***
— Ян, хороший мой… Славный мальчик… Тихо-тихо… Спокойно… — Соня из последних сил пыталась сдержать слёзы, уговаривая больше себя, но удавалось плохо. Её красавец-рысак чувствовал настроение хозяйки и вёл себя беспокойно, отчаянно прядал ушами, дёргал головой в попытке вытянуть из Сониных рук повод и бил копытами. Она определённо выбрала не лучшее время для тренировки испанского шага, но ей хотелось занять чем-то руки и голову, а следовало эту голову в первую очередь призвать к порядку и спокойствию, как и руки — она перебарщивала и слишком резко работала хлыстом, что поднимало агрессивность в своенравном жеребчике. — Всё хорошо, не волнуйся, всё хорошо… Да где уж там… Сашка уже пятый день без сознания в реанимации. Травмы оказались серьёзнее, чем предполагалось поначалу, его пришлось оперировать повторно — вновь открылось внутреннее кровотечение, и на этот раз ему всё же удалили селезёнку. И без неё, конечно, люди живут, но Сашка почему-то не хотел, так и болтался между жизнью и смертью, и Соня каждый из этих дней жила как последний, гипнотизируя саму себя приевшимся «всё хорошо». Всё было ужасно, на самом деле. Отец озаботился лишь переводом Сашки в частную клинику — негоже наследнику лежать с простыми смертными, — но врачи категорически запретили его трогать. Последствием для человека в таком тяжелом состоянии мог быть летальный исход. Практически все остальные хлопоты легли на Соню. Яр ничем не мог ей помочь — не сидеть же ему у постели больного, да и не пускают посторонних в реанимацию, — но что-то сделать пытался. В университете шёл разгар сессии и какими уж правдами и неправдами он договаривался с преподавателями и завкафедрой, но Сашке выставили всё автоматом, благо учиться тому нравилось, и он это действительно делал, не отлынивая, но всё же в большей мере, как предполагала Соня, следуя Ярославу — непробиваемо упорному и целеустремлённому. И София разревелась — в который уже раз за последние несколько недель. Держать всю эту боль в себе — невыносимая пытка. Невозможно. Ей даже пожаловаться некому, друзей и подруг у неё не наблюдалось. Приятелей по интересам и учёбе — сколько угодно, а близких нет. Среди девчонок и вовсе пустыня, она никогда не тяготела к сплетням и бесшабашным гулянкам, была больше интровертом и отчаянно плохо сходилась даже с вроде бы положительными людьми. Её другом, самым доверенным и надёжным, всегда был Сашка, который и выслушает, и посоветует, и пожурит — сказывалась небольшая разница в возрасте и безграничная, отчаянная любовь брата к младшей. И, конечно, ещё была мама. Мамы больше нет. Сашка тоже решил её бросить. И Соня осознала, что совершенно и абсолютно одинока. И, по сути, никому по-настоящему не нужна. У Сашки, хоть и очень относительно, всё же был Ярослав — надёжный и непоколебимый. У Сони был Ян. И, пожалуй, всё. Она вытерла мокрое лицо завалявшимся в кармане бридж платком и, причмокнув, потянула нервно переступавшего с ноги на ногу жеребца к деннику. Им обоим нужно было развеяться и сбросить напряжение. Она подседлала Яна практически на ощупь. Глаза застилало слезами, но рукам зрение и не требовалось — она сносно обучилась всему необходимому и довела навыки до автоматизма. Конюшня, где содержался Ян, была частной и небольшой, даже уединённой, располагавшейся на территории дачного общества, на берегу живописного озера. Леса в округе в большинстве своем — обычные посадки с преобладанием осин и берёз, рядом достаточно населённый посёлок, но это всё равно не мешало, развернуться и поскакать вволю возможность была. Поля, перелески, береговая линия ныне затопленного бывшего песчаного карьера — яркие блики на неспокойной воде искусственного озера и стайка горластых мальчишек на велосипедах… Они её и подвели. У одного из босоногой ребятни на руле, кроме обычного велосипедного звонка, оказался громкий гудок. И без того беспокойный Ян от внезапного резкого звука вздрогнул и попытался встать на дыбы. Жеребчик был хоть и резвый, но послушный, в обычной ситуации Соня смогла бы его успокоить, но сегодня — зарёванная и измученная очередной бессонной ночью, полной дум и метаний — она не сумела вовремя сориентироваться. Падение вышло неудачным: она опрокинулась на спину, причём упала на какой-то камень. Крутой береговой скат к воде, на этом участке тропинки больше напоминавший обрыв, раскис после долгожданного утреннего ливня. Не успев даже вскрикнуть, Соня съехала по траве и глине в воду и бултыхнулась в месиво водорослей, от неожиданности основательно хлебнув мутной воды. Место не глубокое, но стремительность и внезапность произошедшего, сильная боль в спине, сковавшая движения и на минуту даже заставившая беспомощно хватать ртом воздух, вместо которого вокруг — мутная глиняная взвесь пополам с озёрной ряской, едва не утянули её на дно. Не иначе и вправду над семьей Фоминых навис злой рок — не в бровь, а в глаз попал корреспондент местной новостной программы — раз судьба с таким неизменным упорством стремилась смахнуть с шахматной доски этой реальности неугодные фигурки. Но её время, очевидно, ещё не пришло. Кто-то, больно впившись пальцами Соне в бок, перехватил её поперёк груди и вздёрнул вверх, вытягивая на поверхность, таща к земле и выдирая из цепкой поросли водорослей, уже обвившейся вокруг рук и ног, которыми она беспомощно молотила в воде, пытаясь выплыть. Кажется, на какое-то время сознание помутилось. Когда она пришла в себя, всё уже кончилось. Над головой — безоблачное небо, под ноющей и саднящей спиной — мягкая земля, и фырканье лошади где-то близко, но пока не в зоне видимости. Соня попыталась сесть, но спину вновь основательно прострелило болью, а рядом хмыкнули, привлекая внимание: — Жива? Она медленно повернула голову на звук. Рядом сидел парень, весь мокрый, в драной светлой футболке, липнущей к сухопарому телу, обрисовывающей хорошо заметную мускулатуру плеч и плоский поджарый живот. Он криво ухмылялся, показывая крепкие белые зубы с единственным дефектом — кривоватым верхним клыком, слегка выпирающим вперёд, но это его не портило — только разбавляло, в совокупности с небольшим горизонтальным шрамиком под правым глазом, его глянцевую смазливость — слишком правильные симметричные черты лица. Будь всё до капли идеальным, он выглядел бы слишком искусственным, а так — живой, симпатичный парень, улыбчивый, с глазами странного цвета — в ярком свете полуденного солнца и не разберёшь, то ли серо-зеленые, то ли светло-карие, а может, серо-голубые, или это просто отблески близкой воды путают мысли. Ей в плечо ткнулась лошадиная морда — Ян извинялся, но Соня вновь вскрикнула — не ждала и перепугалась. — Чего пищишь? — ухмыльнулся её спаситель. — Видишь, жалеет тебя, прощения просит… Ян фыркнул согласно, будто понял, о чем говорил нечаянный адвокат, и потянулся к Соне снова, к самому лицу, зашевелил розовыми изнутри губами, прошёлся по щеке. И она захихикала, отпихивая виноватую слюнявую морду. Села с трудом. — Спасибо, — выговорила и закашлялась, горло саднило, говорить было сложно. — Я, кажется, решила свести счёты с жизнью в луже. Парень хохотнул. — Просто не стоило сначала взвинчивать коню нервы, а после ставить под седло. В таком состоянии на норовистую лошадь лучше не садиться, он же тебя чувствует и жалеть будет уже после того, как копытом в грудь засадит за малейший твой промах… Соня подозрительно прищурилась. — Это в каком ещё состоянии… — и тут же смутилась, приметив взгляд собеседника. Парень виновато дёрнулся и мгновенно вернулся взглядом к её лицу, с очевидной неохотой отвлекаясь от уровня груди. Июньская жара оставляла мало вариантов для экипировки, а вода, пропитавшая светлую майку насквозь, не оставила ни одного повода для фантазий, обрисовав Сонино тело до мельчайших подробностей не хуже, чем у ее спасителя. — В таком… — слегка зарделся тот. И Соня вдруг улыбнулась. Она знала цену симпатичным мальчишкам. Даже в свои едва семнадцать — знала. Её девятнадцатилетний брат особенно не скрывал своих похождений. Правда не всё, что озвучивалось и показушничалось на публику, было реальностью — больше своеобразным соперничеством в мужской среде, у Сашки нет-нет да и проскальзывала небольшая склонность к хвастовству, как-то тихо и незаметно для него самого сходившая на нет в процессе всё большего сближения с Ярославом. Но и того, что Соня видела, вполне хватало. Самодовольные и самодостаточные, обласканные родительскими деньгами и повсеместной вседозволенностью ребята-ровесники, да и парни постарше, походили на мелких пакостливых хищников, в каждом непосредственном контакте бравших свои персональные реванши. Должно быть, это нормально. Мальчишки есть мальчишки, и для них всегда существуют две категории — те девушки, что для счёта, и те, на которых женятся. Подразумевалось лишь, что исключительно от девушки зависит, в которую категорию шагнуть именно ей, но Соне почему-то казалось, что не меньшая ответственность возлагалась и на вторую сторону. Знать себе цену можно сколько угодно, но научиться жить, не веря никому и перепроверяя без конца… Разве это жизнь? Поэтому искреннее смущение и такой забавный румянец её внезапного спасителя, который — Соня была почти в том уверена — возрастом на год-два опережал и Сашку, пригрел её, как солнечный лучик после долгой и холодной ночи.***
Виталию Фомину ничто человеческое не было чуждо. Он гордился сыном и любил дочь. Гордился Сашкой, когда это имело смысл: поощрял успехи, хвалил за достижения, но не прощал и жёстко утрировал промахи. Мальчишка с детства обязан был воспитывать характер и осознавать, что окружающий мир это не солнце и радуга в небе, а в большинстве своём грязь под ногами. Любил Софию, пока его непреложно слушали и выполняли указания, и не доставляли неудобств. Но жена определённо портила детей. Слишком баловала их. Сашка всё же пошёл в него, обещал в будущем проявить жёсткий и пробивной характер, без лишних слюнявых нюансов. Соня… О ней Виталий много думал и всё больше понимал: своенравна, несмотря на замкнутость и тягу к одиночеству — или, скорее, благодаря им, — слишком самодостаточна и независима, умна — стоило отдать ей в этом должное, несомненно, — и плохо управляема. Однако эта характеристика не трогала бы его: пусть её, у него есть наследник, есть кому встать за правым плечом, есть кому в будущем передать бразды правления расширяющимся с каждым днем бизнесом, а дочь вырастет и выскочит замуж — считай, отрезанный ломоть. Только смерть жены внесла в мысли Фомина существенные коррективы. Некоторые финансовые реалии в прошлом вынудили его сделать жену хозяйкой значительной части его имущества. И завещание Юлии стало для Фомина неприятным, да что там — просто сокрушительным сюрпризом. На основании оформленного по всем правилам, в присутствии двух свидетелей, и заверенного нотариусом документа, София оказалась единоличной наследницей практически основной части земель и даже определённого процента недвижимости, а также десяти процентов акций компании Фомина. И не в Софии была проблема, а в исполнителе завещания, указанном Юлией. В случае её смерти душеприказчиком становился Дмитрий Трофимов. И многие перспективы и планы этот совершенно «левый» в бизнесе человек, рьяно взявшийся за свои обязанности, начал превращать в несбыточные мечты. Трофимов был школьным другом Юлии Фоминой, её одноклассником. Выбор именно его в качестве душеприказчика на самом деле удивил всех. Они не общались со времен института, с тех пор, как Фомин женился на Юлии с единогласного одобрения её семьи. Фомин поначалу обрадовался, припомнив Трофимовскую подноготную — парень из простой советской семьи, технарь, пошёл в жизнь по профилю образования и работал на тот момент техническим директором в электротехнической компании средней руки. Ничего сверхъестественного… Но этот обычный советский парень, сейчас уже, конечно, мужчина, упёрся рогом в забор и, обратившись за помощью к сыну-юристу, не так давно окончившему образование в столичном университете, вникал в порученные ему обязанности глубоко и основательно. При этом едва ли стоило рассчитывать на какие-либо компромиссы с его стороны. — Согласно завещанию покойной, мой клиент обязан в первую очередь блюсти интересы наследницы… Фомин скрипнул зубами и вновь отвернулся к окну, уставившись на собственное отражение в стекле. Над городом уже смеркалось, значит, на часах не меньше восьми вечера, а они до сей поры ходят кругами, как ослы, запряжённые в жёрнов. Щёлкнуть бичом, может? Младший Трофимов — высокий блондинистый пацан, в свои двадцать четыре уже ушлый, но какой-то… правильный, что ли, если оба этих понятия вообще могли идти в тандеме — стоял насмерть. Старший Трофимов сыну лишь кивал и поддакивал, изредка едва слышно выговаривая пару слов, советуясь или уточняя что-то по цифрам или терминам в бумагах. Фомин с минуту переглядывался с собственным отражением — не старый вроде ещё, но как-то обрюзг, расплылся. Он и в молодости отличался внешностью простоватой, брал больше упорством да нахрапом, а со временем, заматерев и зачерствев душой… В тренажёрку, что ли, записаться или и вовсе — чем чёрт не шутит — в салон… Он поморщился и повернулся обратно к сидевшим в зале переговоров. — В чём, по-вашему, может заключаться ущерб для моей дочери? Я её отец, единственный опекун. Я в первую очередь обязан заботиться о её благополучии… — Виталий Иванович, не стоит повторяться, — тут же откликнулся Герман. — Но последняя воля Вашей жены относительно наследства… — Послушай, ты, щенок, — не выдержал Фомин, — наследство заработано вот этим горбом, — и он смачно шлепнул себя по шее, — и вот этими мозгами, — постучал пальцем по лбу, — и то, что эта су-у… кхм… моя жена являлась юридически собственником, всего лишь формальность… — Виталий Иванович… — Трофимов-старший медленно поднялся из-за стола, — я считаю, наша беседа чересчур затянулась. Я уже принял на себя эти обязанности. В Ваших интересах не препятствовать мне в этом… — Я могу оспорить завещание… — забросил Фомин удочку, но Герман только устало качнул головой и усмехнулся в ответ. — Можете. Ваше право, — он потёр переносицу. — Но едва ли суд примет решение в Вашу пользу. Юлия Андреевна не поленилась и сделала всё тщательно и исключительно по закону, в том числе приложила к делу документ о медицинском освидетельствовании на предмет дееспособности. В силу этого… — Гер, идём, — вклинился в беседу его отец. — Достаточно на сегодня. Герман согласно кивнул и молча поднялся из-за стола, собирая бумаги. — Я понимаю, что это весьма удачная ситуация для вас обоих… — Фомин решил зайти с другой стороны. — Для Вас… Дмитрий Юрьевич, — он специально подпустил в интонацию сарказма, называя Трофимова официально, хотя мог бы вполне обратиться без всех этих условностей, знали они друг друга достаточно, — прекрасная возможность нарастить семейное благосостояние, а для Вас, Герман Дмитриевич, — получить прекрасный профессиональный опыт. Но мы ведь могли бы договориться о цене, которая перекроет указанное в завещании вознаграждение… Трофимов-старший приостановился на полпути к двери и обернулся, но ничего так и не сказал. Взгляда было вполне достаточно. У него было очень закрытое лицо — эмоции не прочтёшь при всем желании, то ли так научился он его держать, поскольку в прошлом, кажется, с мимикой у него проблем не возникало. Однако глаза иногда предавали. Как сейчас. Той ненавистью, что в них светилась, можно было прошибать стены. Должно быть, сдержаться ему стоило немалых усилий, но говорил опять же только сын: — Мой клиент рассматривает вариант отказа от указанного вознаграждения. Поэтому Ваше предложение не актуально… Про себя мальчишка и вовсе умолчал. Очевидно, что вслед за отцом размениваться на какие-либо бонусы, исходящие от Фомина, тот едва ли станет. Правильный… Ему бы честным прокурором идти впахивать, а не в юридической фирме работать. — Я думаю, на сегодня мы закончили, — Фомин, наконец, сдался. Беседа действительно зашла в тупик. Продолжать дальше было бессмысленно. — Абсолютно поддерживаю, — кивнул Герман и добавил. — В Ваших же интересах как можно скорее предоставить для моего клиента доступ ко всем необходимым для исполнения его обязанностей документам и информации, кроме уже имеющихся в распоряжении… Фомин отвернулся. За окнами практически стемнело, в отражении на стекле чётко проступала аккуратно закрывшаяся за обоими Трофимовыми дверь в переговорную, и Фомин выдохнул, потирая ноющий лоб. Меньше всего он хотел допускать их обоих до святая святых. Но, как исполнитель завещания, Трофимов становился практически полноправным партнёром на время частичной юридической недееспособности Софии. До её восемнадцатилетия он имел право подписи всех бумаг, связанных со сделками, проводимыми с наследуемым дочерью имуществом, а также вполне мог наложить на эти сделки своё вето посредством участия в этом органов опеки. И что-то подсказывало Фомину — на все его весьма интересные хитросплетения, в том числе связанные и с сотрудничеством с Соболевым, в котором должно участвовать как раз Сонино наследство, это вето и будет наложено. Трофимов-младший на это недвусмысленно намекнул, чёрт бы побрал слухи. Дельцы порой откровенно напоминают бабок у завалинки, собирающих сплетни и распространяющих их с бешеной скоростью, хотя сплетни эти порой помогают спасти миллионные состояния. Главное, уметь отделять зёрна от плевел. Отделять… Фомину нужна юридическая дееспособность Сони. Это автоматически даёт ей право подписи, устраняет необходимость взаймодействия с контролирующими органами, да и женщины всё же весьма внушаемые существа. Ночная кукушка всех других перекукует — так, кажется, говорят? Интерес Романа к Софии ему сейчас на руку. Это и отсрочка в некоторых обязательствах — его, Фомина, перед Соболевым, — и надежда на весьма заманчивое и взаимовыгодное сотрудничество в будущем. Не зря, ох не зря раньше устраивали браки по договорённости, в этом есть смысл. И Соболев — если у них с Соней всё зайдет достаточно далеко — не самый худший вариант для зятя. Всё в семью, как говорится. Приумножай и властвуй. Главное — правильно расставить приоритеты, не терять бдительность и качественно прикрыться юридически.