Zilch

— Я откопаю этого мудака, в какой бы помойной яме его не спрятали копы, и раскрошу останки его родственников прямо в кастрюлю, в которой буду медленно варить его самого, пока говно в его кишках не растопиться и не зальётся ему в... Мужчина продолжал извергать из недр гортани страшные угрозы, описывая изощренные пытки и зверства, которым собирался подвергнуть федерального информатора, но большую часть этих жутких изуверств, пропитанных духом средневековой содомии, заглушали рёв мотора и сигнальные предупреждения проезжавших мимо машин, в плотном потоке трассы сливавшихся в единую полосу света. — С чего ты вообще взял, что он там был?! — Надрывным, срывающимся голосом вопил сосед на пассажирском сидении, пытаясь перекричать звон в собственных ушах от повышенного давления, возникшего вследствие резко нараставшей скорости автомобиля. Крепче вжавшись затылком в сидение, мужчина с опаской взглянул на спидометр и жалобно простонал: — О-ой, уже 180... — Говорю тебе, легавые подсунули в персонал блядскую крысу! — А я говорю, что никакой блядской крысы в клубе не было! Наёмник со снисходительной и насмешливой улыбкой оглянулся на собеседника, на несколько секунд задерживая выразительный, ироничный взгляд на мужчине рядом. Он будто сидел с ребенком, которого забрал со школы, и теперь умилялся его наивным суждениям. Отвлекаться от дороги при такой бешеной езде и уж тем более в черте оживленного города было чревато трагичными последствиями, но у Ким Чживона были свои отношения со смертью, которые строились на постоянном заигрывании, но четком осознании личных границ, поэтому идеально отточенные рефлексы уже были натренированы ощущать мельчайшие колебания у самой границы пропасти. — Мы сейчас правда несёмся под двести, потому что вмазанный сотрудник забыл вынуть свой наушник в ночном клубе?! — Вопрошал его компаньон, ёрзая на сидении как отъявленный неврастеник. — Этот сотрудник меня пас. — Окей, допустим, это не взыгравшаяся паранойя, но как ты успел за пару минут... Машина, Чживон! Блять, сбрось скорость! Ким Ханбин ударился затекшим локтем о наружную панель, так, что болезненный импульс прошёлся по всей нейросети и заставил сжать челюсть до приступа боли в зубах, а виском чуть было не приложился о запотевшее стекло. Бобби резво затормозил для того, чтобы отъехать на пару метров назад и вписаться в разворот между курсировавшим прямо городским автобусом и заворачивавшей хондой, водитель которой чуть было не врезался в бок их дорогостоящего автомобиля. Послышался мат на пусанском диалекте, но Бобби уже умчал прочь от места несостоявшегося дтп. Ханбин, ставя под сомнение их коллективный интеллект, вгляделся в боковое стекло. Позади них размеренно гудел городской поток, который явно не собирался играть наперегонки со смертью. Мужчина взглянул на очерченный профиль Чживона: — За нами нет хвоста! Сбавь скорость! Но заостренные глаза профессионального убийцы, казалось, заволокла туманная дымка, сквозь которую он следил за дорогой, но в остальном рассматривал в ней нечто иное. Умудренный опытом совместной жизни с этим гением злого умысла, Ханбин прекрасно знал, что в таинственно затемненном зале творится акт живой мысли, ведется анализ и тщательный подсчет возможных действий и их исходов. Бобби не только не сбросил скорость, но и продолжал ее набирать, периодически закипая и ударяя по рулю широкой черной оправой серебряных часов на запястье: — Я же, мать твою, был против выступать в одном и том же месте больше двух раз! Он резко крутанул рулем, будто нарочно заставляя Ханбина вывалиться из салона авто, так что тому приходилось то боком прикладываться к двери, то чуть ли не взваливаться на сторону водителя. Чувствуя первые вещие признаки сотрясения, Ханбин впал в унылое сожаление перед прошлыми поступками и принятыми решениями, приведшими его к очередной абсурдной ситуации. Автомобиль тем временем выехал на протяженный мост, обгоняя и буквально расталкивая других водителей, вынуждая потесниться и пропустить вперед обезумевшего гонщика. — Если ты не притормозишь, то мы либо вылетим в реку, либо привлечем внимание дорожного патруля. Чживон продолжал неистово газовать с полной самоотдачей. — Тогда ты точно не сможешь вскипятить внутренности этого урода и всех его родственников, — вздохнув, дополнил Ханбин. Стрелка спидометра медленно поползла вниз. Разогревшийся мозг Ким Чживона, настроивший свои базовые установки и параметры на выполнение четко поставленной задачи, а в этот раз именно «поймать доносчика и прокипятить его в кастрюле», быстро охладился и сменил тактику, стоило лишь его спутнику намекнуть о провале операции, если они снова угодят в силки закона или банально перевернуться на шоссе. — Кажется, оторвались, — констатировал Бобби, каменным лицом глядя в лобовое стекло. Ханбин в пассажирском кресле, поправляя рукава бомбера, скрутившиеся из-за лихой езды, закатил глаза: — Поздравляю, ты завоевал титул чемпиона по уходу от несуществующей погони. Это была самая захватывающая гонка со здравым смыслом. Несмотря на саркастично-язвительный тон, Ханбин был благодарен своему сумасбродному партнеру за неплохую встряску в субботний вечер, ведь теперь езда в пределах ста км в час казалась до изнурительности нудной и тоскливой. Бобби, в своём деловом костюме-тройке вальяжно покручивавший руль, выглядел все также убийственно серьезным и напряженным, но не мог не ухмыльнуться на едкое замечание своего незаменимого напарника. — Все ещё думаешь, что я просто так вытащил тебя из тёплого уютного клуба на морозный осенний ветер? Ханбин равнодушно пожал плечами, давно оставив попытки понять самовольного мужчину. — Пойми, это не было моей прихотью, — как-то слишком уж прискорбным, практически загробным тоном пояснил Чживон. Они встали у светофора около национального парка, чья листва уже практически опала, и одновременно взглянули друг другу в глаза. Как это всякий раз бывало, их дыхание синхронизировалось и вместе с ним будто приоткрылось все потаённое и невысказанное, осевшее глубоко внутри. Ханбину мгновенно передались тревога и смятение, охватывавшие в ту секунду разум профессионального наёмника. Его охотничье чутьё сигнализировало очень редко, и практически впервые заставило реагировать столь бурно и стремительно, как вынудило в тот промозглый вечер. — Значит, у нас крупные неприятности? — Глотнув, почти смирившимся тоном уточнил бывший дилер. Конечно, он бы с большим энтузиазмом признал, что у напарника ранняя стадия деменции или шизофрении, но откладывать или отрицать наличие конкретных проблем было бы в их случае крайне опрометчиво и недальновидно. Чживон лишь успел коротко кивнуть и выехать дальше за светофор, но у БиАйя от этого кивка внутри все перевернулось, а жизненные процессы буквально заморозились. Они заехали в почти безлюдную улочку, где стояло пару частных жилых домов на земельных участках, и уперлись в тупик бетонного ограждения. Уличных фонарей здесь не было, а за высокими воротами едва проглядывалось тусклое освещение, слабо разрезавшее завесу вечерней тьмы. Бобби заглушил мотор, и гудевший под ними механизм с рокотом замер. В салоне стало тихо, лишь слышен был размеренный ритм дыхания и едва отличаемого пульса. Чживон размял запястья, ранее вцепившиеся в руль мертвой хваткой, а затем заговорил так гипнотически спокойно и безмятежно, что это никак не вязалось с его прежними вспышками гнева и ругани: — Они явно подослали шпионить за мной человека из служб. Довольно хорошо камуфлируется, даже не заподозришь в нем легавого. Перед глазами Ханбина пробегали картинки из сегодняшнего выступления в клубе: один из сотрудников, обеспечивавших безопасность и фейс-контроль, и вправду чуть вкрадчивее приглядывался и не снимал наушника, периодически что-то туда бормоча, но БиАй бы в жизни не разглядел в нем потенциального пастуха. — Зачем это нужно? — Возмущённо вскинулся Ханбин, отучившийся от ярких проявлений эмоций в ходе курса реабилитации, но все же ощущавший наплыв беспокойства и паники перед возможным столкновением с рьяными блюстителями правосудия. — Мы давно не в обороте. Пишем треки, выступаем... Он запнулся при виде жалостливого и робкого взгляда Чживона, будто извинявшегося за доставленные неудобства. Но все же не мог понять, почему к ним прицепились и не могли попросту оставить в покое после всего пережитого пиздеца. — Поэтому-то я и сказал, что у федералов есть крыса, которая наверняка продала им информацию обо мне и моих делах за бугром. Не исключено, что это кто-то из отсидевших, вышедших недавно на волю и решивших устроиться поудобнее с контрактом на иммунитет и парой тысяч баксов. — Так они возобновят твои старые дела? — Скорее всего уже возобновили. Личности некоторых жертв помогли установить мой ранг, чтобы перевести в международные списки. Раз в это вовлечены ЦРУ и их операция по ликвидации крупномасштабных наёмных сетей, то мне точно нельзя сидеть сложа руки и гадать, кто же первым постучится ко мне в дверцу. — Чживон смотрел прямо и чуть выше, на едва растворявшиеся очертания облаков ночного неба, явно в голове прорабатывая эффективный план действий. А затем слегка повернулся к Ханбину: — Понимаешь, о чём я? Ханбин, до этой секунды прекрасно понимавший, о чем он, теперь начал во всем сомневаться. И в собственном мужестве и силе воли в первую очередь. Нахуй на его долю все это свалилось? Нахуй оно ему надо? Сколько этот бред мог продолжаться с ними? И сколько ещё терпеть от судьбы подстав и подлянок? Хотя, чего ещё стоило ожидать? Не мог же он в самом деле иметь право на беспечное существование после всего, с чем пришлось иметь дело. Бобби, прочувствовавший его внутренние терзания, решил облегчить муки: — Эй, тебе вовсе не обязательно быть девушкой солдата... — Хуйню не неси, — жестко и строго отрезал Ханбин, закаленный всем дерьмом, что выпал на его жизненную долю. — Каков план? Бобби на секунду состряпал растроганную гримасу, но шлёпок ладонью по плечу вернул ему прежнюю беспристрастность и рассудительность: — Мне надо замести следы и сыграть в ящик. Будто меня здесь никогда и не было. Сам понимаешь, что громкие тусовки этому не поспособствуют, поэтому с творческой самореализацией придётся повременить. — Окей, — слегка угрюмо кивнул бывший торгаш, а затем осведомился: — А моя роль в этом плане? Бобби обернулся всем корпусом так, чтобы чётко видеть возмужавшее лицо напарника: — Прикинуться, что никогда не знавал никого вроде меня. Если вдруг на тебя выйдут, то допросы и головомойка неизбежны. Знаю, что актерствовать ты умеешь неплохо, поэтому рассчитываю на тебя, Ким Ханбин, — с горькой усмешкой сообщил мужчина в костюме, от которого веяло портвейном, табаком и дорогим одеколоном. Ханбин, проглатывая ком и порыв сентиментальности, сухо отметил: — Хм, на удивление скромная роль. Бобби протянул руку к лицу Ханбина, но тот отпрянул. Не потому, что хотел закатить ему сцену с дальнейшим выяснением отношений и истерией, а лишь потому, что разговор был далёк от завершения, а до тех пор он не мог позволить себе размякнуть. — Эй, я доверяю тебе больше всех на свете. Неплохой старт для переговоров, а? Так что выслушай меня. — Обаятельно и заразительно улыбаясь, томно проговорил Бобби, узнавая блеск заинтересованности в ханбиновских глазах. — Я знаю, что могу на тебя положиться, поэтому и оставляю тебе свободу. К тому же, мне нужен будет перевалочный пункт в промежутках между маскировками и догонялками, верно? Тогда наши совместные ночи станут ещё умопомрачительнее. Ханбин брезгливо фыркнул и надменно отстранился, когда увлечённый Бобби вновь предпринял попытку одной рукой обхватить его шею, а другую опустить на тугой пояс чёрных джинс. — Лучше убей меня для гарантии, что я ничего о тебе не выболтаю, — с вызовом бросил он, глядя в наполнившиеся страстью и вожделением глаза убийцы. — О моих передвижениях будет известно лишь мне, так что тебе ничто не грозит, — возвращая самообладание, произнёс Бобби, хоть и продолжал хищнически осматривать фигуру бывшего торгаша. — Зато я могу выдать им, на каких пуэрториканских курортах обитают знойные проституты с внешностью как у меня, и тогда тебе крышка, приятель. Бобби рассмеялся чистым и искренним смехом, слегка запрокинув голову, а Ханбин уставился на ограждение и тоже издал пару веселых смешков. Они уже давно миновали пору беззаботной молодости, но все же умудрялись иногда вот так самозабвенно смеяться в присутствии друг друга и почти полностью приковывать внимание, распаляя былые желания и сладкую истому. Наконец Ханбин позволил лицу Бобби приблизиться и даже сам первый потянулся к его губам, накрывая их своими и сливаясь в нежном, ласковом поцелуе, которому два озабоченных дикаря учились долго и очень усердно. Когда их уста разомкнулись, Ханбин приложился лбом к слегка нависавшему лбу бывшего киллера и мягко, почти кротко спросил: — Когда? — Через сутки, не позже. Надо всё подготовить. Ханбин мрачно кивнул, надеясь, что полумрак автомобильного салона скрыл горестное выражение на его лице. Он понимал, что Чживону предстояла суматошная нервотрёпка: за сутки требовалось подделать документы, разобраться с банком и выплатами, осведомить Вана и подыскать относительно безопасное место с достаточно криминальной репутацией. Но, к сожалению Ханбина, на всё это действительно хватало суток. Через каких-то двадцать четыре часа Ким Чживона по кличке Бобби не станет в этом порочном городе и в его порочной жизни. Теперь особенно явно становилось то, что уточнение «не позже» предназначалось ему, Ханбину, бывшему торговцу по кличке БиАй, которого Бобби оставлял позади. Но останется ли всё в прошлом? Бобби слишком пристально вглядывался в лицо напарника, так что тому пришлось прильнуть к его плечу, лишь бы скрыть обуревавшие его страхи, досаду и отчаяние. Он сказал, что БиАй будет для него перевалочным пунктом, но ведь неизвестно, что будет поджидать его на дальних рубежах. Понимая, что нельзя было допустить, чтобы эта безнадежность просочилась сквозь его глаза и отравила сомнениями самого Чживона, который и так отдал ему очень много и ради большего вынужден был взять перерыв на скитания и странствования в неизвестности, Ханбин прижался к широкой грудной клетке спутника и обнял его так трепетно и чувственно, как они, кажется, не обнимались очень давно. Бобби зарылся носом в предплечье Ханбина, который едва не скулил, и, прекрасно понимая, что это временное прощание, прошептал его имя в область ключицы, а затем поцеловал основание шеи. Вернувшись к предплечью, Бобби ощутил податливую мягкость упругого тела, в котором обитал стальной, несгибаемый, восхищающий его дух. Это опьяняло и заставило волну экстатических мурашек пробежать по всему телу. Прочувствовав подрагивание мышц в той зоне, Бобби не выдержал и, одичало рыкнув, вонзился передними клыками в солоноватую плоть, чтобы тут же всосать раскрасневшуюся кожу, оставляя следы и отметины. Ханбин, с головой отдавшийся процессу, бесстыдно и похотливо постанывал, облизывая внешнюю сторону уха Чживона, чьи руки хозяйничали за плотным пуловером мужчины, оттягивая ткань подальше от желанного тела. Ханбин нетерпеливо скинул бомбер, затем помог скинуть Чживону пиджак и расстегнул его верхние пуговицы. Пока Чживон разбирался с остальными пуговицами рубашки, бывший торгаш уже стянул с себя пуловер. Они вновь слились в жадном поцелуе, как огромное ракообразное существо перекатились на заднее сидение, звонко ударившись макушками о крышу машины, но ни за что не отнимая блуждавших друг по другу рук. Чживон разложил напарника на широком сидении, благо элитарный класс автомобиля мог позволить немного вольности и импровизации. Легко разделавшись с молнией, мужчина склонился к паху, практически упираясь спиной в дверцу. Ханбин, едва ощутив волнительное прикосновение губ к члену, тут же поддался навстречу, облегчая им обоим довольно затруднительную позицию. Вскоре мрачный салон наполнился пошлыми звуками хлюпания и поцелуев. Машина слегка опускалась и приподнималась в колёсах после того, как Чживон обработал Ханбина и усадил его к себе на колени. При плавном насаживании бывшему торгашу приходилось сгибаться почти вдвое, чтобы не ударяться о крышку, и он всем телом прижимался к Бобби, обнимая его за шею и укладывая голову у него за спиной, откуда теперь доносились развратные стоны и приглушенная брань. Оба быстро достигли разрядки и, сняв резинку, запачкали салон автомобиля, но, не придав этому значения, в блаженной неге улеглись на заднем сидении. Бобби растянулся на нём, чуть сгибая колени и пятками упираясь в ручку дверцы, а на его груди комплектно умостился БиАй. — После всех дел заеду на автомойку, — ответственно заверил Чживон, но ему ответили жалобным стоном: — Давай не о делах. — Только не бросай музло, окей? Продолжай писать. — И ты тоже пиши и передавай как-нибудь. После сказанного Ханбин спрятал лицо в складках кадыка Чживона, где хранился источник его великолепного, басистого голоса, который всегда находил отзвук в сердце БиАйя. Было страшно представлять, что он не будет иметь возможности ему позвонить и переговорить, как при здоровых отношениях на расстоянии. Доступ ко всему «здоровому» был для них навеки закрыт. — Знаешь, теперь я разрешаю найти этого говноеда и сварить его заживо, — раздосадовано выцедил БиАй, пугаясь того роя тревожных мыслей, который возник после развеянной сексуальной эйфории. Страх перед будущем вновь заставил его расслабленные мышцы оцепенеть и затвердеть не хуже паралича. Бобби смачно чмокнул его в макушку: — Буду так часто надоедать, что ты не поверишь, будто я в розыске, — натянуто-озорным тоном объявил киллер. — Как долго люди бывают в розыске? — Дольше, чем наш высокоскоростной секс, — вновь с приторным задором отшутился Чживон, пытаясь сбросить с партнера налёт унылости. Но Ханбин был взрослым мужчиной, повидавшим всякое, и на него такие уловки не действовали. Он знал одно: чем старше они становились, тем меньше длился их секс, но дольше сохранялось паршивое настроение. И этот раз не был исключением. Им хотелось ещё кучу всего сказать важного и неважного, обсудить уйму всяких мелочей и каждого прохожего, но конечности стали затекать, да и жители частного сектора могли насторожиться при виде их машины. Так что оставшиеся крупицы уединенного умиротворения были отброшены житейскими нуждами и неурядицами нового толка. Кое-как одевшись, но не застегивая до конца пуговицы, Бобби пересел за руль и невольно, глядя на дорогу, потянулся к руке Хабина, которая покоилась на его бедре, чтобы ненавязчиво накрыть своей ладонью. В потёмках роскошного салона, по которому ещё блуждал аромат горячительного и одеколона, Бобби прошептал под тихое клокотание заводившегося мотора: — Проверки судьбы для нас ничто. На обратном пути Ханбин ехал максимально откинув сидение назад из-за болей в пояснице и полностью погруженный в сумрачные думы, в которых уже отчаялся увидеть хоть какой-то проблеск света. Он уже и позабыл, как много способен отнять неотвратимо наступающий день, рожденный новым рассветом. Отзвук треволнений и пробуждавшейся тревоги неизменно навещал между тремя и четырьмя часами утра. Неважно, насколько безмятежным и умиротворённым Ким Ханбин засыпал накануне, ночью он приходил в себя с чувством поддельности, словно персонаж игры, вырвавшийся из симуляции и заставший на своём месте самозванца. Глядя на обставленный интерьер, чьи очертания скудно подсвечивались огнями бессонного мегаполиса, Ханбину с трудом удавалось выстроить цепочку ассоциаций, сводившую всё к нынешним обстоятельствам. И неизвестно, было ли это следствием калейдоскопом сменявшихся событий или маниакальности затяжных состояний, отложивших свой отпечаток на сознании мужчины. Страх иллюзорности происходящего поселился в нем прочно и основательно, будто фобия, заложенная самой природой: вроде светобоязни, реакции кожи на морозную температуру и тому подобное. В каких бы роскошных апартаментах он не обитал, стены их все равно казались бутафорными и имитационными, как сценические декорации, в любой момент способные обернуться другой стороной, полностью меняя облик всего помещения. Поэтому главенствующими факторами при покупки квартиры являлись большая жилая площадь и наличие панорамных окон. Ну, ещё удалённость от окраин. Ханбину до зуда в паху надоело прозябать на отшибе, будто волк, которого держали на расстоянии выстрела от загона с овцами. Теперь он жаждал быть в общине, не стесняясь примитивных, племенных порядков вещей. И все же кое-где неординарные замашки и прихоти мужчины выдавали в нём человека, не обладавшего стадным чувством. Например, элементарное нежелание мириться с архитектурными проектами города и заглушать в себе тягу к дизайнерским, креативным добавкам. Панорамные окна, честно и без обиняков отражавшие ритм города, казались Ханбину до убогого посредственными и тоскливыми. Как ярый сторонник жаргонизмов, мужчина называл это явление зодчества «кошением под массы», поэтому привнёс своё тонкое мировосприятие в преображение собственного жилища. Это особое чувство стиля нашло выход в витражах, но яркие, цветные и иконоподобные изображения с мифологическими сюжетами оказались для домовладельцев слишком экстравагантным, помпезным и вычурным дизайнерским приёмом, не вписывавшимся в общий план жилого комплекса, чьи фасады были выполнены в постельно-кремовых тонах современного модернизма. Мужчине так и хотелось выкупить весь комплекс, а всех жильцов, соглашавшихся жить в неприглядных и заурядных коробках, послать к чертовой матери. Так бы он и поступил, наверно, если бы не секретарь, вовремя напомнивший ему о благоразумности, репутации и имидже. «Никто не захочет скупать акции и инвестировать в дела вздорного фантазёра с неуживчивым характером», — рассудительно выговаривал уравновешенный секретарь Квон. В ходе этих дискуссий между нанятыми дизайнерами и советом жильцов, проходивших под чутким руководством достопочтенного помощника, родился вполне приемлемый компромисс: прозрачная, едва заметная с внешней стороны роспись по стеклу, которая изнутри обретала явные черты замысловатого узора. Теперь это было излюбленным занятием директора Кима в минуты одиночества: сидеть на полу перед своим витражным широким окном и задумчиво проводить кончиком пальца по рисунку, за которым просвечивались игривые огоньки дальних фонарей и уличных подсветок. Преломляясь, они создавали причудливую игру света и будто переносили узор в трехмерное пространство, проецируя его тень на высокие тёмно-бурые стены с разводами, выполненными под разрез оникса. В такие ночи директор Ким накидывал на голые плечи тропическую рубашку с принтом зелёного бамбука и тростника на чёрном фоне, присланную около двух недель назад, и медленно потягивал сигарету известной марки. В окружении шикарного интерьера, затянутого мистическим сочетанием дыма и витражных теней, он казался отрешенным мафиозником, замечтавшимся о порабощении целой нации. Умывшись после сна так, что грузные капли воды ещё падали с ухоженных локонов на приподнятый воротник, Ким Ханбин одну руку сложил на голом торсе, а вторую с сигаретой меж пальцев плавно подносил к губам, пока замерзшие конечности хватали судороги. Он меланхолично прижимал голову к стеклу, невольно представляя, что оно вдруг исчезнет и его тело, стремительно перевалившееся за оконную раму, расшибётся об асфальт. В голове играла какая-то лирическая мелодия, у которой был потенциал перевоплотиться в полноценный трек. Взглядом он скользил по опустевшей магистрали, крышам небоскрёбов, по застывшим подъёмным кранам, пока не переходил ко внутренней обстановке. Пузырёк с капсулами на миг захватил всё его внимание, пока он с трудом не заставил себя отвлечься, облизав сухие губы. На полке внушительного гранитного стеллажа стояли две фотографии в роскошных золотисто-коричневых рамах. Единственные фотографии в огромной, полупустой квартире. И обе были сделаны незадолго после освобождения. Та, что правее, ближе к искусственному бансаю, была снята в доме матери. На ней Ханбин, побритый и ещё серый от болезни, пережитой в неволе, стоял между матерью и Ханбёль. С тех пор он мало бывал в том доме. Слишком много мрачных воспоминаний пробуждал материнский облик, который внутренний голос БиАйя привык ассоциировать с малодушием и беспомощностью. С того времени, как он стал зарабатывать первые гроши на подпевках и разогревах толпы, он отправлял семье материальную помощь и этим ограничивался. Даже ужасы заключения не помогли ему забыть то время, когда его, ещё не окрепшего, вынудили покинуть родной дом и скитаться по гетто в поисках дешёвой удачи. Его партнёр потом не раз предлагал отыскать виновника его рано окончившегося детства и «разобраться», но Ханбин лишь с насмешкой мотал головой. По крайней мере этот мудила познакомил его с капризной судьбой, у которой он взял уроки по навыкам выживания, поэтому не стоило больше считаться с этим мусорным отбросом. И всё же прощения и забвения БиАй не мог добиться ни для одного периода в своей беспокойной жизни, поэтому обрубал все с концами, не пытаясь цепляться за пережитки прошлого. Так он и перестал быть частым гостем в доме матери, хоть и продолжал финансово поддерживать своё несчастное семейство. Со вторым снимком дела обстояли куда лучше: узы, связывавшие с людьми, запечатленными на фото, были скреплены общими невзгодами, тяжкой тайной и грузом совести. Ничто так не сплачивает людей, как чувство вины или общая провинность. На фото они были в городском парке, на пикнике с соджу, пивом и барбекю. Этот общий сбор, который Ван остроумно объявил «встречей выпускников», случился спустя три месяца их с Бобби выхода. Ханбин как сейчас помнил тот тёплый, солнечный день. ДжэДжун и Ван подъехали последними. Джун заново поступил в университет не без помощи Вана, на которого непрестанно жаловался, как и на той самой встрече: — Опоздали не из-за меня, говорю сразу, — опережая приветствия, начал заметно посвежевший и возмужавший юноша. — Этот подлец вечно распугивает моих одногруппников, и мне приходится менять подгруппы. — Не моя вина, что ты слишком доверчив и неразборчив, — заносчиво дёргал носом Ван, запавший на блондинистый оттенок и теперь постоянно обесцвечивавший волосы, насчет чего только Джуну дозволялось его критиковать, называя «будущим лысиком». — Ты наводишь справки о каждом, кто окажется со мной в одном проекте. Это ненормально. Не все они потенциальные насильники, жаждущие меня подставить, — энергично заявлял студент юридического. — И к тому же, смею напомнить, я уже не такая легкая мишень, каким был раньше. — Я всего лишь забрал тебя из кофешопа, потому что нам было пора на встречу. Не преувеличивай. — Вот как? А обязательно было заходить со своим громилой и запугивать моего сокурсника до приступов пятнистой усрачки? Все присутствовавшие, а именно Ханбин, Нам Хван, Мину, ДжэГу и Бобби с равнодушием наблюдали за привычной перебранкой, без которой не обходились их встречи. Гризли, кстати, так и не посетил ни одну из них. По началу Ханбин чувствовал обиду и грусть, но затем свыкся с его позицией, понимая, что насильно мил не будешь, особенно тому, в чьи личные дела очень крепко ввяз. Конечно, он с большей доли вероятности ожидал, что ДжэГу поспешит покинуть их круг общения, но тот весьма дорожил полезными связями и не собирался лишаться их. — Я всего лишь сказал, чтобы он не забыл заплатить за свой кофе, как он уже пару раз забывал в 2012 и в 2014 годах, — настойчиво и с похвальной стойкостью продолжал отстаивать свою правоту Ван. — А склонность к недоплате счетов подводит людей к уклону от налогов, финансовым манипуляциям, клептомании, а там дальше и до тяжкой уголовщины недалёко. — Удивительно, и как это вообще могло его напугать? — Саркастично изрёк Джун, зыркая возмущенными оленьими глазами и напоминая этим рассерженного зверька. — Теперь это только вопрос времени, когда он напишет мне извинения и попросит взять индивидуальный проект. Ван самодовольно пожал плечами, даже не попытавшись сымитировать сожаление и взять ответственность за усложнённую учебу Джуна в экстремальных условиях, в которые сам же его и загнал. Более того, за непроницаемей маской мафиозного принца прослеживалась нотка ехидства и хорошо знакомого БиАйю выражения триумфатора, победно расправившего плечи. Этот негодяй всегда добивался своего. Впрочем, надо отдать должное стараниям ДжэДжуна: парень с несгибаемой решимостью давал ему должный отпор и награждал словесными подзатыльниками всякий раз, когда тот зазнавался и заигрывался во всемогущего Бога. Их отношения построились и практически удерживались на этих странных обрядах отталкивания и взаимного притяжения. Джун, закалённой суровой жизнью по ту сторону закона, решил изучать все его тонкости и находить в институте правосудия любые осечки и каждую брешь, которые могли привести к роковым ошибкам системы, жертвой которых он и сам стал однажды. Он хотел поступить на юридический своими силами, но, отвыкший от рутинного положения вещей, завалил приёмную комиссию и начальное тестирование, поэтому не прошёл по стипендиальной программе. Ван, подоспевший ему на выручку, разумеется, выбил для него грант собственными средствами. Но Джун заключил с ним контракт, что вернёт всё в течение учебы. Благодаря этому условию достоинство Джуна и его относительная финансовая независимость были сохранены, позволяя им оставаться относительно равными и иметь официальную причину для общения на случай, если их отношения зайдут в тупик. При этом они могли не сознаваться, что действительно испытывали друг к другу и к чему же, собственно, стремились. Оба ходили по тонкому льду, но Ханбин считал, что покуда обоих это устраивало, то несмотря на перебранки, ставшие уже традиционными, их самодостаточность была в целостности и безопасности, а он лучше всех понимал, как много это значило при такой эмоциональной карусели. Нам Хван, утративший деловую хватку, отошёл от дел, передав управление контрольным пакетом акций своему излюбленному сыну, а сам почивал на солидных дивидендах. ДжэГу где-то слышал, что Гризли устроился инструктором в фитнес-центр, а он сам нашёл склад, в котором подрабатывал охранником, постоянно отшучиваясь на тему того, что теперь поменялся с надзирателями местами. МинУ первое время приходилось хуже всех: его также, как и БиАйя, глубоко ранила шокирующая новость об уходе Чесона. Хрупкое душевное равновесие было подорвано, и он страдал от пароксизмов и участившихся приступов удушья, сопровождавшихся целым рядом нервных синдромов и психо-соматических расстройств. Вскоре ему полегчало после того, как он стал посещать, по наставлению ребят, интенсивную групповую терапию для лиц, восстанавливавшихся в социуме после отбытия срока. Он встретил там девушку, которая прошла схожий с ним путь и имела похожий опыт психологических отклонений. Они боролись с осложнениями и внутренними дисфункциями вместе и, обретя в ее лице единомышленника и незаменимую поддержку, МинУ пошёл на поправку. Он даже начал говорить, рассказывая ей и только ей целыми абзацами про то, кто такие Чесон, Джун и БиАй, а она слушала с таким упоением и вниманием, что МинУ в уме называл её святой. Он вновь обрёл давно утраченный шанс на восстановление. БиАй ни раз отмечал, что Чесон–сонбэ, увидь он его сейчас, жутко возгордился бы успехами своего хубэ. Ханбин много раз представлял, каким бы Чесон вышел на этой фотографии, по какую сторону встал, где бы нашёл пристанище, чем бы занялся в жизни. Но затем отпускал эти мысли, останавливая взгляд на самой большой пустой полке, специально выделенной под записку И Чесона. Она была обрамлена искусной рамкой ручной работы, которую Ханбин попросил выполнить из металла, напоминавшего стальную решётку того жилья, что они делили друг с другом. Рядом с теми словами, начерченными слабым почерком друга, Ханбин мысленно поставил его невидимый портрет. Это поразительно, но бывший торговец с фотографической точностью представлял иссушенное анорексией лицо, будто оно никогда не таяло и не блекло на пленочной ленте памяти. Будто рядом с запиской действительно стоял настоящий портрет И Чесона, чьи губы иногда приходили в движение во тьме элегантно убранной спальни и шептали ему: «А ты, Ханбин, не бери на себя слишком много. Ты этого не заслуживаешь». Фотографии на миг озарились всполохом света, а затем утратили своё мимолетное сияние и погрузились во тьму. Ханбин вновь был один в люксовых апартаментах. В горле пересохло. Ему захотелось смочить его чем-то терпким, но он завязал со спиртным после повторного выхода из клиники, куда в последний раз загремел два года назад. Тогда, когда их успехи на музыкальном поприще хип-хоп и ар-эн-би культур наконец-то стали заметнее и плодотворнее, все внезапно пошло под откос. Теперь же, когда Ханбин прожил уже половину жизни, он понимал, что так и должно быть: покуда жив, ты на волнах, тебя бросает из стороны в сторону, то подкидывая, подбрасывая на гребне, то погружая под воду, опуская на самое дно без возможности вдохнуть кислород. Первая передозировка болеутоляющими лекарствами случилась через полгода после освобождения. Но она показалась безобидной на фоне второй. Во время первой Бобби был рядом, и ремиссия прошла без затруднений. Да, Ханбин лишился многих прелестей жизни, но судьба приучила его быть обделённым. Вторая передозировка едва не окончилась летально. Врачи откачали его в последнюю минуту и вытащили буквально с того света. На тот момент он не видел Чживона уже целый год, получая от него лишь посылки, которые служили знаками того, что он жив и что всё с ним в порядке. Но те нечастые посылки не могли заменить его присутствия, которое оказалось необходимо, не могли поддержать на плаву так, как сделал бы его ободряющий, самоуверенный голос, когда другие андеграундные смельчаки начали по-жесткому прессовать назойливого рэпера, начавшего отношения с музыкой в столь почтенном для молодняка возрасте и при таких печальных обстоятельствах. Хоть публика и импонировала загадочному БиАйю, наделённому собственным шармом и читающего о мрачных вещах с непоколебимой стойкостью духа, этой симпатии не хватало, чтобы грезить о целых подпольных залах и паркингах, пришедших посмотреть на него одного. Творческий кризис, сорванные нервы в купе с ноющей болью, обернувшей всю борьбу к зависимости от седативных привели БиАйя к порогу клиники при научно-исследовательском центре, крышу которого директор Ким видел и по сей день из панорамных окон своих апартаментов. Это лечебное учреждение предназначалось для особо трудных клинических картин, которым являлся повторный случай передозировки лекарственными препаратами Ким Ханбина. Лишь природная выносливость БиАйя и высокая квалификация врачей спасла критическое положение. Но БиАй с тех пор мучился от побочных явлений того страшного передоза: его органы восприятия иногда притуплялись, а тело начинало потряхивать и бросать в озноб, от чего он прикрывал глаза и, всматриваясь в блики на внутренней стороне век, видел со стороны своё истощенное, исхудавшее тело рядом с трупом Чесона, который вдруг протягивал руку к его плечу и тормошил его, приговаривая, что это не та участь, которую он ему завещал. Повторял ему, что он заслуживал другого. И тогда Ханбина отпускало, хоть он все ещё слышал его настойчивый голос своим внутренним чутким слухом. В стенах того учреждения, в общей палате для экстренников, Ханбин отходил долгие и тяжёлые три недели, когда жизненные силы и стремления угасали с каждой минутой. Он не чувствовал себя победителем в схватке со смертью, а почти полностью ощущал себя сломленным и бесполезным, больше неугодным этому миру. Только визиты знакомых и друзей скрашивали те апатичные, однообразные больничные будни. Среди всех прочих памятных посиделок особенно знаменательным оказался приход ДжэДжуна в тот день, когда он объявил, что у него появилась девушка и он намерен сделать ей предложение. Это заявление неслабо потрясло БиАйя, он даже посчитал, что галлюцинирует на фоне передозировки, от которой еще не до конца отошёл. Джун уверил его, что знаком с девушкой давно. Она сама была инициатором их знакомства и постоянно навязывала общение, всячески одаривая знаками внимания, пока он не привык к этому и не разглядел в ней что-то в ответ. Он не решался обсуждать это с Ханбином, видя, как тот сам едва вывозил личные проблемы и в подавленном состоянии еле справлялся с депрессией. Сам БиАй к уверениям парня отнёсся скептически, решив, что это не было ничем большим, нежели вздорным капризом Джуна, и продиктован этот каприз был лишь желанием разгневать Вана и призвать его к активным действиям. Ван вскоре после исчезновения Бобби тоже залёг на дно, но объясняться не посчитал нужным, внезапно канув в лету. ДжэДжун не желал рассказывать подробности того, что предшествовало бесследному исчезновению Вана, но БиАй догадывался, что многое у них было не гладко. Зато Джун охотно поведал хёну о нраве и житейских привычках своей избранницы. Он с трепетом и нежностью сообщал, что Хёрим росла в бедной семье, отец их рано скончался от алкоголизма, а мать работала кухаркой, одна воспитывала её и младшего брата, пока однажды после долгой рабочей смены не схватила сердечный приступ. С тех пор Хёрим подрабатывала и училась заочно, но теперь её брат уже достаточно подрос, чтобы зажить своей жизнью и не полагаться во всём на сестру. Они встретились на семинаре приглашенного зарубежного лектора и с тех пор почти всё свободное время проводили вместе. По словам Джуна, она являлась целеустремленной, но сердобольной девушкой. Очень усердно работала, отличалась усидчивостью и трудолюбием. — Она знает о судимости? — Посчитал нужным спросить БиАй, лёжа в больничной койке. Джун утвердительно кивал: — Я сразу поведал ей о тёмных пятнах в прошлом, думал, это её отпугнёт. Но она наоборот ещё больше заинтересовалась во мне, — с усмешкой выговорился Джун, попутно вдаваясь в детали и подробно делясь своими впечатлениями об особенностях обретённой пассии. Так они и провели тот странный день, а потом Ханбин вновь остался один на койке с чувством опустошения и безмерного одиночества. Жизнь текла своим чередом, люди встречались и расходились, теряли всё, начинали всё заново, и лишь он один был снова заперт в глухих стенах, в своей голове, как узник без точки на карте, куда можно было бы сбежать. Когда через некоторое время Джун навестил его снова, то поделился ещё более грандиозными новостями: они с Хёрим съехались и планировали обручиться. С самого утра Ханбин был напичкан очищавшими организм смесями и туго соображал. Но даже тогда он заметил, что события в жизни младшего набирали слишком стремительный оборот. — Я думал, ты придёшь с невестой, — произнёс БиАй после душевного приветствия. — Хёрим очень хотела придти, но её срочно вызвали на стажировку. Она просила передать, что в следующий визит обязательно придёт познакомиться. Ещё бы, я же о тебе все уши ей прожужжал! Ханбин видел, что Джун светился ярче речных мотыльков, но лишь понадеялся, что это не было результатом самообмана, питавшего его иллюзии о нормированной жизни. — Как вы с ней уживаетесь? — Отлично. Хотя, судить, конечно, ещё рано. Но всё в порядке. Настроение Ханбина оставляло желать лучшего, поэтому чувства такта знатно не доставало, но это было даже и неплохо, ведь только так он мог решиться на откровенный вопрос: — Джун, она знает о Ване? Взгляд тонсэна тут же похолодел. Прежней жизнерадостности как ни бывало. — Об этом ей знать незачем. Ханбин вновь почувствовал себя в качестве строгого ментора, недовольного поведением своего подопечного, которому рафинированность стерильной жизни явно вскружила голову. Он посчитал нужным произнести горькую правду: — Раз она не знает о нём, тогда считай, что она ничего о тебе не знает. Предчувствуя взрыв негодования со стороны младшего, Ханбин заведомо отвернулся к окну. Его мучили страшные мигрени и споры с другом на повышенных тонах не входили в его лечебный график. Однако Джун заговорил бесцветно и холодно: — Я не хочу потерять своё настоящее из-за ошибки прошлого. Разве это плохо? Ханбин вернул взгляд на хубэ и тогда, даже при хорошим освещении люминесцентных ламп, выделявших его повзрослевшее черты все также привлекательного, но более сурового лица, увидел в нем того же импульсивного ребёнка, шедшего на поводу у подавлявшего большинства и, независимо от своих былых подвигов и несокрушимости, все же боявшегося пойти против общеустановленного порядка вещей. Это все, конечно, не было пороком, но БиАй чувствовал, как это усложняло ему жизнь при принятии любых решений. — Мы оба знаем, что это было большим, чем просто ошибкой прошлого. — Ханбин решил, что младшему было важно услышать это из чужих уст. — Ваша продолжительная связь не была просто встречей на одну ночью после пьяной вечеринки. У Вас с ним сложилось своя история. Разве об этом можно умалчивать? Джун не выдержал поучительного тона своего сонбэ и яростно огрызнулся: — Да что ты прицепился с этим, хён?! Уже много воды утекло с тех пор! Я думал, что мы забили на это и живём дальше. Но БиАй чувствовал, что это было ничем иным, как защитной реакцией тонсэна, а значит в его словах была доля правды, иначе Джуна это бы никак не коснулось. — И что, хочешь сказать, что теперь тебя это больше не волнует? — С вызовом поинтересовался Ханбин. Если младший мог так сорваться на нем, пациенте клиники, то вряд ли выдержит расспросов неравнодушной жены. Джун присел на придвинутый к койке стульчик и сложил руки на коленях, подрагивая коленом: — Уж ты-то должен знать, как это мучительно, когда в отношениях всё на свете мешает вам быть откровенными. И искренние вы только тогда, когда доводите друг друга до приступов свирепого бешенства. У тебя была подобная драма, и чем она закончилась? Хочешь, чтобы я также изводил себя, а потом лежал рядом с тобой без цели и смысла в жизни?! Джун настолько распалился, что его рёв был слышен во всём крыле, отчего двое санитаров чуть было не выволокли его прочь, но с позволения Ханбина не стали этого делать. Вид побитого щенка, который так давно не видел БиАй, вновь возник на лице друга, когда тот с искренним сожалением зашептал: — Прости меня, хён... Я не это имел ввиду. Я просто сорвался и... Но Ханбин примирительно остановил его: — Я тоже хорош. Задел за больное. У тебя ведь всё только начало налаживаться. Мне стоило просто порадоваться за тебя, а не кидаться с обвинениями и проповедями. — Горько усмехнувшись, Ханбин поправил иглу от капельницы на своей кисти: — Кто я теперь такой, чтобы учить тебя жизни. Сторчавшийся дилер — это зашкварнее некуда. Джун тут же оживился и растроганно, тепло улыбнулся хёну: — Ерунда. Ты всегда был и будешь мне самым родным и дорогим человеком на свете. Кстати, Хёрим вообще считает тебя легендарным сломленным воином. С моей подачи, конечно. — Жаль будет её разочаровывать, — усмехнулся БиАй, немного воспаряя духом после добрых слов младшего. — Знаю, хён, что ты просто оберегаешь меня. И как всегда хочешь защитить. — Тень улыбки слегка померкла на лице Джуна, когда он спустя паузу заговорил вновь, опуская длинные ресницы: — Но Ван ясно дал понять, что всё кончено. Наигрался, видимо, и решил забить. Бровь Ханбина сама по себе поползла вверх. Он был более чем уверен, что на счёт Вана Джун шибко заблуждался. В том-то и была загвоздка, что Ван, конечно, был непредсказуемым типом, способным на всякого рода игры разума, но он не любил ничего выпускать из-под контроля и не избегал возможности срубить всё на корню, прямолинейно, открыто и прямо обо всем заявив, расставив точки над «i». По глазам Джуна БиАй почувствовал, что тот и сам сомневался в своей теории, прекрасно изучив манеру Вана вести дела. И так двусмысленно поступать было бы уж точно не в его характере. Но БиАй решил прикусить язык, не вводя только-только успокоившегося парня в новый приступ смятения. Тот внимательно наблюдал за сонбэ и наконец отважился спросить: — К тому же, разве у вас с Чживоном не то же самое? — Тут совсем другое, — тут же отбил эту мысль Ким. — Ну да, конечно, «ты не понимаешь, это другое», — шутливо прогундосил Джун. Ханбин закатил глаза: — Серьёзно, Джун, не делай вид, что ты не в курсе его ситуации. — Я в курсе, что он оставил тебя, хён. Почти в одно время с Ваном. БиАй, раскусив намёк Джуна на изумительное совпадение и «случайности неслучайны», раздраженно молвил: — Он присылает эмотиконы каждое утро. — Хён, ты сам просил быть серьёзным! — Он в розыске, Джун, как ты предлагаешь ему вести себя? — Зашипел Ханбин, перейдя на полушёпот, чтобы не беспокоить и без того взбудораженных соседей. — Петь тюремные серенады под окном моей палаты каждый долбанный вечер?! — Я думал, что у него свои «договорённости» с корейскими властями, — пренебрежительно бросил Джун. — Не в этом дело. — Что это значит? — Он во всемирке. — Твою ж мать. Джун был прекрасно осведомлён от Вана, что «всемирка» — это конечная станция для преступников, насоливших зарубежом и понадеявшихся скрыться от ока правопорядка. Всемиркой также называли ежегодно пополняющийся список потенциально опасных преступников, вносимых ЦРУ для слежки, поиска и поимки межнациональных и космополитических убийц, совершавших покушения или нападения на важные политические персоны обоих полушарий. Взволнованно потерев ладони, Джун опасливо спросил: — Думаешь, что Ван там же? — Переживаешь за него? — Не удержался от колкости Ким. Джун рассерженно отвернулся, но БиАй сжалился над его любопытством и нервами, поэтому заверил парня: — Не думаю, что Ван им как-то досаждал. Он уголовник континентального масштаба и вряд ли вёл крупные дела за пределами страны. Джун, хоть и пытался не выдать этого, облегченно зажмурил глаза на пару секунд. С момента выписки прошло уже два года. Тогда Ханбин не верил, что сможет подняться на ноги и зажить, как подобает. Думал, что вот-вот закончит в какой-нибудь сточной канаве. Но судьба-шутница и на этот раз преподнесла сюрприз: нетизены заинтересовались микстейпом БиАйя, вновь выводя его в топ рэп-чартов и в популярных запросах на поисковиках. Посыпались предложения выступить на разных площадках, вечеринках и встречах андеграундного хип-хоп коммьюнити. Его треки с лирическим напевом и глубоким смысловым содержанием многих тронули за душу и он стал набирать свою фанбазу. Стали появляться первые контракты и предложения о постоянном сотрудничестве, но условия многих были кабальными, поэтому Ким действовал с осторожностью. Тем не менее он успешно закрепился на сцене, продюсируя песни для многих начинавших исполнителей, тут же завоевывавших популярность благодаря его соавторству. Все это привело к тому, что полгода назад он основал хоть и скромный, но единоличный собственный лейбл и взял умелого, расторопного помощника — секретаря Квона, на редкость хваткого и прыткого в музыкальном шоу-бизнесе. Дела медленно, но шли в гору. Он даже подписал контракты с некоторыми талантливыми артистами, которые стали приносить копейки в развитие дела. Развернувшись, директор Ким смог завоевать уважение и даже на первый крупный, честный заработок приобрел квартиру, в которой теперь сидел у панорамного окна каждую ночь. Единственное, что не изменилось с тех пор, как он пережил передозировку, это его отношение к спиртному и медикаментам. И отсутствие Бобби, который иногда присылал ему немногословные записки, напоминавшие короткие шифры, и прикреплённые сувениры. В одной из последних посылок БиАй и обнаружил стильную рубашку, сшитую будто специально для якудза, где большая часть нефритово-зеленого принта приходилась на спину. В ней он и встречал новый рассвет в этот раз, вспоминая, как они вместе разъезжали по городу со своим трек-листом и выступали в клубах, чтобы потом, сойдя со сцены и все ещё вкушая этот остаток дикого драйва, ебаться до потери пульса в крохотной съёмной комнатушке. И конечно же их последний, как назвал бы Бобби — «высокоскоростной» секс в тачке в ту облачную ночь. Ни Бобби, ни Ван с тех пор больше не представали перед ним живьём, будто их и вовсе не существовало. Теперь они стали казаться больным плодом фантазий шизофреника, потушившего докуренную сигарету о дно малахитовой пепельницы в прохладной квартире, по которой, как воры, крались узорчатые тени.