«Лежа на полу я часто думал о том, что именно сейчас было бы здорово принять какое-нибудь средство. Седативное. Успокоительное. Увеселяющее. Я был готов проглотить все таблетки, что мне дадут, утешаемый всем известным эффектом «плацебо». Любой из вас мог протянуть мне с улыбкой спрессованный мышьяк, и я бы выпил его. Целиком и полностью.
Откуда эта ломка? Почему моя кожа чешется изнутри, а в груди что-то постоянно ворочается, словно клубок мокрых истекающих ядом змей? Я никогда не был наркоманом, но чувствовал себя им.
Потому что больше всего на свете я бы хотел вдруг резко перекинуться в приятный и светлый мир. Проглотил таблетку, и ты уже как Алиса, разговариваешь с сумасшедшим модельером головных изделий, на деле который оказывается ржавым грязным унитазом в твоей одинокой камере.
А знаете… из него хороший собеседник. Лучше, чем из кого-либо вокруг.
Тупые безличные охранники. Это не «Труляля» и «Траляля» — это целая армия разговаривающих ореховых скорлупок. Со стороны они выглядят крепкими и приятными, а внутри ссохшийся подгнивающий орех.
А среди них обязательно разок промелькнет «Шалтай-Болтай», который с натянутой трескающейся улыбкой намекнет на то, что суицид — лучшее лекарство. Иногда этот чертяка прав.
Иногда — нет.»
Ларри.
Ларри Джонсон.
Ларри, странный парнишка, живущий в подвале, Джонсон.
Ларри, «я совершил несколько темных дел, и теперь детектив не верит мне ни при каких условиях», Джонсон.
Почему Салли решил вдруг пойти на поводу у такой личности и ввязался в довольно сомнительное дело? Потому что нет никакого «идти на поводу». Есть спрос — она же скука, и есть предложение — оно же авантюра, и никаких усиленных манипуляций, и подстав. Это выглядело как взаимная сделка, зеркально чистая, но полная всякого таинственного опасного дерьма. Тем лучше.
А кем… кем был он?
Сал.
Сал Фишер.
Салли-кромсали.
Салли, «это не маска, это протез», Фишер.
Надо признаться, что они отлично сочетались уровнем социальной отрешенности и умением ввести обычных людей в ступор. Своеобразные Бони и Клайд от мира фриков их уходящих годов. После того, как полицейские покинули апартаменты, а параноидальный Эддисон напичкал каждый свободный угол камерами слежения, для подростков наступила пора затишья. Перед чем бывает затишье? Именно.
Привыкший к обществу нового друга Ларри больше не задавал вопросов касательно протеза и произошедшего, разумно держа дистанцию и сохраняя границы. Но вряд ли он мог заметить стеклянный шарик, не всегда поворачивающийся туда, куда смотрел второй, чудом уцелевший, глаз. А заметил ли он все эти таблетки? Когда человек молчит, очень сложно понять, как глубоки его мысли и как много охватывает его разум. Потому, хорошие манеры — спасение для глупца. Но Джонсон младший не был из таких людей. Он не был из людей в принципе. И эти мысли можно обмусоливать до бесконечности и даже больше. Видимо, так сильно на Сала повлияло появление первого в его жизни друга. Которому суждено умереть раньше срока, принятого за стандартный для всех живущих на этой земле.
Он сжал и разжал кулаки снова, наблюдая, как костяшки то белеют, то приобретают родной светлый оттенок. Потом сдавил указательный палец у первой фаланги, чтобы проследить за медленно пунцовеющим кончиком. Лак на ногтях совсем облупился, но, почему-то, на это Салли внимание обращать не хотел. Где-то впереди степенно о чем-то вещал учитель, иногда прерывая свою речь ритмичным скрежетом белого старого мела по истертой грязной доске. Шуршание тетрадных листов. Краткие переговоры. Тихий смешок — это Ларри. Он опять занимался ерундой или рисовал на полях своей тетради, потому что другого на уроках он не мог делать чисто физически. А жаль, с его-то умом.
Истеричный дребезжащий звонок перестал биться в конвульсиях, обозначающих наступление перемены, и Фишер поднялся со своего места, дабы в несколько шагов пересечь расстояние до все еще довольно ухмыляющегося Ларри.
— Объявлена новая дата релиза трека.
Задрот. Он весь урок давился смехом удовольствия, потому что «Смысловая фальсификация» вдруг ожили и решили продвинуть свою музыкальную карьеру дальше парочки синглов. Впрочем, этом было чем-то по-будничному приятным.
Одноклассники обходили их стороной, иногда отвешивая краткие реплики то Ларри, то самому Салли. Странное дело, но этот класс принял его не то чтобы хорошо, но юноша больше не становился жертвой травли. Словно бы отношение к Джонсону как-то перепало и на него, сделав его чудной персоной нон-града, к которой просто не хотелось приставать. Удобно. В ответ они так же что-то отвечали, даже не задумываясь о том, какие именно звуки произносят, и какой смысл вкладывают во все действо. Смысл появлялся только при разговорах лицом к лицу. Так они продолжали перекидываться малосодержательными фразами друг с другом, периодически водя пальцами по изрисованным последним страницам тетради Ларри, как их беседу неожиданно прервало появление маленькой девочки. Она пару раз переступила с ноги на ногу, явно стесняясь обратиться к подросткам, но в конце концов выдавила из себя едва различимое: «С-Салли Фишер, тебя к медсестре». И, прежде чем ей успели задать наводящие вопросы, она вдруг скрылась в дверном проеме, уносясь дальше прочь по витиеватым коридорам здания школы.
— Пф, небось, просто расспросит про прививки или еще что-нибудь там. Не робей, чел.
— Было бы с чего робеть.
Стукнувшись кулаками с Ларри, который точно не собирался покидать нагретого места за партой, Фишер направился к названному месту, мысленно готовясь к неприятным вопросам о протезах и прочих медицинских фиктивных моментах. Странное дело, хоть его личная карта была вдоль и поперек исписана фактами, врачи словно специально не упускали момента, чтобы лишний раз прикопаться к нему и вытянуть все наизнанку. Упыри.
Он все еще ясно помнил ту странную галлюцинацию, посетившую его в день выписки. После путешествия по извилинам воспаленного сознания он пришел в себя только под самый вечер, когда его нашли в морге возле трупа женщины, лежавшей на кресле каталке и «ожидающей» своего вскрытия. Как он попал в запертое помещение — осталось секретом для всех, включая Сала. Забавно, но медсестры ничего не сказали по этому поводу, видимо, так сильно им хотелось отвязаться от больного ребенка, омрачающего их и без того невеселые будни.
С подобными мыслями он продолжал брести по вытянутым коридорам, увлеченно уставившись себе под ноги и наступая аккурат в середины каменных плиток на полу. Сал шел таким образом уже минут шесть, и только сейчас до него дошло, что за все время он ни в кого ни разу не врезался и не услышал странный комментарий по поводу своей игры. И где обыденный шум коридоров? Подняв глаза, он ясно увидел, что он являлся единственным живым человек в прямоугольном пространстве. Свет ламп в потолочных светильниках стал тусклее. Все двери в кабинеты были плотно закрыты, а сквозь стеклянные вставки проглядывалась только непроницаемая тьма. В этот момент Фишер младший громко сглотнул застрявший в горле комок нервозности и несколько раз сжал руки в кулаки, тут же разжимая их обратно. Не мог же он настолько долго идти до медицинского пункта. И звонок все это время не звенел. Может коридор просто закрыт? Или он просто не услышал звонка? Захотелось резко развернуться побежать прочь, но в голову тут же пришла мысль о том, что у него могут быть проблемы из-за неявки по вызову медсестры. Оставалось только брести дальше в глубины тишины. Мертвой тишины.
Собственные шаги звучали как-то особенно глухо, будто бы он шел по дну пустого аквариума, рыбы в котором вымерли так давно, что даже скелеты рассыпались в пыль, налипающую к подошвам кроссовок. Наконец-то показалась белая дверь с нарисованным поверх стекла красным крестом. Крест этот явно «висел» здесь не первый десяток лет, судя по выцветшей краске и следам от мазков кистью. Ну, а что можно еще ожидать от столь старой школы? Постучавшись в дверь, Сал тут же приоткрыл ее и заглянул внутрь, сталкиваясь взглядом с массивной спиной женщины, черты которой выглядели довольно неопрятно и расплывчато. Разве их медсестричка была именно такой? Проскальзывая внутрь тесной медицинской коморки, Салли ясно вспомнил первый день в школе и линейку в честь открытия учебного года: девушка, которую представили в качестве работающей здесь медсестры, была точно ниже в росте и другого телосложения. Но вот лица он ее не помнил. Равно как не помнил внешность всех тех работниц больницы, из которой чудом сумел выбраться, даже несмотря на инцидент с моргом. Лица этой… махины он тоже не мог разглядеть и запомнить. Даже обойдя ее сбоку и сев на стул возле столика с многочисленными стопками личных карточек учеников школы, Сал не мог нормально понять, что представляет собой эта женщина.
— Жалобы есть? — вдруг грузно прозвучал низкий и тяжелый голос. Кажется, так звучат те, кто постоянно курит и пьет. В какой-то момент юноша даже почувствовал неприятный аромат перегара, но скорее это было собственное воображение, напомнившее ему запашок, исходящий от отца в вечер пятницы, нежели реальный запах. Женщина продолжала молча ждать ответа, иногда царапая синей ручкой пожелтевшие листы больничных справок и отчетов.
— Никаких… мэм, — все же ответил Салли, не понимая, почему разговор начался с этого вопроса, если она сама вызвала его. Видимо, он не так хорошо изучил всю эту систему за много лет печального опыта. Та в ответ лишь что-то неясно проскрипела и протянула руку к одной из стопок.
— Хорошо. Так. Про твой протез я знаю. Надо следить за соответствием его размера: ты — растущий организм, и он скоро может стать тебе мал. Иногда приходи на осмотр и проверку.
— Хорошо, мэм.
Медсестра кивнула, что-то неясно пропыхтев, и продолжила вносить записи в открытую перед ней карточку. Лишь спустя пару минут она слегка повернула голову к Салу, окидывая того взглядом глаз, которые будто отсутствовали и не могли отпечататься в его памяти.
— А это что такое? — в этот раз голос прозвучал еще тяжелее и был окрашен нотками недовольства.
— А?
— Дети! Совсем сдурели со своими шутками! Опасно баловаться с такими игрушками!
И вдруг она показалась еще больше, чем была до этого: почти вся часть стены, где сидела она, скрылась за габаритами тела, обтянутого белым застиранным халатом. Кожа на всех видимых участках стала нечеловечески пунцового цвета, а лоб и щеки заблестели от пота и усердия, с которым она пыхтела под нос слова недовольства. Осталось добавить к этому образу корону и резкий выкрик: «Голову с плеч!»
Стоило Салли подумать о таком сравнении, женщина, словно прочтя его мысли, вдруг резко подалась всем телом к нему и, практически брызжа слюной, громко заверещала:
— Не позволю!
В следующую секунду Фишер почувствовал удар тяжелой руки, опустившейся ему на затылок, и произошло самое ужасное. Все было как в замедленной съемке. Своим здоровым глазом он видел, как от его лица отдаляется знакомый ему шарик и падает в огромную грубую ладонь, оказавшейся прямиком под его глазницей. И, прежде чем он успел сказать и слово, орущая груда мяса взмахнула своей лапой и швырнула искусственное глазное яблоко прочь, пробивая им стекло в старой двери. Из-за дребезга Салли не мог понять, разбился ли шарик или он вылетел дальше. Единственным желанием было вскочить и понестись прочь на поиски, и он сделал это, с силой отталкиваясь от стула и выпрыгивая всем телом на дверь, игнорируя россыпь опасных осколков под ногами и торчащие куски в самой двери. Заставив преграду отпереться под натиском своего тощего тела, он машинально присел на корточки, пару раз двинув руками по битым обломкам стекла, как его родной глаз вдруг выцепил блеск в глубинах коридора: протез медленно катился прочь от медпункта. Реакция тут же дала по мозгам, побуждая взять себя в руки и помчаться вдогонку за драгоценной вещью.
— Негодник! — успело донестись из-за спины от зловонной и брюзжащей плоти, безуспешно пытающейся выбраться из тесной комнатки в конце коридора. Но Салли уже не обращал внимание на нее, продолжая выслеживать собственный стеклянный глаз с нарисованной радужкой ясно голубого цвета. Тот, словно зная, что хозяин пытается нагнать его, продолжал вилять, то ускоряясь, то замедляясь и дразня очередным поблескиванием под светом тусклых ламп.
— Ну же! — уже не выдерживал Сал, заплетаясь в собственных ногах и едва не падая на пол, после новой попытки нагнуться и схватить шарик.
В глазах уже рябило от быстро мелькающих полос напольных плиток и полосок желтоватого света, едва освещающего его путь. В груди начинало ныть и жечься от невозможности нормально вздохнуть: с его многочисленными справками и освобождениями, школьник почти не посещал уроки физической культуры и был непривычен к таким нагрузкам. В голове все стало легким и искусственным, как бывает при кислородном опьянении, когда он вдруг урвал момент и вдохнул так резко, что легкие начали ныть вдвое больше прежнего.
И только сейчас он понял, что в поле его зрения, кроме стеклянного шара, вдруг появилась пара тощих ног.
— Скорее! Хватай его!
— Хорошо, хорошо, чувак, не надо так кричать, — последовал ответ, в котором прозвучала знакомая насмешка.
Чужая рука рывком нырнула вниз, и вот уже его глаз зажат между двух длинных пальцев с выступающими костяшками. Ларри самодовольно хмыкает, дышит на глаз и трет его об ткань неизменной футболки с логотипом «SF».
— Чувак, ты бы знал, как я рад тебе! — получив возможность остановиться, Салли оперся руками в колени и тяжело задышал, чувствуя, как под маской по коже скатываются капли пота, тут же теряющиеся в складках ворота свитера.
— А я-то как рад тебе, ты не представляешь, — в голосе Джонсона промелькнуло что-то еще, непривычное, из-за чего Сал машинально приподнял лицо и осмотрел друга сквозь прорезь протеза.
Лицо Ларри всегда казалось острым из-за форм подбородка, скул и длины носа. Но сейчас он походил на настоящую хищную птицу, перед которой положили кусок сырого мяса, и она смакует аромат крови. Сам же Ларри смотрел в «глазницы» маски, не мигая и едва заметно ухмыляясь. Он что-то задумал? Кажется, эта мысль давно стала триггером для странных сцен, свидетелем которых Салли становится уже не в первый раз.
Приподняв искусственный глаз на уровень своих губ, Джонсон приоткрыл рот и высунул язык, медленно обводя им холодную и гладкую поверхность шарика, на котором не оказалось и царапины.
— Ч-что ты делаешь, чел?!
— Он испачкался, приятель.
Обведя поверхность языком еще раз, он прищурил взгляд и ухмыльнулся. Стекло заблестело сильнее из-за влаги, не успевающей высохнуть, пока приятель Фишера продолжал медленно и пошло облизывать протез. В какой-то момент он остановил кончик языка в середине нарисованного зрачка, и тут Салли пробрало. Устав от всего и не выдерживая картины, развернувшейся перед глазами, он буквально рухнул на колени, с шумом издавая вздох отчаяния.
Шаг. Шаг. Шаг.
Опять эти ноги в поле зрения.
Щелк. Вот так просто взяли и сняли его лицевой протез, поразительно, да?
Тишина.
И тут юноша почувствовал знакомое давление.
Пустующую все это время глазницу вдруг начало что-то заполнять, раздвигая веки и привычно надавливая на стенки внутри черепа. В этот раз Сал даже не удивился, обнаружив лицо Ларри прямо перед собой и наблюдая все ту же ухмылку. Подросток, склонившись над другом, держал его лицо за подбородок, а другой рукой медленно вставлял протез обратно на свое законное место.
— Почти все, чел. Пара завершающих штрихов…
С этими словами он поддел нижнее и верхнее веко и раздвинул их в стороны. В последнюю секунду Фишер успел заметить кончик языка, как лицо Ларри стало совсем близко. Влажные звуки заполнили его ушные барабанные перепонки. Он чувствовал его дыхание. И понимал. Что тот опять облизывает протез. Прямо внутри его глазницы. Мелкая дрожь пробила тело, пока остатки разума поглощала пелена тьмы.
«А может ты не хочешь просыпаться?»
— В смысле упал в обморок во время приема? Это что за, блять, медсестра такая?!
— Джонсон, следите за речью! Его отец уже едет!
***
Would you kill, kill, kill for me?
I love you enough to ask you again
Would you kill, kill, kill for me?
You won’t be kissing me unless you kill for me
Kill, kill, kill for me
© Marilyn Manson — KILL4ME
