15 сентября 1989 года, Боулдер, штат Колорадо.
Он смотрел на свое кольцо и не мог сказать точно, когда в процессе быстрых сборов надел его на безымянный палец, по привычке, появившейся давным-давно. Оно тускло поблескивало в свете фонаря, который освещал его ладонь, лежащую на руле. Кольцо было поводом лететь камнем вниз, оно было грузом и обязательством, перед которым он сам становился подобным надоедливой мушке, ползущей по стеклу. Той самой маленькой черной точкой, которую ты размазываешь по гладкой тонкой поверхности — вот так вот просто, без каких-либо сожалений. Такими же были и обстоятельства, которые являлись для Генри непосильным грузом. И он чувствовал холод этого стекла под собой все явственнее. Генри убрал руку с руля и откинулся на спинку водительского сидения. Ему казалось, что его одежда до сих пор пахнет гарью, и сколько бы он не тер себя в душе по приезду, ему чудилось, что запах дыма прокоптил его насквозь, до самых костей. Так же, как и все события, расколовшие его как орех, на две половинки одного целого. Одна его часть рвалась к постоянству, к любимой Джулии, которая с некоторых пор смотрела будто сквозь него. И как бы не была велика его любовь, она забывала его, воспоминания утекали из ее памяти и она таяла на глазах, оставаясь просто человеком. Пустой болванкой, оболочкой, в которой не было ни чувств, ни воспоминаний, лишь пустой пронзительный взгляд светлых глаз, словно у младенца. Другая сторона этой правды ему претила. Он противился ей, потому что попросту не знал, что с этим делать. Лето было долгим и полным событий. И голос, который заполнил все это время без какого-либо остатка, оставался слепой надеждой на свободу. Он хотел взлететь с оконного стекла точно так же, как хотел бы увидеть Делайлу в жизни. Ему приходилось рисовать ее у себя в голове. Генри казалась странной даже идея того, что собеседник по ту сторону леса имел в его воображении только голос, он пытался наделить его формой. Ди казалась ему немного уставшей женщиной чуть младше, чем он сам. Он не видел ее слишком высокой и считал типаж таких женщин чем-то далеким, эдакой эпохи прокуренных кабаре-баров, когда его еще и не было вовсе. Но он знал, что почти наверняка никогда об этом не узнает. Убрав руку с руля, он открыл дверь и вышел из машины. На улице стоял вечер, мокрый и промозглый. Заасфальтированные мокрые улицы блестели в свете фонарей, отражались на дороге неоновые вывески и превращались в яркие размытые кляксы. Генри перевел взгляд направо и перешел дорогу, готовясь к худшему. Избежать этой встречи он не мог, и спасибо, Делайла — у него нашлись на это силы, чтобы не сбежать как трусу куда подальше, так просто бросив свою ответственность. Он остановился у дверей. Боулдерский интернат был мрачным напоминанием о том, что он однажды сделал. Он долго думал о том, что это было неправильным решением, но сразу вспоминал, как ждал Дэниела, тогда, когда его жизнь превращалась в кромешный ад. Джулия часто забывала обо всяких мелочах, и казалось, что понемногу забывает о том, кто она такая на самом деле. Бытовая жизнь рядом с ней превращалась в настоящий кошмар, и он старался так, как только мог. Но понимал, что не справляется. И он признал себе, что не смог бы терпеть больше. И вот, он стоял тут, перед дверями, за которыми находилась его Джулия. Генри огляделся по сторонам, словно ища пути отхода. «Ничего страшного не могло произойти, парень, — подумал он и горько усмехнулся, — ты не видел ее все лето, а еще весной она забывала тебя. Никаких проблем, Генри. Нет никаких проблем». Он вошел внутрь. Тут не было настолько уютно для того, чтобы испытывать чувство комфорта, которое обычно приходило дома. Он прекрасно знал, чем именно являлось это место; множественно наблюдал за этим, приходя сюда раньше. Десятки таких же, как она — Джулия, потерявшихся и пустых. Канула ли она в небытие сейчас? Он не знал и ему не хотелось знать; но он был тут, и назад дороги не было. «Ты должен с ней увидеться, Генри». Он подошел к стойке администратора. На него смотрела женщина средних лет, она разгадывала кроссворд в утренней газете и была слишком увлечена этим процессом. Казалось, она и не замечала вошедшего и весь ее мир был заключен на полосах этой кипы бумаги, еще пахнущей типографией. — Эм, — отозвался тот, — извините? Женщина оторвалась от решения кроссвордов и внимательно посмотрела на него. — Я пришел навестить свою жену. — Имя? — безразлично спросила она. — Джулия, Джулия Меган Хейз, сорок один год, — ответил он, — поступила к вам в начале апреля. Болезнь Альцгеймера, умеренная деменция. Администратор встала с места, доставая папку с делами пациентов. Она с подозрением смотрела на мужчину, словно тот обманывал ее и Генри испытывал некоторую неловкость перед ее пристальным взглядом. Возможно, это и было так: он ее обманывал, обманывал сам себя и весь мир вокруг. Обманывал Делайлу и саму Джулию, оказавшуюся заложницей собственного разума. — Они в общем зале, — ответила она, спустя мгновение, — просмотр фильмов. Проходите. Прямо, по коридору, вторая дверь направо. Скажете дежурному, что вы гость. И что за привычка приходить так поздно? Он пропустил ее колкость мимо ушей, и бросив в ответ кроткое «спасибо», пошел вперед по коридору, оглядываясь по сторонам. Стены давили на него, давили эти светильники в кружевных зеленых абажурах, которые подсвечивали безликие картинки в рамках на бледно-бежевых стенах. Темно-зеленый ковер под ногами заглушал его шаги, и он слушал, как колотится сердце где-то в глотке. Его рука толкнула дверь и он вошел внутрь зала. Тут было много людей. Миновав дежурного, он очутился в зале с мягкими креслами и диванчиками, с обивкой, похожей на платье его покойной прабабки. Тут были и столы, со шкафами, на полках которых громоздились книги и настольные игры. Людей было немало, но даже тихие разговоры посетителей с пациентами были пустыми и горькими, не прибавляя всему этому уюта. Генри сразу увидел ее среди дряхлых стариков, она сидела за столом и вглядывалась в детскую книгу с большими яркими картинками. Он хотел закричать; это никак не укладывалось у него с тем, что некогда эта женщина писала большую научную работу, из которой он не мог уловить даже мизерной части сути, чтобы понять, о чем она. Он пытался осознать, когда «Бом-кливер»* стал интереснее ее работы, но понимал, что упустил этот момент, он канул в бездну, как и все остальное. Глубоко вдохнув, он пошел к ней, преодолевая это слишком большое расстояние и пытаясь не развернуться, чтобы уйти назад. Джулия выглядела немного измотанной и уставшей. Под ее глазами залегли тени, а пытливый блеск, некогда живший в ее голубых глазах, исчез. Ее темно-русые волосы были собраны в тугой хвост на затылке, а тонкие пальцы крепко держали книгу. Она не замечала его. — Привет, Джулия, — выдохнул он и женщина подняла на него глаза. Она внимательно смотрела на него, словно пытаясь припомнить, кто перед ней стоял, но у нее этого никак не получалось. Глаза ее были пусты, как у фарфоровой куклы и никаких эмоций она не испытывала. Генри сжался: это было по-настоящему больно. — Кто ты? — спросила она, и он почувствовал, как начинает задыхаться. Генри внимательно смотрел на нее и чувствовал страшный холод. Закаленный жизнью мужчина не должен был плакать, но все это ломало стереотипы и устои, такие глупые и совершенно бесполезные в этот момент. Он смотрел на свою любимую Джулию и чувствовал, как быстро намокают глаза. Он не верил в то, что это происходило на самом деле. Он отказывался верить в это до самого конца. — Друг, — горько отозвался он, — я друг. Что за книжка? Я вижу, она интересная. Нравится читать, да? Джулия улыбнулась. Улыбка вновь принесла ему немало боли; деменция, за время его отсутствия в Боулдере, прогрессировала все сильнее. — Бом-кливер, — сказала она, не переставая улыбаться, — я хотела бы собаку. Они хорошие. Любишь собак? — Я люблю собак, ты права. У меня был пес. Да, — сказал Генри, — я тоже считаю, что они славные. — У тебя была собака? — восторженно сказала она, откладывая книгу. — Большая? — Да, — надломленным голосом сказал он, — большая овчарка, Мейхем. — А что с ней случилось? — Она умерла, Джули. «Как и ты». Он ощутил, как по щекам покатились слезы, он не мог больше сдерживать себя. Улыбка сошла с лица Джулии и она обеспокоенно смотрела на него. Как на незнакомца. — Почему ты плачешь? — взволнованно спросила она. — Тебе плохо? — Нет, — ответил он, утирая глаза ладонью, — все хорошо, извини меня. Не беспокойся. «Ну, а как же называется эта порода собак? Будь у меня такая собака, я бы отдал ее в цирк, не иначе!»*. Джулия вновь улыбнулась, обнажив ряд белых ровных зубов. Генри казалось, что сходит с ума.***
Он стоял перед обшарпанной дверью, не решаясь нажать на кнопку звонка, к тому же — уже было слишком поздно для похода в гости. Генри был мокрым и продрогшим, как уличная дворняга. Он так и не решился вернуться к себе домой и оставив машину на парковке, отправился к Сьюзен. Как Генри хотелось верить в то, что она не посмотрит на него осуждающе! Ему было больно понимать, что Джулия уже и не вспомнит его, она забыла его и нет в ее памяти ничего, что заставило бы ее обрадоваться его приходу к ней. Возможно, то было и к лучшему. Генри вздохнул и нажал на звонок. Ему хотелось забыться так же, как и Джулии. Но он не мог себе этого позволить. Он стиснул зубы и вздрогнул, когда открылись входные двери; все это время он вжимал кнопку звонка. На пороге стояла заспанная Сьюзен и смотрела на него во все глаза. — Генри? — ошарашенно спросила она. — Ты вернулся? — Прости меня, — сдавленно сказал он, стискивая зубы. — Прости меня, Сью. Она шагнула ему навстречу, выходя в коридор. Она не держала на него зла, казалось, одна на весь этот мир. Сьюзен крепко обняла его и мягко похлопала рукой по мокрой куртке. — Все хорошо, здоровяк, — тихо сказала она, — проходи. Он вошел внутрь, прикрыв за собой входную дверь. Сьюзен пошла вперед, зажигая в квартире свет. Тут было пусто, но уютно: съемная квартира не шла ни в какое сравнение с интернатом для умалишенных. Она снимала ее с тех самых пор, как переехала из Австралии, чтобы быть поближе к сестре. Чем это кончилось для нее — Генри, пока что, не знал. Ему не хотелось об этом слышать, но он знал, что Сьюзен обязательно ему об этом расскажет. Он видел боль в ее глазах. Он вошел на кухню и выдвинул из-за стола стул. Сью вытащила бутылку недорогого виски; «Хэнки Баннистер»* с красной этикеткой была наполовину пуста, и Генри уже подсознательно готовился услышать неутешительные новости. Она со стуком опустила на поверхность стола два стакана, вытащила из холодильника холодное мясо и бросила к нему упаковку с тостовым хлебом. Она была не в духе, Генри присмотрелся поближе: Сьюзен была разбита. Она налила ему и себе почти по полному стакану, не жалея на то золотистого напитка. Запахло спиртным. Генри взял в руку стакан, разглядывая лампочку через призму алкоголя. И одна только Сью знала, как ему хотелось напиться. — Месяц назад, — начала она, отпивая из стакана, — у Джулии случился приступ. Утром в их палату пришел дежурный, был утренний подъем, ничего необычного. Она не смогла самостоятельно подняться с кровати, но когда ей попытались оказать помощь — у нее случилась ничем не обоснованная вспышка агрессии. Мне позвонили в обед, сказали, что нужно приехать. — Что случилось? — Болезнь прогрессировала все это время, понимаешь? У нее ярко выраженная форма умеренной деменции, и вот что я тебе скажу, Генри: все катится к чертям. Спустя неделю она меня уже и не вспомнила. Я помню, — она качнула головой, — я пришла к ней, мы долго разговаривали. А она мне: «А ты кто?». А я сижу и не знаю, что ответить, Господи, Генри, это охренеть как больно! — Извини меня, Сьюзен, — сказал Генри, — я мог бы остаться, ведь я же, мать ее, мужчина, у которого есть жена. Но я просто сбежал, оставив ее одну. — Это был вопрос времени, — печально сказала она, — и ты точно не мог этого предугадать. Никто не мог. Рано или поздно все закончится и мы не в силах что-то изменить. Не вини себя, Генри, я бы тоже сбежала на твоем месте, я бы не смогла с этим жить. Ты еще долго продержался. — Но ведь ты все еще здесь. — А какой от этого толк, м-м? Скажи мне, Генри, давай. Может быть, я чего-то не понимаю? Он промолчал. Время шло быстро, утекая водой сквозь пальцы. Они продолжали пить и теперь бутылка была абсолютна пуста, лишь в стаканах плескалась остатки виски. Генри чувствовал, что он слегка опьянел и был доволен этим ощущением. Оно притупляло боль и это не могло не радовать. Сьюзен сидела, откинувшись на спинку стула и курила. Мужчина жевал мясо и старался не думать ни о чем. — Как там родители? — спросил он и женщина перевела на него взгляд. Он вгляделся в ее лицо. Они были очень похожи со своей сестрой, но не так сильно, как, например, однояйцевые близнецы. Сьюзен имела куда более широкие черты лица, чем Джулия, и волосы у нее были на порядок короче. Глаза были бесконечно уставшими и он попытался представить себе, как выглядел со стороны сам. — Они хотят перевезти ее в Австралию, — ответила она, — я вернусь вместе с ними. — Когда? — Через месяц, — она вдавила окурок в пепельницу, — они уже нашли хороший интернат. — Они ненавидят меня, да? — усмехнулся тот. — Я уверен в этом. Есть за что. — Генри, они никогда тебя особенно не любили, — пожала плечами Сьюзен, — не думаю, что может произойти хоть что-нибудь, ради чего они изменили бы свое мнение. — Да, — усмехнулся он, — наверное, это так. Сьюзен внимательно посмотрела на него. Он избежал прямого взгляда в глаза и влил в себя остатки виски, вновь чувствуя его резкий запах. — Умойся, — сказала она, — я постелю тебе на диване. — Хорошо, — ответил он и встал с места. — Ванная...? — Белая дверь, в коридоре. Тебя проводить? — усмехнулась Сьюзен. — Ты набрался. — Нет, — ответил он, — я справлюсь. Он вышел из кухни и поплелся в сторону ванной. Он не напился до той точки, когда происходящее оказывалось чем-то смазанным и ненастоящим. Потерянным. Он полностью контролировал себя и чувствовал лишь легкое головокружение, которого ему было недостаточно; это не было вершиной его изначальной цели. Щелкнул выключатель. Он вошел в ванную и открыл холодную воду, умывая разгоряченное алкоголем лицо. Вода обожгла его красные щеки и он посмотрел на себя в зеркало. Он и не думал, что представляет из себя столь жалкое зрелище. Глаза были красными и на их фоне карие глаза выделялись слишком ярко, отливая золотистыми солнечными лучами, пойманными в Шошони. Ему стало противно от самого себя, он закрыл воду и вытер лицо мягким полотенцем. Лучше бы он не смотрел на себя и вовсе. Генри вернулся в гостиную. На сером диване с мягкой обивкой уже лежали несколько пледов и подушек. Он слышал, как на кухне копошится Сьюзен, убирая и перемывая посуду. Выдохнув, он прошел вперед и сел на диван, потирая уставшие глаза пальцами. Ему не хотелось снова видеть во сне Джулию, потому что это для него это было слишком; он уже не хотел ничего. Из кухни вышла Сьюзен, погасив за собой свет. — Выспись хорошенько, — сказала она, с грустью разглядывая Генри. — Тебе это пойдет на пользу. — Спасибо тебе, — искренне сказал он. — Доброй ночи, здоровяк, — негромко сказала она, — Доброй ночи, Сью.***
Она сидела на диванчике и держала в руках записку. Было рано, но Генри покинул пределы ее квартиры куда раньше, чем она могла на то рассчитывать. Когда она проснулась, его уже не было. Лежали аккуратно сложенные пледы и подушки, диван уже не хранил тепла чужого тела. И теперь она сама сидела на этом диване, разглядывая записку на обрывке салфетки и пила горячий кофе. Она взглянула на стол из-за листка бумаги. На столешнице лежало обручальное кольцо. Сьюзен никогда не хотелось винить Генри ни в чем; он не был виноват и даже в этом случае являлся всего лишь жертвой обстоятельств. Он делал все, что мог и оставался с женой до тех пор, пока у него были на это силы. Она в некоторой степени завидовала Джулии: Генри был очень хорошим и любящим мужем, в этом она и не смела сомневаться. Сьюзен понимала и хотела большего, чем могла сказать. Генри оставался верным своей жене до самого конца. И этот конец настал, деменция забрала у Генри все, что он так любил. «Доброе утро, Сюзен, я знаю, что тебе это не понравится, но я должен уйти. Я устал бегать, понимаешь? Джулии больше нет и я не могу продолжать находиться тут, в том месте, где меня ничего больше не держит. Это все равно, что сыпать соль на открытую рану и говорить о том, что тебе не больно. А тебе больно до усрачки, Сью. В этом городе нет места, где бы мы не были с Джулией. Я устал, я не могу жить с этим. Прошу, помни нас такими, какими мы были с ней когда-то; ты очень гордилась нами, но теперь этого нет, и ты это знаешь. Спасибо тебе за все, Сью, ты очень сильный человек. Ты нашла в себе силы смириться со всем, но у меня их нет. Я зайду попрощаться к Джулии. Обещаю, что я не буду убегать от самого себя. Я начну жизнь с чистого листа. С самыми теплыми чувствами, Генри» Она отложила салфетку в сторону и отпила из стакана. Кофе получился отвратительным. Она сделала еще один большой глоток и опустила кружку на столик. Пальцы ее потянулись к кольцу, которое лежало на кофейном столике. Казалось, что оно потускнело от времени. Десять лет — не такой уж и маленький срок, который можно было бы провести в браке. Они любили друг друга и все об этом знали. Но пришла пора прощаться с прошлым, Генри выбрал правильный путь, без сожалений. Она гордилась Генри. Вернув кольцо на стол, она снова взяла в руки его записку, перечитывая. Уголки ее губ нервно дернулись. — Удачи тебе, здоровяк, — тихо сказала она, складывая записку пополам и поднимаясь с места.