Воспой Приамова сына

      «Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына...»       Александра Терентьева, сына Леонида, читать поэму не тянуло совсем. Особенно в таком пышноязычном переводе. Будучи студентом-третьекурсником юрфака, Александр привык к текстам многоэтажным, но предельно точным и конкретным. Поэтому предстоящее обилие эпитетов, архаизмов и прочих литературных изысков заставляло содрогнуться.       Но с другой стороны – чем заняться накануне зачета?       Открыть учебник? Слишком легко. Писать шпаргалки? Бесполезно – отнимут. Молиться? Может не сработать.       Значит, пока есть свободное время, а количество пересдач не ограничено...       «...Грозный, который ахеянам тысячи бедствий соделал...»       Терентьев печально вздохнул и посмотрел в окно. Пепельно-серое с беловатыми прожилками небо нависло так низко, что едва не задевало крыши домов. Похожий на мелкие бесцветные осколки снег, долетая до земли, растекался в широкие мутные лужи. Поднялся сильный ветер, от чего оголенные ветви каштанов, высаженных какими-то таинственными зигзагами у входа в общежитие, противно скрежетали по стеклу.       То еще бедствие, самой природой соделанное.       «Кто ж от богов бессмертных подвиг их к враждебному спору?»       Закрыть неинтересную книгу не давал именно спор. На днях Александр заключил пари с одногруппником – Андреем Мальцевым по прозвищу Википедий Плюс («Плюс» добавили по двум причинам: во-первых, складывалось впечатление, что в голове Андрея умещалась информационная база, превышающая объем Википедии в разы; во-вторых, Андрей был полноват), – что сможет прочитать «Илиаду» за ночь. Крайне начитанный Андрей, осиливший поэму за неделю – и то чисто из вредности, уверял, что «ага, фиг там».       И теперь перед Терентьевым стоял трудный выбор: либо он к утру доберется до последних строк, либо до завершения семестра будет дежурным по этажу вместо Мальцева.       Дежурить не хотелось чуть больше.       «...Звон поразительный издал серебряный лук стреловержца...»       В кухне, что находилась по соседству с комнатой Александра, громко звякала посуда – у кого-то намечалась не царская, но хотя бы трапеза. Заманчивому перестукиванию кастрюль, ложек, тарелок настойчиво вторил пустой желудок студента.       Не отвлекаться! Сначала – пища духовная!       «Он, благомыслия полный, речь говорил и вещал им...»       – Верни картошку, придурок!       – Это моя добыча!       Топот нескольких пар ног раздался за дверью и постепенно исчез в противоположном конце коридора. Тут же наступила тишина.       Однако атмосфера по-прежнему не располагала ни к богам, ни к Гомеру, ни к саморазвитию вообще.       Александр встал. Задумчиво потер подбородок, прошелся из угла в угол, прикидывая дальнейший план действий. Поковырял отваливающуюся от стены никотиново-желтую штукатурку. Еще раз посмотрел на улицу, понаблюдал за прохожими, отчаянно вжимающими головы в плечи в попытках укрыться от пронизывающего ветра.       Наконец взгляд Терентьева упал на пакет яблок, неприметно лежащий на столе. Достойный повод для перерыва был найден, и со спокойной душой горе-чтец отложил книгу и потянулся к фруктам.       Буквально вчера, идя по пути наименьшего сопротивления, Александр искал краткое содержание эпоса. Но для понимания даже такого сжатого пересказа приходилось продираться через дебри родословной мифологической элиты – как смертной, так и имеющей доступ к амброзии. Запоминать победивших, проигравших, выживших, разбираться, кто прав, кто виноват... В итоге Терентьев увлекся и немного промахнулся, когда на первый же вопрос Мальцева «ну и с чего там все начинается?» уверенно выпалил: «С яблок».       В ответ Мальцев пригрозил дежурством до окончания университета, дополнительным штрафом за мухлеж в размере одной стипендии и всучил другу печатный вариант «Илиады».       Александр повертел оставшуюся половину яблока и только сейчас обратил внимание на маленькую деталь: на не покусанном пока боку притаилась глянцевая наклейка с надписью «Прекраснейшей».       Спустя минуту выяснилось, что на остальных плодах никаких наклеек не было. Прекраснейшей предназначалось всего одно яблоко, а не целая партия. Наверное, где-нибудь в Турции какой-то рассеянный сортировщик фруктов перепутал ящики.       Александр, пожав плечами, переклеил надпись на другое яблоко и продолжил жевать.       Нет, в самом деле! Неужели это настолько непосильная задача – прочитать? Не методичку, не конспект, не учебник. Просто – художественный текст. Неужели он окончательно деградировал и теперь не способен на такую малость?!       Терентьев взял себя в руки. Через час он взял в руки и книгу.       «Я опасаюсь, прогневаю мужа, который верховный...»       Александр усмехнулся – строки были явно пророческими: муж, который верховный, который к тому же заведующий кафедрой, завтра определенно прогневается. И отправит героя на пересдачу, будь этот герой хоть самим Ахиллесом богоравным.       Дальше – легче. На «Бед предвещатель, приятного ты никогда не сказал мне» невольно вспоминался суровый декан, который предвещал в основном кандидатов на отчисление, а слова «Сын мой! Почто я тебя воспитала, рожденного к бедствам!» и вовсе вызвали приступ дежавю – слышать подобное, особенно в детстве, неугомонному Александру приходилось часто.       Вырывать фразы из контекста и проводить сомнительные параллели оказалось несложно и, в целом, занимательно.       Шли минуты, часы, песни. Серое небо превратилось в черное, где-то в толще туч солнце сменилось луной. В домах напротив зажигался свет, на дорогах образовывались пробки – гудение машин, просачиваясь в неплотно закрытую форточку, становилось все навязчивее. Общежитие наполнялось ароматами еды, разговорами, приглушенной смесью несмешиваемой музыки, смехом, а в некоторых случаях и плачем.       За исключением комнаты номер 318: она наполнялась древнегреческими страстями.       «Рек – и скиптром его по хребту и плечам он ударил...»       «Истинно, множество славных дел Одиссей совершает...»       – Истинно, – флегматично подтвердил Терентьев, подавил зевок и без энтузиазма перевернул страницу.       А потом начались перечисления. Сухие факты, среди которых Александр обычно чувствовал себя как рыба в воде.       Спустя пару воевод с подробным описанием плана местности их родных земель и семейного древа до пятого колена чувство стало не таким однозначным. Словно рыбу выбросили на берег.       На троянский, конечно.       И заставили смотреть, и считать, и считать...       Спать хотелось нещадно. Не помогал кофе, реагировать на ударные дозы которого организм Александра перестал уже после первой сессии. Не спасал окружающий шум, не мешал чересчур яркий свет лампы. Ладонь, подпирающая щеку, казалась отличной альтернативой подушке.       Название очередной, а конкретно – третьей песни «Клятвы. Смотр со стены. Единоборство Александра и Менелая» звучало интригующе и сулило экшн и щепотку драмы. И Терентьев с относительным удовольствием прочел бы и про лилейнораменную Елену, и про женолюбца Париса, и про битву жестокую – не провались он в сон пару стихов назад, «в рощах на холмах Идейских».       Сон был странным. Шел нешуточный бой, напуганные кони вставали на дыбы и опрокидывали колесницы, в панике затаптывая возничих, кричали и стонали лежащие в неестественных позах люди. Вдалеке горели корабли, и гарь от пожарищ разъедала легкие и намертво прилипала к коже. Во все стороны летели комья земли, оглушающе свистели копья, проносились в опасной близости грады стрел, под ногами валялись скользкие от крови и грязи щиты, сломанные луки, пробитые доспехи, покореженные шлемы... А посреди резни, никем не замечаемая, стояла белокурая женщина неземной красоты с большими невинными глазами. Настолько невинными, что это вызывало подозрения по поводу ее непричастности к творящемуся хаосу.       Досмотреть психоделический сон было задачей повышенной важности – куда важнее пар и зачетов.       Но не место и не время рассуждать о приоритетах. Перехватив покрепче меч, Александр сосредоточился на бегущих на него и орущих на непонятном языке воинах, которых в пылу битвы можно было бы запросто раскрошить – настолько ощущалась сила в руках и не ощущались тормоза в мозгу. Перед решающим столкновением Терентьев метнул быстрый взгляд влево, в сторону белокурой женщины. Богиня – ее непременно нужно называть богиней – томно улыбнулась и поманила к себе, туда, где концентрация трупов была наибольшей, а перед глазами плыло от избытка крови.       Александр на провокацию не поддался: чутье подсказывало, что ничего хорошего от богини ждать не стоит. От богини посреди побоища – тем более.       Такая реакция, видимо, была неправильной, потому что видение оборвалось, и вместо бешеного вояки на Терентьева внезапно навалилась темнота.       – Жив хоть?       – А чего ему сделается? Царевич все-таки. Этих убить нелегко – порода...       Терентьев приоткрыл глаза, но тут же зажмурился – солнце не просто светило, а остервенело слепило. Не самое характерное явление для середины ноября. В спину упиралась теплая неровная земля, что-то острое, похожее на россыпь мелких камней, впилось в лопатки. Мягкая трава щекотала ноги, руки, плечи... а это значит, что куда-то исчезли джинсы и толстовка и неплохо было бы проверить наличие одежды.       В воздухе пахло аппетитным дымом и проблемами.       – Очухался?! – раздался зычный мужской голос с жутким акцентом совсем рядом.       – Почти... Сейчас поможем.       Первая же несильная, но неожиданная пощечина заставила Терентьева распахнуть глаза и застыть в немом ужасе.       Над ним склонились два лица, напоминающих физиономии воинов из сна: такие же смуглые, мужественные, только не перекошенные яростью и устрашающе живые.       Одна из физиономий приветливо улыбнулась, обнажив ряды зубов на глубокой стадии кариеса, и промычала что-то нечленораздельное.       – Сколько пальцев видишь? – спросил другой мужчина, с рассеченной бровью, вспухшим розовым шрамом у виска и, судя по способности изъясняться внятно, обладающий более высоким коэффициентом интеллекта.       Перед Терентьевым замаячило шесть-семь мясистых пальцев. Зрелище действовало на нервы. В сложившихся обстоятельствах зрелище нервировало вдвойне.       Дезориентированный Терентьев вскочил на ноги, кое-как удержал равновесие, опершись о ствол дерева, под которым он мгновением раньше лежал, и загнанным зверем заозирался по сторонам.       – Спокойно, Парис, – примирительно поднял руки мужчина. – Спокойно...       Парис?! Этот... этот... этот, из мифов?!       Может, ребята просто косплееры с многолетним опытом? Или все это реконструкция. Историческая. И очень, очень достоверная: со сменой ландшафта, климатического пояса, времени года...       На Терентьева обрушился поток новых, невозможных впечатлений, когда его внимание случайно переключилось на пейзаж.       Пейзаж был красочный, летний и непривычно заграничный. Выгоревшая зелень поляны, деревья с раскидистыми кронами, между ветвей которых проглядывала такая синева, что смотреть больно. Морская ли синева или небесная – не различить. На соседнем холме возвышалось здание... нет, храм: небольшой, окруженный по периметру колоннами, словно сошедший с картинок из школьных учебников, из параграфов о Древней Греции.       Александр проявил недюжинное хладнокровие и чудеса смекалки, когда соединил собранные улики в единое целое. Напрашивающийся вывод отдавал безумием.       Но других выводов не было.       – Это Троя?.. – просипел Терентьев не своим голосом не на своем языке, но тем не менее понял, что именно он просипел.       – Какая еще Троя, царевич? – откликнулись позади. – Это Спарта!       Придумать формулировку менее удачную было бы трудно.