Салли рожу откромсали: Расстался с рожей со слезами. И не передать никому словами, Как он рыдал над ней часами. Стояли врачи вокруг столбами, Вздыхая с ним порой временами И грустно кивая в такт головами, Часто разводя в стороны руками. И рыскала боль на сердце волками, Пока он прятал лицо за волосами, Гонимый прочь злыми голосами, Салли-которому-лицо-раскромсали.
Бинты начали ощущаться словно вторая кожа… даже не вторая, а своя — первая и единственная. Они облегали лицо: местами не плотно, а где-то наоборот — превращаясь в несменную завесу от внешнего мира. Салли хотел бы сказать, что теперь это его защитный кокон, но нет. Даже обмотанный пропитанными лекарствами полосками марли, он чувствовал себя совершенно голым перед чужим взглядом. Зрачки. Зрачки людей были способны размотать бинты и увидеть его лицо — так ему казалось, когда очередной пациент начинал усиленно рассматривать юношу со стороны. А иногда… иногда ему снилось, словно бинты и есть его лицо. Навсегда приросшие к остаткам кожи. Но он дышал через них. Говорил через них. Жил через них. Часто Сал думал, что бинты нужны не для лечения или защиты окружающих от неприятного образа, а для него самого. Чтобы он не сошел с ума, увидев себя в отражении случайного зеркала или медицинского подноса, которые он часто видел в процедурных кабинетах или пункте перевязки. Медсестра, проработавшая в хирургии не первый десяток лет, всегда немного морщилась и отводила взгляд в сторону, будто бы видя лицо Фишера в первый раз и испытывая точно такой же шок. Что там?.. Кокон. Кокон нужен, чтобы из невзрачной гусеницы вылупилась красивая бабочка. Синекрылый махаон, пестрящий чешуйками в отблесках дневного света. Но ему никогда не суждено вылупиться из его марлевой завесы. Никаких крыльев. А с ними можно позабыть и про мечты, желания, нормальную жизнь. Эта аналогия могла быть действительно прекрасной, не кройся за ней по-настоящему неприятная, точнее, ужасная ситуация. Порой на мальчика накатывало гнетущее чувство, одичалость. Появлялось дикое желание начать рвать бинты, отбросить их прочь с диким криком. И может тогда он сможет добраться до своего истинного лица, спрятанное ото всех. Но… он уже был своим собственным лицом во всех смыслах. Вскоре Салли придется носить без эмоциональный не живой протез, призванный хоть как-то прикрыть изъяны его внешнего вида. И тогда люди не смогут оценивать его, говорить: «Красивое лицо, неприятное лицо, он хитрит, у него не добрая улыбка». Все, что они смогут, это судить по его поступкам и словам, из которых он соберет самого себя заново и сделает себе то лицо, которое захочет. Полная свобода, скованная наличием протеза. Но эта идея со всей своей приятной соблазнительностью казалась дикой и пугающей. Правильной… Надо признаться, что в больнице у Сала было слишком много времени, чтобы обмусолить мысли подобного плана. Протез… « — Клевая маска. — Это протез.» « — Нацепил идиотскую свою маску эту. — … это протез.» « — Ты думаешь, это смешно?! — ….»«Может это ты „протез“? Тело, приделанное к лицу.»
После таких беспорядочных и болезненных снов он подолгу лежал на кровати, разглядывая едва видимый в темноте потолок. Завтра его должны были выписать из больницы. Значит сегодня с него снимут бинты и уже полностью вверят на пользование протез. А потом он вернется к своим будничным дням, что никогда не смогут быть прежними — ибо ничего не будет прежним. Он превратится в сплошную мишень для нападок и обсуждений — это Салли осознавал яснее светлого дня, ведь он уже был мишенью. Для медсестер было совершенно нормально останавливаться совсем недалеко от его палаты и вполголоса обсуждать трагедию семьи Фишер: они подолгу мусолили, кто все же виноват в происшествии, как им жаль мертвую Диану и маленького Сала, как несчастен отец. А потом заходили к нему с натянутыми искусственными улыбками, будто вырезанными по пластиковой основе. Звучали автоматизированные слова сочувствия и похвалы, а в глазах читалось отвращение… некоторые были уверены, что сам юноша причастен ко всем бедам, свалившимся на его родителей. Порой Салли видел в своих снах, как в его палату периодически заходят совершенно одинаковые девушки в белых халатах. Без лиц и без эмоций, зато там, где эти лица должны были быть, высвечивались красные, светящиеся будто неон, слова — ТВОЯ ВИНА. Можно подумать, что он виноват в том, что у них теперь нет лиц. У него и своего-то почти нет. Или это все было большой насмешкой над его положением. Сам мозг издевался, подсовывая все более сюрреалистичные картины вместо приятных снов. Отвлекая себя от неприятных размышлений, Салли повернулся на бок, позволяя кушетке раздаться особо болезненным скрипом под тяжестью его тела. На тумбочке лежала куча самых разных медикаментов, рассыпанных по пластиковым крышечкам. Седативные и обезболивающее, задача которых прогнать его физическую боль и расслабиться сознание. Были ли они причиной галлюцинаций и кошмаров? Вполне возможно. Раньше Сал не мог даже нормально выйти из палаты, не приняв разноцветную горстку: лицо просто пылало под пропитанными мазью бинтами. Теперь же он сомневался всякий раз, как наступало время приема. Единственный положительный момент в этих таблетках — они довольно забавно гремели в своих баночках. Словно маракасы. Но медсестры не позволят ему даже немного отвлечься этой задумкой: в больницах всем положено страдать. От стены раздавалось ритмичное тиканье, и Салли знал, что стоит ему перевести взгляд немного выше, он наткнется им на круглые настенные часы, неустанно отсчитывающих медлительные секунды его пребывания в этой мертвой комнате. Блекло-голубая масляная краска, белый потолок и трубчатые-лампы. Что может быть хуже? Только стены, которые он видит в своих кошмарах. Серые, с непонятными подтеками. Сал до последнего старался думать, что это просто следы ржавчины, натекшие с водой с потолка помещения, но происхождение пятен было очевидно. И от этого неминуемо внутри все замирало и поджималось в комок страха. Издалека доносился непонятный шум, отдаленно напоминающий скрежет лопастей огромного вентилятора. Несколько ужасных снов спустя юноша смог найти его — торчавшего в огромном черном туннеле, что ведет куда-то вниз и больше никуда. К самому сердцу. С каждой секундой промедления лопасти начинают крутиться, превращая скрипящий механизм в дикую мясорубку. Но он не решается спрыгнуть вниз до того, как вентилятор становится способным убить его. А после… слишком страшно. Одна мысль о том, как грязное кривое железо на полной скорости врезается в его тело, переламывает кости, прорубает плоть — все это приводит не просто к панической атаке, но к настоящей истерике. Но кошмары продолжают методично подталкивать его к очевидному исходу. Когда же он решится? Скрип… Скрип… Сквозной поток воздуха… Странный мерзкий сладковатый запах… — Сколько ты уже унес с собой? — впервые за долгое время Салли вдруг решил обратиться к своему потенциальному убийце. Но в ответ последовал только скрежет металла. Каждый оборот сокращал амплитуду, предвещая об ускорении механизма. Юный Фишер продолжал молча смотреть на едва видимую окружность, выписываемую краями лопастей. Кожу по-странному приятно касался поток воздуха. Когда он в последний раз чувствовал что-то на своем лице, кроме плотных бинтов и мазей? Ветерок проскальзывал по скулам, очерчивая выступающие линии лица, оглаживал каждый миллиметр кожи и удалялся прочь, дальше в глубины тоннелей. Такая ностальгия… Раньше он мог сколько угодно подставлять лицо холодному зимнему ветру или теплому летнему бризу. А что сейчас? Единственная уловимая свежесть — оголение кожи во время перевязки. И то не всегда, ибо медсестры зачастую не проветривали перевязочную. Ветер усилился. Открыв глаза, Салли увидел то, что и так было ясно. Лопасти набрали бешенный темп и теперь тоннель под вентилятором был похож на турбину самолета. Видимо, пора лететь? Без какого-либо волнения он оперся ладонью на выступающий бетонный край, чтобы полностью вскарабкаться на невысокую платформу вокруг вентилятора, с которой, по всей видимости, и надо прыгать вниз. Свежо. Очень свежо. Словно внизу не вентилятор, а просто улица. И сам он стоит где-нибудь на балконе обычной простой квартирки. Надо шагнуть чуть поближе. Шагнуть внутрь. Так ли ощущается боль?.. Ощущает ли он себя?.. Разве у костей не должно быть звука, когда их ломают?.. Или сейчас он летит с десятого этажа из окна собственной палаты?.. А может он никогда в ней и не был?.. Только в самом конце этого непонятного полета ясно прозвучало:«Проснись.»
Это не было приказом. Это был совет. Не совет встать с кровати в глубинах своей одноместной палаты в местной городской клинике. Совет: наконец-то проснуться, выбраться из своего травматического оцепенения и начать жить. Преодолевая боль. Делая шаги босыми ногами по битому стеклу, заведомо предчувствуя боль, но продвигаясь вперед. Наверное, именно в этот момент, он улыбнулся. Под бинтами и протезом никогда не было ясно, какое у него выражения лица, если теперь это лицо вообще способно передавать эмоции. Но сам Салли отлично помнил, что когда он рад, он тихо хмыкает и лишь потом растягивает губы в улыбке. Да. Он определенно хмыкнул. — Я и не засыпал. — Что, прости? — Извините, сам с собой просто говорю. — Ясно… Перестав заполнять данные в бланке выписки и допроверив личные данные, медсестра перевела настороженный взгляд на Сала. Еще минуту назад он крепко спал, что-то тихо постанывая и периодически переворачиваясь с одного бока на другой. Но сейчас он сидел в кровати и выглядел подозрительно бодрым. За одно мгновение. А ведь она и слова не сказала до этого. — После утреннего обхода глав. врачом мы свяжемся с твоим отцом, чтобы уточнить твое время выписки. — Хорошо, спасибо вам.«Проснись.»
Влево. Вправо. Прямо. Смерть. Вправо. Влево. Назад. Смерть. Поворот. Влево. Влево. Смерть. Через западное крыло. Битое зеркало. Влево. Смерть. Стук. Стук. Стук. Сколько бы его не вели через коридоры, каждая третья дверь была с особым листом, на котором ясно виднелась красная пометка штампа — DEAD. Поэтому каждый отсчитываемый поворот коридора для Салли оканчивался дверью с мертвецом. А если постучать, ему ответят? « — Стук, стук, стук, это я, пришел навестить вас. — Да-да, мы давно ждем тебя, дружок.» Он брел за работницей клиники, внимательно всматриваясь и проверяя, действительно ли каждая третья, или может… вторая дверь? Но иногда женщина начинала двигаться слишком быстро, и юноша не успевал получше рассмотреть красный след на припалатном листе. Он и свой-то никогда не рассматривал. Влево. Вправо. Смерть. Вправо. Вправо. Назад. Смерть. Через странный зал. Узкий коридор. Она остановилась. — Ну вот, здесь мы с тобой распрощаемся. Твой отец должен сейчас подъехать. — Хорошо… Женщина с щелчком открыла деревянную обшарпанную дверь. Довольно странный выход, разве он не должен быть больше? Или хотя бы не должен находиться в узком подвальном коридоре. Но может отец решил подъехать к черному ходу? Салли лишь сделал шаг ближе и обмер. Перед ним была огромная комната, с глубоко уходящим вниз полом, и высоким потолком. Наполненная черными мешками. Огромным количеством черных мешков, внутри которых было что-то. Или кто-то?.. — Чего замер? Давай, у меня вас таких сегодня много. Прежде чем Салли успел ей возразить, в его спину прилетел грубый удар, выталкивающий его вперед за пределы дверного косяка. — Да-да, мы давно ждем тебя, дружок.«Проснись.»
***
Left, right, straight ahead There’s no way out, you’re dead. Left, right, straight ahead There’s no way out, you’re dead. © Oomph! - Labyrinth