Хрусталь ее души

Тело — сосуд, заполняющийся чем-то ощутимым, шумным, подлинным и сугубо ментальным. Плоть поддерживает физическую жизнь, а дух делает ее осмысленной, значимой среди круговерти окружения. Эта простая расстановка слагаемых всегда была истиной, столпом для Дракса. Когда он еще не был Разрушителем, монолитной скалой с орнаментом бурых росчерков. Когда еще слово человек билось в каждом его импульсе и каждой эмоции, когда он обнимал жену крепкими руками и целовал в макушку дочь. Дракс знает, что сейчас наполовину пуст, а на другую половину черен. Прошлое, что было до Килна, казалось настоящим и стоящим. Основой его существования. Он умел дышать глубоко и широко, хохотать во все горло, ценить драгоценные минуты в тесном кругу родных лиц. Счастье билось где-то под глоткой, под самым кадыком, вибрировало в легких чеканным ритмом. Жизнь текла размеренно и верно. Цвела и пахла. Рождалась и высилась. Жизнь вообще просто была, пока не пришла смерть. Ронан уничтожил целый город. Как по щелчку пальцев. Раз и готово. Под мясорубку попали все без разбору. И это было страшно. Смердело обугленной плотью, теплой кровью и разложением. Вонь смерти застревала в носу, ползла внутрь, маяла рецепторы и травила внутренности. В завесе дыма, воплей и грохота одна за другой рушились жизни, как нити, натянутые насильно, рвались с треском. Выжженная земля, точнее пустыня, которую он звал домом, была сплошь алой. Рдяная жидкость под ногами быстро сохла, покрыла пленкой трещины улиц и дорог. Под руинами лежали живые и мертвые, погребённые безжалостной рукой. Ронан Обвинитель забрал, что хотел, за чем пришел, посеял тлен и морок. Выжили немногие. Совсем. Скулили и орали, драли на себе волосы, метались в поисках матерей, отцов и сыновей. Дракс тоже звал, вопрошал любимую женщину и малышку дочь. Тщетно. Потом нашел. Их тела лежали рядом. Женское и детское. Их руки были переплетены. Объятие матери и ребенка пред личиной самой смерти. Красное покрывало их грудь и руки, копилось лужицей, густой, вязкой, пахнущей металлом, стекало в глубь разгоряченной и встревоженной земли. Мужчина пал на колени, смотрел сквозь марево агонии, касался похолодевшей кожи осторожно, словно мог причинить еще большую боль. Впервые слезы застлали глаза. Он сатанел от ярости и злобы, сжимал кулаки-кувалды и знал точно на кого их обрушить. Месть вела его по кривой дорожке. Головы летели влево и вправо, кровь брызгами обагряла его руки и лицо, стала узорами на теле, срослась с данными при рождении. Он шел за Обвинителем шаг за шагом, приближаясь и почти хватая его за синюшную шею, но тот успевал выскользнуть, исчезнуть, вновь сделаться недосягаемым, призраком в черноте Галактики. И Разрушитель, прозвище которое приросло к нему намертво, попал в тюремную колонию Килн. В Килне сидели отморозки похлеще него. Глумливые подонки, безжалостные убийцы, насильники и воры. Они творили произвол и беспредел, порешая друг друга за корку хлеба или папиросу, скрученную грязными руками. Кровь здесь текла рекой. Ярко-алой, блестящей, глянцевой, будто отполированной. Дракс наблюдал особняком, не лез и не позволял лезть к себе. И вроде боялись, зыркали исподлобья, уносили ноги, если чуяли неладное со стороны гиганта. А потом явились они. Мужчина, широкоплечий и высокий, волос вьющийся короткий, глаза внимательные, искрящиеся, голос поставленный и звучный. Шутки пускал по воздуху, байки травил, и Дракс даже улыбнулся. Впервые за долгое время. Питер Квилл, мать его, Звездный Лорд. Слыхал о нем, да. Воспитанник Йонду Удонта, главаря Опустошителей. Отменным вором слыл, но, видать, попался властям Ксандера. И Разрушителю он запал в душу, сплошь говоривший умными речами. Вторым шел зверь. Полосатое животное с острыми ушами и пушистым хвостом был языкаст и проворен, а голова варила, казалось, вечно. Крутила мысли да идеи. Только самомнение зашкаливало, как у самого Таноса. Этот же всего лишь Реактивный Енот. Ракетой себя звал. Мастер на все лапы. Злобный гений. На ожившее дерево с глазами и ртом Дракс взирал недоверчиво, пока не привык. Высоченное. С твердью ствола и добрым сердцем. Говорил мало, только по делу. Грут был крепким оплотом странной компании. И Разрушителю понравился. Когда он увидел ее, кровь зашумела в ушах гулом, побежала по венам быстрее. Насос за грудиной заколол, замер на краткий миг. Зеленокожая женщина, приемная дочь Таноса, прислужница Ронана следовала последней, безучастно глядя на уголовников, обещающих ей скорую смерть и страшную расправу. По сути убийца, смертоносное оружие, полукиборг, получеловек, Гамора иного и не заслуживала. И Дракс хотел вспороть ей горло, отомстить, отняв жизнь дочери своих врагов. Квилл же отговорил, пообещал встречу с Ронаном, разборки лицом к лицу. И мужчина с алыми высеченными на крепкой коже узорами отступил. А потом завертелось и запуталось так, что больше не распутать, не расшибить. Стражи Галактики. Друзья. Семья. Единое целое. Ронан был повергнут, ниспослан космической пылью к нишам Галактики. Дракс обрел цель, идею и принципы. Вернул громкий хохот и яркие всполохи радужек глаз. Благодаря им всем. Каждому. За них он готов умереть, сгинуть меж ледяными или горячими звездами, взорваться на атомы. Бесстрашие срастило его скелет и плоть, вложило в кулаки силу. Друзья помогли не свихнуться, не погрязнуть в черных, как густая патока смолы, эмоциях. Он научился жить едва бездумно, чересчур безумно и всегда беспечно. Безумие сегодняшнего дня еще вызывает ухмылку на губах. Сигануть в пасть межпланетному чудовищу — наивысшая точка глупости. Так сказал Квилл. Дракс же лишь пожал плечами. Глупость, безумие, храбрость. Какая разница, если все закончилось хорошо? Как оказалось не закончилось. Гнев Суверенов они ощутили сполна. Златокожие обрушили на Стражей мощь всей своей армии, палили из пробивающих насквозь орудий. Ясно, что стерва стремная дала приказ их размозжить в мелкое крошево. Карбулярные батареи, чтоб они пропали, стянул Ракета, напихал себе в сумку и хотел толкнуть скупщикам. Или они звались анулаксными? Н-е-е-е-т. Карбулярными, точно. Тысяча юнитов за побрякушку. Шутки ли? И они едва не превратились в ошметки галактического мусора меж парящих астероидов только по этой причине. Если бы не мужичок-с-ноготок. Папаша Питера имеет особые силы в арсенале. Так разобраться с беспилотниками. Аж зависть берет. Кажется, Эго хлопнул в ладоши, подобно фокуснику-профессионалу, и стер их с лица Вселенной. А потом Квилл и Гамора отчалили на планету новоиспеченного отца, на экскурсию видать или на восстановление семьи. Дракс не разбирался особо, не лез. Ему было велено подлатать правый борт, скрепить скобами, сваркой заварить. Ракета копался с двигателями, Грут сидел за плечом, а Мантис просто решила остаться. Для разнообразия, наверное. Но мужчине, кажется, седой старикан ей порядком поднадоел. Понятно это. Что ей с ним весело что ли? Вот с Драксом точно весело. То-то она не отходила ни на шаг. Планета Берхарт, на которую они свалились на Милано, была молчалива и спокойна. Тишину редко разбавлял стрекот местных насекомых и трель птиц с круглыми, просто огромными глазищами. Дракс гремел железом, изредка поглядывая на Мантис, играющую с Грутом. Всё думал, что она, девчонка по сути, слишком доверительная ко всем, наивная, незрячая, и это может погубить. Жизнь-то штука непредсказуемая. Сегодня она под защитой отца Звёздного Лорда, а завтра брошенная на произвол судьбы оборванка. Ему хотелось показать ей, разжевать и растолочь, что мир не столь радужный и светлый, что люди и обитатели в нем недобры и немилосердны, что есть жестокость и несправедливость, чернота и сущая разруха. Конечно, есть и добро, но это мизер на просторах безграничного космоса. Не надо быть такой доверчивой, не надо. Дракс называл ее уродом, а сам понимал, что не может прекратить думать о ней, и лишь хмурился больше, ловя пристальным взглядом цвет белокипельной кожи и ониксовых глаз. Они гуляли у голубого озера, срывали цветы и пробовали сладкие плоды коренастых дерев. Вечерние сумерки опустились мягкой вуалью, легли на их плечи. Милано починен, Ракета доносил последние штрихи, а Дракс слушал смех этой юной теплой девушки и улыбался сам. Ветер трепал черный шелк ее волос, а кожа отражала свет зажигающихся звезд, сияла серебром. И Разрушитель любовался, ловил, не пропускал каждую девичью эмоцию, каждую интонацию и взгляд. Кажется, Мантис удалось растопить похороненное в вечных ледниках сердце мужчины. Он целовал ее осторожно, едва касаясь жестковатыми губами губ, столь мягких и влажных, что можно было одуреть, сойти с ума, растерять все ориентиры. Она льнула к нему по совершенному наитию, зову женской сути, желанию ласки, легкой, тонкой, даже воздушной. И мир вокруг перестал существовать, стал стоп-кадром, замедленной замыленной съемкой, которая их не касалась. Ошибка, стоящая жизни. Дракс был виновен. Только он. Он один виноват, что Опустошители явились на Берхарт незамеченные им, схватили Ракету и Грута, ворвались в пространство его и Мантис. Йонду свергли мятежом, засунули в камеру с Енотом, Дракс не успел понять, куда их поместили. Он смотрел только на нее и боялся. Ревел, громыхал басом, но ничего не мог сделать с теми, кто тыкал черным дулом в затылок девушки и угрожал вышибить ей мозги. Их впихнули в разные клетки, разделили стеной. Эту стену мужчина не может разбить, разобрать на кирпичи. Слишком крепка, слишком неподатлива. Кажется, сквозь камень проходит металл, тяжелая арматура прутьями защищает постройку. Ему не прорваться к ней. Никак. — Дракс, перестань, — она просит его тонким голосом оттуда, из-за преграды. — Силы тебе еще понадобятся. — Я вытащу тебя, обещаю, — как заведенный твердит в который раз. — Ты поняла? Я вытащу нас. — Знаю, — кажется, девочка усмехается слышимой улыбкой. — Ты упертый. — Да. Они говорят сквозь каменную стену еще долго, пока не выключают основной свет и оставляют дежурный, едва мерцающий под потолком. Разрушитель прислоняется к кладке камня спиной, и знает, что в этом же месте с другой стороны прислонилась Мантис. Он слышит ее мерное дыхание, и понимает — уснула. Улыбка трогает губы. Та девушка, чей мир он никогда не разгадает, потому что ее телесная оболочка наполнена чем-то особенным, ярким, острым, мелодичным и завораживающим. Драксу она возвращает прежнее понимание, что люди внутри не все пусты, не все наполнены чернотой, едкой и ядовитой. Мантис особенная и необыкновенная, и за нее мужчина действительно боится. Он едва прикрывает глаза, но распахивает вновь. Спать ему не стоит. Он будет бдителен, зорок и недремлющ. Шаги в темноте вынуждают встрепенуться, обхватить руками толстые прутья клетки, вглядеться в пространство навязанной тюрьмы. Двое идут по коридору, шаркают ботами. Высокие, плечистые, устрашающие. Опустошители гуляют среди пленников. И Дракс напрягается. Что-то острое бьет прямо в грудь. Что им надо здесь ночью? Мужчины приближаются, смотрят на камеру Мантис, наверняка, спящую крепко. — Вон смотри, какая цыпочка, — говорит первый, усмехаясь. — Уж ей-то я точно присуну до гланд. — Красивая вроде, — добавляет второй. — Да будь она страшной, как смерть, плевать. У нас здесь выбор невелик. — Интересно, у нее промеж ног, как у всех баб или как-то по-особенному? — Сейчас проверим. Хохот раздается барабанной дробью, мерзкой и отвратительной. Ублюдки замышляют насилие. И Дракс до ощутимой боли сжимает кулаки. Он снесет им башки собственноручно, нанизает на каждый кулак и будет долбить лоб в лоб, пока черепа не треснут, и серое вещество не выпадет грязной кашей. — Только посмейте ее тронуть, и вы трупы, — громогласно вылетает из мужского рта. — Пошли вон отсюда, пока живы-здоровы! — Ой, гляди, защитник, — скалится первый Опустошитель. — Ну надо же, какой суровый. Аж коленки трясутся. — Хер с ним, пусть орет, — отвечает второй. — Клетку эту не пробить даже такому гиганту. Замок соседней камеры щелкает, решетчатую дверь раскрывает. Двое ступают за стену, и Дракс слышит вскрик. Женский, слабый и беззащитный. Его накрывает состояние далекого прошлого. Плотное марево садится на глаза, яркое, кроваво-красное, душащее. Дракс звереет, как тогда, с Ронаном, замочившим руки соком человеческих тел по локоть. — Мантис! — звуки дерут глотку. — Мантис! Она лишь кричит. Пронзительно, чудовищно, с надломом. Внутри что-то разрывается, разбивается о клетку из ребер вдребезги. Разрушитель гнет стальными кулаками железо, превращаясь в таран, в ярую машину для убийств, ощущая клокот ярых чувств, таких опасных и черных, что нутро горит пламенем. Треск ткани долетает до его ушей последним звуком, бередящим давно зажитые раны, сдирающим с них коросту подчистую. Ее мольба, невинный шепот, острый крик. Опустошители беснуются, глумятся над чистой и нетронутой девушкой. Рот ей затыкают грязной жесткой ладонью, и бедра разводят широко и слишком пошло. Мужчина не видит, но знает, уверен, что творится за стеной, какое насилие происходит. И он не способен остановить, спасти и защитить. Как много лет назад не смог спасти семью. Ярость бушует, образует воронку из паленых эмоций, и туда Дракса швыряет с неведомой силой, бьет всем телом до хруста напряженных суставов. Он борется с холодным металлом преграды, выкручивает, долбит кулаками и тянет. Когда решетка, наконец, поддается, с грохотом валится на бетонный пол, Дракс не слышит ничего. Ни Мантис, ни Опустошителей. С его пальцев капает собственная кровь из свежих рытвин плоти, а глаза стекленеют, покрываются блеклым пеплом. Девушка лежит на боку, спиной к нему, обнажена, ноги притянуты к животу. Мужчина идет осторожно, входит в оставленную открытой дверь, и замирает, врастает ногами в грязный бетон. Она слишком белая, бледная, руки тонкие, прикрывают грудь, ноги сомкнуты, внутри выпачканы в красном, разводами засохшем на коже. Он не слышит дыхания, не видит закономерного движения грудной клетки верх-вниз. Мантис не дышит. Чужими отпечатками рук цветет ее тело. Лиловым и темно-синим. Разрушитель убеждается, что она мертва, когда садится перед ней на корточки, дотрагивается до голубой ветви вен на шее. Не чувствует ничего. Сердце в женском теле не трепещет. Он одевает ее осторожно и заботливо. Стирает с впалых щек невысохшие слезы. Наверное, винить себя неправильно, но Дракс винит. Обвиняет. Если бы не он, она была бы жива. Она бы смеялась на свой несуразный и нелепый манер, говорила наивные глупости и могла быть его. Просто его. Он же хотел. Что-то мягкое опускается на крепкое плечо, и мужчина едва ведет головой, оборачивается, видя лапу Ракеты. Тот успокаивает маленького Грута, а Йонду в ужасе исторгает мат. Дракс поднимает тело Мантис на руки. Она легкая, почти невесомая, как пушинка. — Дракс, брать ее с собой… неразумно, — тихо проговаривает полосатый друг. Йонду кивает. — Я ее тут не оставлю. Она достойна прощания. Она была чистой… Чистой. Всё кончается, не успев начаться. С ним такое случается часто. Дракс теряет, обретает, снова теряет и снова обретает, чтобы потерять. Сегодня у него отняли то, что наполнило его изнутри, наводнило полое и пустое брызжущим и поющим, пахнущим жизнью и желанием жить. И на губах расцветает вкус пепла, горького и соленого, когда он едва касается губ Мантис, оставляет мазок своего рта на хладном. Дракс остается шрамированным снаружи. И еще больше шрамированным внутри. Одиноким.