обычный, среднестатистический.
Он и вовсе не очень соответствовал своим миллиардам и не был похож на поборника благотворительности, хотя какими они — эти ярые меценаты — должны были быть, София не знала. Одухотворёнными, возможно? В свои почти семнадцать она до сих пор о некоторых вещах размышляла немного по-детски.
И она почему-то ухмыльнулась вместо ответа. Отец тут же сдавил ей руку — незаметно для окружающих, но с такой силой, что ей едва удалось сдержаться и не состроить гримасу. С другого конца зала к ним уже продирался Сашка. София даже с их места дислокации разглядела прорву беспокойства в его взгляде и вновь глянула на мецената-строителя-банкира — не съест же он её, в конце концов. Отец вот может. За непокорность. Его матримониальные планы горели над ними всеми, словно яркая неоновая вывеска. Правда, непонятно, как ему удастся втянуть в это взрослого и состоявшегося человека.
Роман, насколько София знала по скудной информации, попадавшейся ей на глаза, давно женат, у него две дочери, и ловить здесь Софии, в общем-то, совершенно нечего. Или тут дело в другом? София покосилась на мирно беседовавшего с Соболевым отца — последний не сбивался с выбранной линии поведения ни на секунду.
— Пап, я заберу Софию на пару минут? — Сашка учтиво пожал протянутую Романом руку и тревожно глянул на сестру.
— Заберите, Александр, — дружелюбно поддержал Сашку Роман, опередив отца, который отчётливо скрипнул зубами. — Девушка устала. Такое горе…
Он посмотрел на неё напоследок с тёплой улыбкой и умудрился выцепить и пожать ей ладонь, как бы ободряя. София присмотрелась, ища в его глазах интерес определённого рода, хищный блеск, возможно, — к такому она, уже вполне сформировавшаяся и привлекательная девушка, начинала привыкать. Но мужчина за тридцать — не её пубертатные одноклассники и друзья, даже если и было что-то, он это умело прятал.
— Ты что так всполошился?
Сашка целенаправленно тащил её к выходу из зала.
— У отца с ним дела, — сквозь зубы процедил брат. — И я не уверен, что стоит тебя в это втягивать…
— Каким образом меня в это можно втянуть? — притворно удивилась София.
На этот раз Сашка промолчал. Они забрали пальто у предупредительного гардеробщика и вышли в стылый апрельский холод, мгновенно охвативший их обоих, пробравшийся под тонкую шерсть верхней одежды. София поёжилась: шёлк платья моментально напитался стылой моросью и стал похож на наледь, покрывавшую тротуары — такой же тонкий, ломкий и очень холодный.
Сашка закурил, и от него пахнуло сладковатым запахом вишнёвого табака.
— Бросал бы ты эту гадость… — проворчала София, брезгливо отмахиваясь.
— Говоришь, как Ярослав, — Сашка невесело хмыкнул, а София закатила глаза.
Ярослав — эта вечная Сашкина заноза, которую он неосознанно порой цеплял почти в каждом разговоре. Он и сам ещё не понимал — почему, или просто признаться не хотел пока, в первую очередь, самому себе. София сообразила, что к чему, ещё на первом году Сашкиного обучения в университете, когда в их дом вошёл новый закадычный друг брата — высокий и пока ещё по-мальчишески нескладный, как большелапый породистый щенок овчарки, парень — талантливый, подающий большие надежды будущий архитектор Ярослав.
Сашка плыл рядом с ним. Плыл настолько явно, что это становилось видно даже невооружённым взглядом, но всё ещё списывал это состояние на «не разлей вода» дружбу. Софии Сашку было жаль: Яр не то чтобы был не по этой части, он был… Как утёс, что ли? И сдвинуть его с налаженной траектории могло только планомерное и повсеместное смещение тектонических плит — неумолимое и неостановимое. Сашка для Ярослава этим смещением едва ли станет. Так сказала мама — она у них очень понимающая и мудрая… Точнее… была такой…
И София наконец-то заплакала. С теми самыми рыданиями и позорным маловразумительным «ы-ы-ы». Словно прорвало плотину, и вся боль и весь ужас последних сумасшедших дней, начиная с известия о нелепой аварии и заканчивая сегодняшними отвратительными поминками, превращёнными отцом в фарс, выплёскивались и ломали, рвали на части…
— Сонь, не плачь… — она даже не заметила, как оказалась прижата носом к лацкану Сашкиного пальто, планомерно пачкая его потоком слез. — У тебя есть я, помнишь? Мы вместе. Все будет хорошо. Не плачь…
***
Сашка не сдержал обещания. Соня поняла это по голосу Ярослава — деревянному и вымученному. Он долго мялся и мычал в трубку, прежде чем выговорить:
— Я не знаю телефона вашего отца, а Санькина трубка в хлам, так что…
И правда. Телефона их отца он не знал, он и Сонин номер, как оказалось, записал только потому, что Сашка как-то забыл свой сотовый дома и набирал сестру несколько раз с телефона друга…
Сашка всегда любил скорость. Эта любовь больше соответствовала его характеру — стремительному, напористому и взрывному, но она отчаянно соперничала со склонностью к восточной философии, где в первую очередь нужно было дисциплинировать ум и тело, волю. Адреналин — тот же наркотик, и воля этой зависимости проигрывала безоговорочно. Адреналин Сашка ловил с помощью гонок на байках. Мама была против, и Сашка старался особенно не рисковать. Мамы не стало, и Сашка ударился во все тяжкие, по-своему топя горе.
Какое счастье, что в момент аварии рядом был Яр, который и оказался на закрытой гонке случайно, в качестве зрителя, уступив уговорам друга, желавшего, должно быть, больше похвастать и впечатлить, чем привлечь в тему. Он вовремя вызвал скорую, это Сашку и спасло…
И после звонка Яра Соня вновь — чуть больше месяца прошло — бежала по безликим больничным коридорам, которые все — одинаковые, различие лишь в разной степени облезлости, даже цвет стен не всегда разберёшь, — и давила в себе это тошнотворное чувство дежавю. Отличие было лишь в том, что мама водила машину осмотрительно и аккуратно, но это ей не помогло. Колёса огромной фуры, водитель которой не справился с управлением, не оставили ей шансов, несмотря на дорогую клинику — Сашка с одобрения отца в сжатые сроки организовал перевод из больницы скорой помощи — и светил в области нейрохирургии и травматологии, работавших в клинике и привлечённых со стороны. Брат так переживал, организуя всё сам, и сам же попал в переплёт по собственной дурости: брал особенно крутой поворот на своем «Судзуки-СВ», который позднее не сгодился даже в утиль. Как он не превратился в безжизненный кусок окровавленного мяса и переломанных костей, Соня не знала. Не иначе мама все ещё приглядывала с небес за обоими своими нерадивыми детьми…
— Да не беги, чего уж… — Ярослав, бледный и заспанный, прикорнувший, видно, на жёсткой больничной лавке, обтянутой потрескавшимся дерматином, среагировал на Сонины босоножки, простучавшие каблуками по задеревеневшему от старости больничному линолеуму. Он ерошил слегка отросшие волосы, тёр глаза и отчаянно зевал, а после криво улыбнулся Соне, обозначив ямочку на одной щеке.
Он ей нравился. Хороший и простой парень, надёжный, как скала, он возвышался над вечно волнующимся морем Сашкиного характера, принимая, не дрогнув, все его шторма и бури. Но вода камень точит… Сашка упорный, вдруг да добьётся своего… Если выживет.
И Соня вновь, как и месяц назад, расплакалась. Не сдержалась.
— Эй, да ладно тебе… — Яр смутился тут же и аккуратно обхватил её острые плечи большими горячими ладонями. — Живой он. Чудом не убился, хоть и травмы серьёзные. Выкарабкается, он у тебя живчик…
— Что… — Соня судорожно вздохнула, давясь слезами. — Врачи… что…
Ярослав помялся немного, провёл раскрытой ладонью по губам, глянул искоса:
— Пока в реанимации, — проговорил глухо. — Голова не сильно пострадала, на удивление, шлем хороший, сотряс только небольшой. А так… Переломов много и… Было внутреннее кровотечение, и не одно вроде… Эй… Ну, прекрати-ка, не реви. Хочешь, сбегаю, шоколадку тебе куплю?
Но Соня не хотела. Она почти рухнула на лавку, даже от её «бараньего» веса заскрипевшую оглушительно и жалобно, — как Яр умудрился её не обвалить? — и спрятала зарёванное лицо в ладонях. Она просто не вынесет этого, она не сможет. Если потеряет ещё и Сашку, останется и вовсе одна. Отца в расчёт брать не стоит, бизнес его всегда волновал больше чего бы то ни было, вот и общество Соболева он ей навязывал с завидным упорством, не гнушаясь дурным запашком, что так и тянулся от этого сводничества. Сашка туманно распространялся о том, что интересы у Романа едва ли романтические — на влюблённого трубадура он не тянул никоим образом. Соня это понимала и просто пряталась от отца, прикрываясь скорыми выпускными экзаменами. И, конечно, её защищал Сашка. Но теперь больше некому…
— …я Софии уже всё обрисовал в общих чертах…
Соня вскинула голову. За невесёлыми мыслями она пропустила приход отца, тот хмурился недовольно и безостановочно щёлкал кнопками телефона — звонок дочери вытащил его с какого-то раннего и чрезвычайно важного совещания, словно у него бывали не важные…
— Я понял, Ярослав, благодарю… Да… Слушаю… Нет…
И стремительно отошёл в конец коридора, уже не обращая внимание на Яра, который глянул на Фомина с огромным недоумением.
Соня усмехнулась, только смех вышел невесёлый, и лишь плечами пожала, сказать на это ей было нечего.
— Я думал, Санька преувеличивает… — протянул он и сдвинул брови, разглядывая коренастую, но ровную, как струнка, фигуру отца.
— Сашка не то чтобы идеален, но тебе он не соврёт… — пусть их, вдруг её слова заставят Ярослава задуматься.
Вдруг, когда — если — Сашка выкарабкается, её слова упадут в благодатную почву. Она была бы рада за них обоих…
***
Роману Соболеву проблемы были ни к чему, но при всём его везении в бизнесе, обусловленном упорным трудом и умением находить правильных людей и правильно с ними работать, он умудрялся порой просчитаться и неверно расставить приоритеты. И это дорого ему обходилось. Слишком дорого. Совместные проекты с Фоминым обеспечивали стабильную и вполне осязаемую прибыль. Тот глубоко и основательно занимался строительством — ниша во все времена многообещающая, сулящая немалый и устойчивый приток капитала. Любое сотрудничество обещало быть интересным: инвестиционный капитал Соболева в совокупности со связями и наличием у Фомина немаленького количества собственных гектаров под застройку, полученных в свое время не самыми законными способами — но, в самом деле, кто из успешных в мясорубке девяностых гнушался брать то, что плохо лежит? Проще пересчитать по пальцам тех, кому это претило.
Проблема заключалась в малости. Инвестиционный капитал Соболева представлял собой на данный момент — пшик. Правильная политика менеджмента и не особо большое количество «плохих» долгов помогло остаться в седле на протяжении десятилетия «малиновых пиджаков» и полнейшей анархии в законах, когда головы и капиталы партнёров летели в мусорные корзины, но его подвело слепое доверие самым близким людям, и вот он — нож в спину. Он не всегда оглядывался на тех, кто тянул дело вместе с ним — непростительное упущение, но он не мог иначе. К тому же от тех, кто стоял с ним рядом с самого начала, он отвык ждать подвоха. Он и верным мужем быть не стремился, но все свои интересы тщательно и аккуратно скрывал. Но, как оказалось, не от тех, от кого бы следовало это делать.
Однако мужчина планирует, а женщина сворачивает горы, если захочет. Его жена захотела. Его давний друг, из тех самых, что рядом с незапамятных времён, оказался в нужное время в нужном месте, будучи в курсе всей нелицеприятной Соболевской подноготной, употребив это знание себе на пользу. И после всего ввязываться в очередную авантюру, основанную на связи с женщиной — верх идиотизма с его стороны, но младшая Фомина была так юна и наивна, от неё так тянуло этой ванилью домашней маминой дочки и младшей сестры, всеми обожаемой и оберегаемой, но при этом вовсе не избалованной. Лёгкая и такая манкая добыча, покорная…
Но дело даже не в этом, хотя причина ничем не хуже прочих. Дело, как водится, в деньгах. Соболев — инвестор. Фомин — заёмщик. Роману хотелось получить назад свои вложенные капиталы, желательно с приличной долей прибыли, ещё — в перспективе — пристроить кое-какую долю бизнеса, при этом не выпуская её — эту долю — из рук и поля зрения. Фомину — заполучить эту долю и как можно больший приток денежных средств в собственные проекты. Вполне предсказуемым шагом Фомина было толкнуть свою маленькую Софию в Соболевские руки, стоило тому обмолвиться, что он не прочь такую сделать своей — вдруг да удастся слияние капиталов. О предстоящем разводе Соболев тоже невзначай сболтнул. Почему бы нет. Знали уже многие.
Многие не знали главного, но это главное — собственное бедственное положение — Роман планировал скрывать до последнего.
Вполне возможно, что именно этот совместный проект станет самым удачным в его жизни вложением сил и средств.
