Эта фейри...

Тяжёлые размеренные шаги, звук которых разносится по коридору, отражаясь от каменных стен. В этом было что-то странно привычное. Неизбежное. Усталое. Пылью оседающее на коже и проникающее ею же в лёгкие. Шаги приближаются и стихают напротив двери, которая открывается с противным лязганьем. Асмодей не смотрит на неё, привычно вешая кусок ткани на металлическую ручку, и подходит к железному, в насмешку словно, хромированному столу, чуждому для всей этой обстановки средневековья. С задумчивым интересом виртуозно перебирает инструменты для пыток, и пальцы его порхают над ними совсем как у пианиста над чёрно-белыми клавишами. Казалось, что и нет ему дела до пленницы. Та даже звуков не издавала. Она и дышала-то от слова "не". Не шевелилась. Даже голову в сторону своего палача не повернула. В этом было что-то необычайно тяжёлое, наполняющее воздух той самой пылью. Её безучастность — отражение гордости. Тех остатков, что упрямо голову внутри поднимали, рычали низко и утробно. Даже висельников в своё время их жизнь волновала больше, чем её. Асмодей понимал. Такие как она — не ломаются. Не ломаются так просто. Здесь нужно что-то сильнее пыток, нечто такое, что разрушит основу её сознания. Но знал он о ней ничтожно мало. И всё же, этого хватало, чтобы сделать некоторые выводы. Она не будет просить милосердия или пощады. Не будет кричать так, как того он хочет. Если не делала этого на протяжении всего того времени, что здесь находится — гораздо дольше, чем он думал вначале, то и теперь не станет. Он надевает на руку кастет с металлическими шипами и подходит к пленнице. Даже будучи прикованной к стулу и запрокинув голову к потолку, вся в синяках и ранах. С разбитым лицом. Когда-то белоснежными волосами, сейчас слипшимися и тусклыми от крови и пыли, едва достающими до плеч. В лучах кроваво-алого солнца Эдома она оставалась свободолюбивой и непреклонной. Такой же, как и все из её народа. И это лишь подпитывало огонь — сломать, уничтожить, саму суть извратить. Даже если она и умрёт — ему не впервой информацию получать от трупа. Только вот интересно… ...сколько она ещё выдержит? Асмодей хватает её подбородок цепкими пальцами и сжимает, поворачивая к себе лицом. Рассматривает внимательно, внутри сетуя на неплохую регенерацию, а после наконец смотрит в глаза и сжимает зубы от раздражения. Упрямый прямой взгляд. Эти чёртовы серые глаза, не желающие никак подчиниться. Холод и равнодушие. Кристальная ясность и осознание себя во времени и пространстве, но… Взгляд как у живой куклы. Это не пугало. Асмодей видел вещи и хуже. Лишь ещё одна упрямая девица, вбившая себе что-то и не желающая отпускать. Злость зудила внутри, скреблась и разгоралась всё сильнее. Он отпускает её подбородок, и голова безвольно падает вниз, пряча лицо за волосами. Короткий замах и удар, от которого она дёргается в сторону, но недостаточно сильно, чтобы упасть. Никакой реакции. Ни всхлипа. Ни крика. Ни стона. Лишь дыхание сбилось немного. Она втягивает воздух шумно через зубы, а после сплёвывает прямо на пол. Кровь, почти чёрная в алом свете, мешается со слюной. Устало кривит рот в насмешке, а после Асмодей бьёт снова, но на этот раз так, что она заваливается на спину вместе со стулом. Тишина камеры нарушена, и это куда привычнее, чем отсутствие хоть какого-нибудь звука. Демону дышать становится чуть легче, и злость ослабляет хватку достаточно, чтобы вернуться к столу и снять кастет, чтобы более вдумчиво выбрать следующий инструмент. В камере раздаётся тихий и какой-то задушенный смех. Не смешок, а именно смех. И это заставляет Асмодея замереть в неком удивлении и, обернувшись, взглянув на пленницу. Больше она никак не реагирует. Снова замолкает. Демон возвращается к своему занятию, размышляя над иглами и скальпелем. — Хочешь, я расскажу тебе одну историю?.. — хриплый и прерывистый голос на мгновение пробегает по коже мурашками, но Асмодей лишь бровь выгибает, так к ней и не обернувшись. — Ты наконец решила рассказать то, что мне нужно? — его деловой тон эхом разносится по небольшой комнатке. Не хватает лишь жужжания кондиционера, для полноты картины. — Нет, — она фыркает, и демон напрягается, не понимая её бахвальства. На что она надеется? Неужели не понимает, как глупо выглядит со стороны с этой своей наигранной храбростью? А он думал, что она умнее… — Тогда мне без разницы. — И это действительно так. Хотя какое-то подобие интереса внутри всё же колыхнулось. Она молчала столько времени и вдруг решила заговорить. Это по меньшей мере странно, но вполне вероятно, что у неё просто поехала крыша. Со многими это происходит. Она протянула даже дольше, чем он думал. — Это история про единственную выжившую фейри, проклятую Королевой Благих… — Королева не проклинает. — Это знают все. Девчонка сильна настолько, что подумай она о чьей-либо смерти всерьёз — он умрёт. Не на всех это распространяется, конечно, но на многих. Нет ничего удивительного, что она стала Королевой Благих. И проклинать… Для неё бессмысленно. Пленница замолкает. Наверное, об этом же подумала. Она неотрывно смотрит на клочок багряного неба в окошке под потолком, свет из которого заливал камеру и её саму, погружая будто в огонь. Ровными мазками ложился на кожу и одежду, волосы, многие затягивающиеся раны и на свежую кровь на лице и под головой. Такой тяжёлый свет. Опаляющий и безжалостный воздух. Сглотнув, она медленно растягивает разбитые губы в улыбке, а после прикрывает глаза. — От того история интереснее, правда?..