Ножницы

       Салли дрожащими, слегка холодными пальцами подносит тяжёлые и ржавые ключи к замку, с первого раза не попадает; слегка волнительно улыбается, но это не видно из-за протеза. Зато видно этот гремучий, очень громадный брелок в виде планеты Земля. С этими старыми ключами эта подвеска и правда выглядит как хоть что-то радостное в этой жизни, но в тоже время это настолько гремучее и бесящее, что просто закусить губу не получится. И, Господи, как иронично.        Ведь в данный момент он и правда чувствует себя так, как будто от него отвернулся весь мир.        Салли уже смутно вспоминает то, что происходило в школе; опять те же самые стычки с одноклассниками, вечные унижения и снова неловкость возле школьной доски. Как же надоело...        Сал захлопывает за собой дверь, больно и резко стягивает резинки с волос и стряхивает ботинки с ног. Ступни становятся ватными, ему так хочется упасть прямо посреди этого коридора, но нельзя. Поэтому он на свинцовых ногах идёт сначала в комнату отца, пропуская быстрыми шагами свою. Отец, как и думалось, был дома.        Он снова развалился на стуле, однако не по своей вине: на полу всё так же лежала фляжка. Как и вчера, и позавчера, и поза-позавчера... Но это не так, как могло показаться на первый взгляд. Нет!.. Бедный папа на самом деле заботился о сыне, не переставал винить себя во всех грехах человечества, отчего всё повторялось по бесконечному кругу. Кто же был виноват во всём этом? Тяжело вспомнить...        А может, Сал просто хотел чувствовать себя нужным?        Нет, конечно же. Это не его мысли. Эта ситуация, эти чувства... всё неправильное. Папа хороший. Он старается. Что сейчас во фляжке Салли знал без сомнений, но просто посмотрел на отца с долей благодарности. Пора бы и ему что-то сделать стоящее, ведь во всём виноват только он. Салли. "Выспись в этот раз..."        Через пару минут Фишер снимал рюкзак в своей комнате. Все спокойные мысли в его голове, казалось бы, тотчас полетели вместе с портфелем от греха подальше в угол. Салли провёл большим пальцем по протезу, вздохнул и взъерошил себе волосы. Сейчас он, наконец, сможет позволить себе расстегнуть ремешки на этом противном "дополнении его жизни" и хорошенько подумать над этим днём. Как всегда, плача в уголке, говорить себе о бесполезности проведённого в школе времени. Но есть вероятность того, что сегодня всё может быть иначе. Что сегодняшний день пройдёт чуточку по-другому.        Салли много плакал. Он плакал где угодно: в школьном автобусе, в туалете, по пути в какой-нибудь дешёвый магазин и наоборот; часто-часто моргал, позволяя слезам перекрывать взор, мокрыми каплями переступать через глазницы и бесшумно ползти по протезу вниз. Однако по-настоящему настрадаться он мог в своей комнате, выплёскивая негативные эмоции без страха быть застуканным. Чёрт, да даже отец его не зайдёт! Никогда не зайдёт, не увидит своего сына таким отрешённым от мира!        Ему часто становилось одиноко и не по себе, он часто хотел быть запертым в своей комнате в такие грустные моменты, но... он всего лишь страдающий ребёнок, поэтому это была ложь самому себе. Ведь ничто не говори, а ведь Сал мечтал. Глубоко в израненной и заплесневелой душе мечтал, что кто-то чужой подойдёт и увидит его таким... унизительным...        Сначала это были мольбы быть услышанным, чтобы его поддержали и успокоили, но чем дальше всё заходило, тем больше Сал плакал и надеялся, чтобы кто-то хотя бы просто обратил внимание на него. Плачущего. Оскорблённого. На остальное и то, как поведёт себя свидетель сего безумия, было плевать. Главное теперь было, чтобы хоть кто-то прожигал в нём дыру взглядом, становился свидетелем этой гнусной ситуации и сглатывал в этой давящей на совесть тишине.        Пускай это будут упрёки или что-то такое же душераздирающее и невыносимо жестокое, но просто плакать было очень тяжело. Когда никто не видит твоих страданий, то и страдать не было смысла, верно?..       Но Салли никогда не мог сдерживаться. В одиночестве или за углом магазина, он сжимал челюсть и руки в кулаки, показывая белесые костяшки, а из его глаз сами собой выдавливались прозрачные капли, его остатки ресниц слипались между собой и...        Всё это, даже включая эти самые реснички, было отвратительной чертой Сала. Он не мог не надеть худи с высоким воротником и длинными рукавами, он не мог свободно дышать в этом давящем протезе, не мог не прикрывать глаза на обрывки фраз одноклассников. Не мог спокойно жить из-за своих ровесников, которым, наоборот, жилось даже лучше со всеми этими играми в бога и ехидными улыбочками в спину Салли. Почему они ведут себя так отвратительно?        - Почему ты такой отвратительный? - пухлый мальчик, которому девять и который был ровесником Сала, скривил губы. Прямо сейчас одной компании захотелось его потормошить. Испуг облетел всех; лицо Сала было настолько отвратительным, что некоторые дёрнулись от одного только взгляда на него. Этот мальчуган придерживал Фишера ногой к земле, одной рукой указывал на него, а другой держал его протез. Ну вот, снова. Снова Салли замарал свою кофту грязью земли. Не хорошо... - Салли-лицо-раскромсали!        Фишер скрипит зубами и отдалённо шипит, пытаясь тыльной стороной ладони перекрыть взор глазам. На земле пыльно, грязно, а ему нужно держать лицо под протезом от заразы, но эти одноклассники... Почему они не понимают? Почему они не хотят встать в его положение?        - Как в игре ужасов! - говорят одни.        - Он похож на зомби! - кривятся другие, отчего Салли дрожит, не убирая от лица рук. Придётся дома отстирать кофту... Опять...        О, а вот ещё.        Салли закусывает губу и достаёт из стиральной машины свои джинсы. На уровне колен они потрепались и порвались, а торчащие нитки делали ситуацию более гнусной. Каждый божий день падать на землю очень неприятно, особенно когда некому тебя пожалеть и взглянуть на сие безумие, поднять с колен. А отец... А что отец? Ничего. Только сказал, что всё хорошо и переживать не стоит.        "Всё хорошо, Сал".        - Всё очень хорошо, да, - Салли скатился вниз по стенке и трясётся, смотря перед собой в пустоту. Эмоции как швейная машинка прошивают область груди острой иглой, делая очень, очень больно. Он тянет в сторону тугой воротник, дышит неровно и шепчет эти слова, стараясь не заплакать навзрыд.        В комнате стало душно. Дышать через этот жуткий протез, скрывающий безобразное лицо, невозможно. Салли спеша тянется дрожащими руками к застёжкам и ещё пару секунд пытается правильно расстегнуть ремешок. Его руки уже не контролируются, а когда протез с неприветливым выражением лица гулко отскакивает от пола, они сами собой падают вниз, словно большой груз.        Салли рыдает. Почему это с ним происходит? Из-за чего? Из-за протеза? Было бы логичнее, если бы одноклассники обходили его стороной из-за самого лица, которое он тщетно пытается скрыть. Нет, заменить. Неужели он такой смешной в нём? То, что он теперь изуродованная калека - нисколечко не смешно. Ему больно и плохо, когда он сжимает челюсть от того, что кто-то шепчет за его спиной; ему больно есть, если вообще выпадает такая возможность. В столовой невозможно есть. На лестнице около аварийного выхода? Тоскливо, но да. Он может позволить себе приподнять протез и перекусить в школьном автобусе, ведь он вынужден сидеть в конце на треснутом сиденье совсем один. Смотреть немым и вымученным взглядом в обшарпанное стекло и желать, чтобы дорога поскорее закончилась. Или наоборот?.. Сама идея ходить в школу заставляет его дрожать. Лучше пусть он будет сидеть один в грязном и подержанном авто, чем скитаться по этажам учебного заведения, зная, что кто-то молча смотрит в твою сторону!        Может, из-за волос? Из-за цвета? Нет, вряд ли. Наверное, из-за длины. Неужели это так важно? Он похож на девчонку? Откуда знать, ведь одноклассники просто обходят его стороной, даже не давая понять, почему!.. Или всё-таки из-за цвета? Но это же смешно. Хорошо будет, если он вообще не умрёт в одиночестве! Какая разница, какого цвета волосы? Нет, не то. Длина.        ...Неужели правда из-за длины? Эта мелочь настолько важна?        Сал чувствует, как сжимается челюсть от негодования, а горло, как и дорожки слёз, мгновенно высыхает. Кажется, ненависть к Салу, так неумолимо исходящая от всего вокруг, резко сменила направление. Теперь ненависть самого Сала застряла острым осколком в горле, а по телу разошлась неприятная-неприятная боль.        Как удушение.        Тогда, когда сама жизнь приостанавливает время. Когда перед взором пролетают моменты жизни. Казалось бы, вот все тебя ненавидят, никому до тебя нет дела; и вот сама жизнь возносится над тобой, никому ранее не нужным, замедляет время. И ты веришь, что хочешь жить. Она как будто бы сделала тебя чуть более осмысленным.        А что сделал ты?        Что ты сделал?        Ничего.        Сал смотрит вперёд. Он и правда, ничего не сделал. Сейчас так тошно и плохо, очень-очень-очень плохо. Он живёт, зная, что его недолюбливают. Что же ему делать? Просто плакать?        Трус.        Салу нужно изменить себя, а не мир. Переубедить мир - сложно. Не для такого, как Салли. У мира... уже есть планы на него, правда чуточку изменённого. Копию их.        Салли оттягивает прилегающий воротник, хватает ртом воздух и, продолжая рыдать, освобождает волосы, отчего они теперь поверх одежды. Через пару минут его пряди, подобно драпировке, неровными слоями опустились на его плечи так же уныло, как и хозяин над своими коленями. Волосы, кажется, слиплись; локоны закрывают взор, лезут и не дают смотреть вперёд. Как в той больнице из-за плотных бинтов. Только сейчас Сал видит немножечко больше: перед его расплывчатым взором блеск, что отразился на мокрых глазах ярким пятном. Его сердце словно остановилось на секунду, в точности как сфокусированный взгляд на чём-то манящем, притягательном, но в тоже время таком отталкивающем: на тумбочке перед кроватью лежат ножницы.        Ржавые ножницы.        Салли встряхнул волосами, они взлетели и - о чудо! - снова блистательная искра появилась вдали на миллисекунду...        Что теперь ты сделаешь?        Салли подползает ближе к тумбе и осторожно берёт ножницы. Они настолько старые и ржавые, что взять их и раскрыть получилось не сразу. Минуту он молча держит в руке, а потом несколько томительных секунд пытается ими овладеть. Резко распахнув ножницы, Фишер тут же вздохнул. Будет больно и не так опрятно, как он хотел. Но что же не сделаешь для других...        Сал поднёс ножницы к уху и замер, помотав головой.        Что же он делает?        Нужно было ему это?        И просто улыбнулся в замешательстве.        Нет.        Но тем, кто его ненавидит - да.        Поэтому Салли собрал свои волосы в охапку и медленно, словно пытая, стал их кромсать. Сначала он подрезал снизу, кидая взволнованный взгляд на осыпающиеся ниточки волос, а после в него вселилась боль, заставляя идти на большие жертвы. Ножницы подстригали неровно, постоянно пропускали множество прядей и иногда зажимали локоны, делая больно. Руки Сала вспотели, кожа на них наверняка содралась, металл обжигал мозоли и подзадоривал двигаться дальше. Кто сделает первый шаг, как не сам Фишер?..        Волосы с каждой минутой теряли свою прежнюю длину и становились короткими, неопрятными и такими непривычными, что Салли закусил губу до крови и задрожал; даже зеркало не нужно, чтобы понять всю трагичность ситуации. Рука словно онемела, тело дрожало наперекор здравым - а были ли они здравыми? - мыслям, а концы уже подстриженных наспех волос неприятно кололи шею.        Но больнее было то чувство в груди. Новая эмоция, словно чёрная дыра, засасывала внутрь остатки уверенности и того прежнего Сала, который мог поверить в себя, в хороший конец. Ножницы стали вдвое раз непослушнее, темнота вокруг ещё темнее, Сал ещё несчастнее... Терпкий вкус одиночества пробил холодом и без того дрожащего Салли до костей. Вот снова перед его слезящимся взглядом пронеслись не менее расплывчатые фигуры всех тех, кто так сильно невзлюбил Фишера; но их взгляды становились ещё насмешливее, чем всегда, а оскалы ещё страшнее...        Очень больно.        Почему?..        Почему они его не любят?        Он изменился! Для кого он это сделал? Ради них, он...        Он...        Ножницы с отвратительным гулом разрезали тишину, упав на грязный, покрытый остатками волос пол.        - Я и теперь для вас отвратительная мерзость? - спросил Сал в пустую темноту, подбирая к груди колени, обхватывая их и рыдая.