Господин Одиночество

"... потому что хотя бы из единой гордости человек должен всё претерпеть до конца..." (Ходасевич)

Герр Айнзам решил купить ферму. Бизнес бог весть какой, но туда можно было бы сбегать почти каждый вечер (если она, конечно, будет не в ста километрах от Брюгге), чтобы уработаться в хлам или наоборот, спокойно пить пиво после тяжелого дня, не считаясь с мнением жены. Он, собственно, сразу сказал ей, что планирует заняться бизнесом, и она одобрила его план (у фрау Айнзам были свои планы на свободные вечера), но тут же, подумав, спросила, уверен ли он в своих способностях и умениях в области агрокультуры и сельского хозяйства? Он был, конечно, не уверен, но надеялся на помощь пары знакомых и собственные знания, поскольку все детство и раннюю юность провёл на ферме – такой же маленькой пригородной ферме, какую собирался купить сейчас. Возможно, это был своеобразный полуосознанный возврат в те идиллически счастливые годы, о которых он изредка вспоминал. Были у него и другие надежды — на самореализацию или отдых, на прибыль, на приятную усталость после пары часов тяжёлой работы... И ещё одни надежды, которые укоренились в памяти после службы в армии и той кратковременной войны, которую ему пришлось пережить. Память эта была закономерным продолжением воспоминаний о детстве, светлом времени, поскольку в вооруженные силы он попал почти сразу со школьной скамьи, в двадцать лет: ровно к началу войны, которая всё перевернула. Впрочем, она была не слишком долгой или страшной, и гораздо сильнее запомнились ему не страх при угрозе ядерных атак, не нервное напряжение под постоянным обстрелом, а долгая и тяжелая, как на износ, работа над разбором завалов. День за днём, месяц за месяцем, как будто взорванные мосты и оборванные линии связи никогда не кончатся. Здесь и коренились те, другие воспоминания, о которых он давно хотел забыть: резкий окрик, и удар по губам, и то, как сами по себе подкосились колени, когда он рухнул на пол. Постоянная саднящая боль, последовавшая за этим, стерлась, но вот тихий приказной шепот он не забыл. Эти давние образы не пробуждались с тех времен, когда он служил, и чужой запах, и отрывистый нервный шепот. Он гнал от себя эти воспоминания — но они возвращались. Но сейчас всё это, конечно, было лишним, совершенно лишним, задвинутым на задний план, канувшим вглубь омута его памяти. Ферма-то ведь была предприятием исключительно утилитарным. А главное — не слишком затратным. Тут, конечно, вставал вопрос о том, кто там будет работать и сторожить хозяйство в остальное время, но о крупных масштабах Ганс и не помышлял: с его точки зрения, хватило бы одного человека. Ну, как сказать "человека"? Работника. В это время вокруг него их были сотни и тысячи — выкинутых на обочину жизни после войны, бывших солдат или беженцев из восточных и южных стран. Можно было бы, на крайний случай, посетить центр временного пребывания, где господа надзиратели за небольшую мзду позволили бы подобрать кого получше. Но герр Айнзам тратиться не хотел от слова "вообще" — семейная прижимистость была основной чертой его характера, и если жене, например, он позволял некоторую расточительность (жена, как известно, украшение мужа), то себе — никогда. Хватит и того, что выбранный небольшой участок с домом и парой сараев на окраине города встал в максимальную сумму из того, что он мог бы себе позволить! Там были, конечно, и теплицы, и надежный высокий забор, и куча вещей, что понадобятся на потом, но всё же, всё же... Сосед по этой окраине, Мюллер, приглашал его к себе: его хозяйство было обширным, в четыре гектара, и белый домик управляющего с чередой ровных высоких теплиц, высившихся за ним, ознаменовывали конец пригорода и начало сельхозземель. Он с охотой пригласил его на дежурство в выходной, заплатив за смену, и коротко обрисовал положение дел, а затем уехал, оставив наедине со вторым смотрителем, парнем моложе его на десяток лет. Были здесь, естественно, и рабочие, но почти все они были те же беженцы и пленные, и Ганс очень быстро понял, что положение их мало чем отличается от того, которое занимали рабы на южноамериканских плантациях в своё время. Когда напарник огрел одного из них плеткой, он осознал, что состояние их не просто похоже, а не отличается, строго говоря, вообще ничем. Вникнув в дела чуть глубже, он сообразил, что все их документы — если они вообще когда-то были — находятся сейчас под замком у Мюллера, и жаловаться на это, буде нашлись бы желающие это сделать, было бы некуда. Полиция первым делом спросила бы собственный документ о праве тут находиться, а уж раз ничего нет, то придется незаконного мигранта просто выдворить: либо во временный лагерь, либо обратно на родину, где к аналогичной тяжелой работе прибавятся постоянный голод с угрозой смерти. Не то что бы Ганс видел во всём этом что-то хорошее, но оно, по крайней мере, укрепляло его собственную веру в то, что его предприятие имеет шансы на успех, и нет ничего страшного в том, что однажды он перегнет палку. Первое время он готовил машины, инструмент, закупал удобрения и рассаду, но довольно быстро понял, что находиться здесь нужно круглыми сутками — если, конечно, хочешь получить на выходе что-то стоящее. В одиночку это было невозможно (пусть он и не замахивался на крупные масштабы). Итак, работник. На окраинах было небезопасно не в последнюю очередь из-за них, его потенциальных слуг. С ними боролись: был пересмотрен не в их пользу закон о самообороне, и агрессию пленных и беженцев пытались подавить как силой, так и медикаментами, часто без их ведома. Инъекции торазина превращали их в зомби, и они слонялись по близлежащим свалкам и трущобам, как стаи крыс. Но Гансу не нужен был кто угодно. Нет. Претендент должен был быть в достаточном адеквате для того, чтобы бдеть за урожаем и не сбежать, прихватив с собой ценные вещи. Достаточно силен, чтобы таскать мешки с удобрениями и землей, но недостаточно — чтобы сопротивляться ему, герру Айнзаму. Он, шести футов роста и ста восьмидесяти фунтов веса, не сомневался в себе, но ему хотелось неоспоримого преимущества. Выбор, конечно, сложный. Первое время он, взяв отпуск, так и разгребал свои проблемы один, частенько выбираясь за забор, чтобы осмотреть окрестности. Дома всё стояли частные, пара таких же мини-ферм или кустарных производств. Была пара пятиэтажек, древних, но, в общем, милых, построенных, надо думать, еще в середине прошлого века. Но они были поодаль. Путь его пролегал в ближайший дешевый магазин за бутылкой тёмного пива, под мостом, мимо двух площадок для сбора отходов. Отличное место, чтобы выцепить подходящую кандидатуру, верно? Но большинство обитателей не внушали никакого доверия. Скрепя сердце, пришлось отдать несколько бумажек за посещение временного лагеря. Решетки на окнах, забор в два ряда, колючая проволока по верху указывали на то, как печется о его безопасности государство. Его провели в низкое, душное помещение, полное людей. Его враз окружила толпа. Лица самые разные, смуглые и не очень, хмурые, злые, равнодушные или полные надежды... В этот момент Ганс как никогда вдруг понял, что хочет в будущем видеть рядом человека хотя бы своего цвета кожи. Эти люди, черноволосые, с темной или почти чёрной кожей, казались ему зверями, выдернутыми с диких степных просторов, монстрами — кем угодно, только не... Только он не хотел бы с кем-то из них общаться. — Что бы вы хотели конкретно? — Хотелось бы... Не знаю, как сказать. Кого-то более европеоидного типа, что ли. И достаточно сообразительного. — Это сложно. У нас в основном, сами понимаете что за контингент. — Да, я вижу, вижу, — он оглянулся, шаря по сторонам глазами. Никого. Никого подходящего, конечно, хотя народу много — столько, что всех сразу не разглядишь. К нему-то подошли самые активные и любопытные. "Но разве мне такой нужен? — подумал он. — Нет. О, нет." Он обошел помещение. Многие спали на грязных матрасах, большинство сидело, конечно, но кто-то лежал, отвернувшись к стене, так, что не разглядишь. Впрочем, бледная кожа бросилась в глаза сразу, только Ганс дошел до дальнего угла. Он подошел ближе, деликатно, как ему показалось, потыкав носком сапога в бок. Парень, на вид лет двадцати, не более, лежал безучастно, но теперь вскочил, взглянул на него с проблеском в глазах и тут же опустил их. Ганс торопливо и цепко вгляделся. Худой, невысокий, с детски наивным лицом и приоткрытым ртом. То, что надо. Было в разрезе глаз и бледно-желтом подтоне кожи что-то азиатское, как у актера Ривза, но это теперь казалось делом десятым. Выглядел он, конечно, из рук вон плохо. Кожа на руках шелушилась, вся в белых пятнах экземы, у рта тоже расползалась небольшая язва. Грязная, порванная форма, подвязанная обрывком полиэтиленового жгута, довершала отталкивающее впечатление, но это герру Айнзаму было уже совсем не важно. Главным был его взгляд, в меру доверчивый, в меру потухший и безвольный, и лицо, которое с натяжкой, но можно было назвать подходящим. Даже, может быть, миловидным. — Да. Пожалуй, этот. — О, я и сам забыл, что он у нас остался! Он у нас уже давно, — и он развернулся, подзывая помощницу. Последняя фраза адресовалась выбранному им: — Эй, пойдем с нами. Парень последовал за ними, держась сзади, как бродячая собака, которая не верит, что её позвали к себе домой. — Сейчас мы оформим договор опекунства. — Но только чтобы бесплатно. — Конечно, конечно. Правда, мы с переездом сюда потеряли кое-какие документы, но вам это не помешает. Сертификат прививок есть, а что ещё надо? Он ведь у вас не будет оформлен официально? — На ферме-то? Нет, зачем мне. — Вы молодец, — сказал на прощание надзиратель. — Спасли жизнь! — Хм... В смысле? — Ну, их часто берут... — и он осекся, поняв, что болтает лишнее. — Пожалуй, — с сомнением протянул Ганс. Тот поспешил уверить его снова: — Конечно! Пятьдесят евро — не деньги. Они вдвоем (Ганс — с папкой бумаг под мышкой) вышли за ворота и направились к брошенной рядом машине. Он потянулся за брелком, обернувшись на свое приобретение. Тот смотрел на него во все глаза. С интересом. — Можешь называть меня "Герр Айнзам" или просто "хозяин". Понял? — Да, герр Айнзам. — Отлично. А тебя как зовут? Как? Господи, нет. Будешь просто Фриц, ладно? Садись в машину, только постели перед этим себе вон ту тряпку, а то пропахнет все сиденье. Через два часа они прибыли на место. — Ну, хорошо, Фриц. Вот мы и пришли. Располагайся здесь. И учти, пожалуйста, что двери на ночь я запираю. Ну, что ещё сказать вдохновляющего? Будешь дурить или решишь сбежать — сам понимаешь, — и Ганс сделал жест, явно изображающий неблагополучный исход. — Искать тебя никто не будет. Тот не ответил, но качнул головой, мол, ваша правда, хозяин. Каменный туалет системы "дырка в полу" был в пристрое, там же стоял душевой поддон. А главное — места было вдоволь. Вполне можно будет поставить стул... Он помотал головой, отгоняя непрошеные мысли, и отправился сортировать садовый инвентарь. На ферме, как видно, и до этого держали таких, как он, временных рабочих, и в арсенале нашлась небольшая плётка. Ганс опробовал её на своей руке. Не слишком больно. Можно будет пользоваться, если что.