«Привет. Меня зовут Салли-кромсали. Не потому, что я какой-нибудь жестокий убийца или занимаюсь чем-то сомнительным. А потом, что дети — самые жестокие существа, которые могли произойти на свет от этого гнилого социума».
NEW FACE — NEW BEING.
— С дороги! Удар прилетел откуда-то с правой стороны, но Сал не был до конца уверен, что правильно заметил, кто именно из обидчиков решил замахнуться на него. Он просто ощутил, как чужой кулак прилетел точно в плечо, заставляя все тело по инерции отлететь в противоположную сторону. Больно. Оно всегда больно. Сколько бы ударов не прилетало за день — каждый раз, словно заново. Рассасывающиеся гематомы едва ли успевали уступить место новым, в итоге превращаясь в странный, но красивый космический окрас на его теле. Но кому бы в здравом уме пришло в голову любоваться им? Никому. — О-о-о, это же Салли-рожу-откромсали! — Простился-с-рожей-со-слезами! — Пф-ф-фх, — после этого невнятного междометия толпа школьников тут же раздавалась невообразимым и мерзким смехом, словно следуя по каждодневному сценарию. Хотя… почему словно? Изо дня в новый день, они приставали к юному Фишеру, наносили новые увечья, высмеивали его и смеялись. Ржали. Закатывались. Это же так смешно. Его нельзя было назвать терпилой, и все ученики общеобразовательной школы Джерси, в которую ходил Сал, знали об этом. Ироничный, саркастично реагирующий на обиды, он мог дать сдачи. И если не кулаками, то острым языком юноша мог ранить больнее, чем кто-либо из его сверстников. Просто их было больше. Малолетние шакалы, сбивающиеся стайкой, чтобы напасть на единственного противника, не желающего жить и быть как они. Само наличие протеза делало его «не таким». И вместо обычного человечного сострадания он получал смачные порции ненависти. Только ли от учеников? Если бы, но нет. Взрослые зачастую бывают хуже своих отпрысков, являясь теми самыми моделями поведения, которые потом примеряют на себя дети. Бесчеловечность и жестокость — наследие, стабильно передаваемое из поколения в поколения, от отца к сыну, от урода к уроду. Иногда Салли думал о том, что на самом деле смотрится в черное кривое зеркало: надо лишь оторвать взгляд от его поверхности и обернуться назад — к нормальной жизни. Но позади всегда оказывались такие же зеркала, заточающие его будни в этом ужасном повторяющемся аду. — Свали с глаз долой, уродец! — опять кто-то пронзительно завизжал, не забывая окатывать все вокруг слюнями и метая искры из глаз. Сколько агрессии, господи. Наконец-то поднявшись с пола, Сал мельком оттряхнул свои ноги в потертых джинсах и украдкой глянул на источник крика. Черт, он даже не смог вспомнить имени возмущавшегося. Но различают же как-то свиней с их кличками? Так почему же он до сих пор не запомнил, как зовут каждую тварь в этом зверинце? Надо будет наверстать упущенное. — Чё, пойдешь стучать на нас директору? — Настолько ссыкло, что спрашиваешь напрямую? — пронзая оппонента взглядом голубых глаз сквозь прорези маски, Фишер готовился морально к новому выпаду, однако его колкий ответ оказался сильнее всяких жалких обидных фразочек, заготовленных мальчишкой напротив. Тот смог лишь несколько раз сжать кулаки от переполнявшей злобы и ничего больше. Впрочем, никто бы не посмел уйти дальше легкой потасовки и оскорблений: если они перейдут границы, нащупанные с таким большим трудом, достанется совершенно всем. Избиения и издевательство — серьезная проблема, но взрослые и социальные работники готовы закрывать глаза до последнего, лишь бы не было лишней шумихи. — Все хорошо, Сал? — как обычно, позже, спросит его отец дома. — Да, все нормально, — автоматически последует ответ. Ложь. Но Салли не может жаловаться, каждый день видя, насколько несчастлив стал его отец после утраты Дианы. Генри Фишер гасил свою боль крепкой выпивкой и пассивно-дружелюбным восприятием, которое ему пришлось выстроить, чтобы окончательно не утонуть в горе. Было бы непростительно с его стороны просто взять и сдаться, когда на его плечах лежало воспитание растущего сына, которому сейчас ничуть не легче. Чертов протез. Почему их жизнь обернулась именно так? Генри никогда не устанет задаваться этим вопросом, поглядывая на свет настольной лампы через темно-зеленое бутылочное стекло. Надо как-то начинать новую жизнь. И Генри пытался. Совсем недавно он смог найти свободное место для переезда — Апартаменты Эддисона. По сути, гостиница простого образца, переполненная одинаковыми квартирками и безликими жителями. Надо как-то дотерпеть до момента истины, запаковать все вещи, а потом распрощаться с самым ужасным периодом их жизни. И отец Сала по праву считал этот период таковым, ведь ему не было известно, что ждет их маленькую семью дальше.« — Собака. Собачка… кто тут хороший мальчик? — Ты мне расскажи. — А? — Я убил ее, пацан. Убил.»
С приглушенным всхлипом Салли резко сел в своей кровати, накрывая лицо руками. Холодный пот прошибал кожу насквозь, усыпая ту вереницей мелких мурашек. Дыхание ни в какую не хотело восстанавливаться, пока грудная клетка бешено вздымалась под тонкой тканью спальной футболки. Ткань заношенной тряпки напрочь промокла от пота и постоянно прилипала к спине. Крайне неприятное состояние, из которого надо срочно выбираться. Перестав сжимать в пальцах одеяло, юноша наконец-то смог обуздать свой страх и медленно соскользнул с кровати, касаясь обнаженными стопами холодного паркета на полу. Его путь лежал прямиком до кухни и обратно: в горле все пересохло после панической атаки, от чего чувство жажды становилось просто невыносимым. Он аккуратно брел между расставленных вокруг предметов быта, даже не думая о том, чтобы включить свет. А стоило бы: в квартире произошла небольшая перестановка, так как Фишер-старший уже начал паковать вещи в коробки, расставляя эти картонные ловушки по всем возможным углам — споткнуться о такую было крайне просто. Но Салли дошел до раковины без каких-либо ощутимых потерь. Собака. Что за чертовщина? Чувствуя новую волну страха, Сал приложил руку к своему лицу, оглаживая подушечками пальцев ощутимые шрамы. Его протез сейчас покоился где-то на прикроватной тумбе возле старого железного будильника. Он и без того носил его почти круглыми сутками, было бы совсем странно еще и спать в нем. Идиотский сон. Прежде, чем проснуться, Салли ясно увидел огромные острые зубы этой псины. Хоть она и не напала на него, почему-то кровавые подтеки привлекли его внимание. Псина могла погрызть кого угодно, но, если учитывать ее слова… ее «Я убил ее, пацан», — собака не уточнила, о ком говорит, но от чего-то парень ясно понимал, кто стал жертвой. И от этого внутри все снова содрогнулось. Сжалось. Почти скрутило. К горлу подступило знакомое чувство тошноты, заполняя все собой плотно вставшим комом, почти до слез давящим изнутри. Вместе с тем накатило удушающее желание заплакать — сбросить накопившийся стресс, но не выходило. Выходило только рассеяно смотреть перед собой на недопитую воду в стакане и нервно жевать растрескавшуюся нижнюю губу. Вид крови на желтоватых клыках прочно стоял перед глазами, все больше застилая собой образ злосчастного стакана. Словно эти зубы вонзились в самое лицо… — Сын? — от раздавшегося голоса сердце упало в пятки и прошибло собой пол на несколько этажей вниз. Ну кто так делает? Но с другой стороны, Салли был крайне благодарен отцу, вывившего его из ступора, граничащего с истерикой. Реальность — надо всегда оставаться в ней, иначе нервы совсем сдадут и обозначат прямой путь до психиатрической клиники. Тихо вздохнув, он обернулся на голос, рассчитывая выхватить взглядом в рассеянном свете знакомые с детства очертания фигуры мужчины. Но никого не было. Ничего не было. Только серая бесконечная пустота, сопровождаемая странной рябью и легкими шумами, как на экране старого лампового монитора. Совершенно не веря своим глазам, Сал обернулся обратно к раковине, но и тут столкнулся с надвигающейся серостью, из которой все яснее вырисовывались огромные буквы.«ЭТО. ТВОЯ. ВИНА.»
Лишь пронзительный звонок будильника, резко ударившего волной по ушным перепонкам, смог остановить этот бесконечный ночной кошмар. Вот она, реальность, во всей своей красоте.***
As days pass by Days pass by Nothing changes the same Everyday remains On and on again Starting a new day © A Life Divided — Everything Is Anything