Не верь, не бойся, не проси...

                    День после маскарада мы с Эриком провели в полной гармонии. Изменилось что-то… Даже сама не знаю, что. Днем мы так и не поспали. Он играл на органе, я делала на заказ перевод с французского на русский. Поскольку оба языка были мне родными (французский хорошо понимало это тело, а русский знала я), то никаких проблем в процессе работы не возникло. Хотя, уже вечером я почувствовала, насколько сильно, блин, у меня затекли плечи и шея. Собственно,       поняла я это в тот момент, когда Эрик зашел в комнату и позвал меня по имени.              — Черт! — всхлипнув от неожиданной боли в шее и правом плече, я рухнула обратно на стул, пытаясь рукой размять затекшую часть тела.              — Кристина! Что такое, где болит? Чем помочь? — вопросы Эрика и его тон на редкость беспорядочные и суматошные, а вот действия, наоборот — выверенные и четкие.              — Да не суетись ты. Шея затекла. Сделаешь массаж?              Это как-то само собой получилось. Честно. На самом деле, после того, как он мазал мне спину зеленкой во время ветрянки, я довольно часто чувствовала то, чего раньше никогда не возникало: потребность в ласке мужика. Причем, вполне конкретного мужика. То ли это тело не было похожим в этом плане на то, родное, разбившееся в день переноса моего сознания в этот мир, то ли я из тех людей, которые неспособны желать физической близости без близости духовной, а уж когда пресловутая духовная близость имеется, то «велкам ту майн постелька», то ли я просто «доросла» до половой жизни наконец-то (а что, мне, между прочим, тридцать три года, считай!), но периодически мне хотелось, чтобы это бревно рядом со мной в кровати не просто лежало, но и совершало определенные телодвижения в горизонтальной траектории, находясь при этом надо мной. А уж эти длинные пальцы, бегающие по моей спине…              Наверное, мои стоны в какой-то момент перестали походить на стоны больного и страждущего человека, жаждущего медицинской помощи, поскольку Эрик одернул руки от моей шеи и спины, как от раскаленного утюга. А, нет, дело не в этом. Дело в том, что мои пальцы как-то под шумок сами собой ослабили шнуровку на платье и спустили его верх немного вниз. Настолько, что стала видна часть корсета.              — Чт-то вы делаете, К-кристина?              — Да ладно, так ведь удобней, — пожимаю плечами я, от чего ткань платья сползает еще ниже.              — П-прекратите… Не-не-не-не надо издеваться… Ну зачем… Зачем издеваться! — я обернулась в тот самый момент, когда Эрик был готов кинуться бежать. Так, это что, репетиция первой брачной ночи? Нет, я понимаю, что в этом времени у них доступ к женскому половому органу возможен только после регистрации отношений в государственном или церковном органе, но в конце концов, можно погладить, потрогать, поцеловать, я не знаю… Укусить за мочку уха — вроде бы, девушки могут с этого прибалдеть, правда, на себе я это пока что не проверяла, так как физически не могу себя за ухо укусить…              На бледных щеках Эрика проступил румянец, в глазах еще сохранялся тот самый блеск, с которым коты смотрят на желанную сметану, а мужики — на не менее желанных женщин, но остальной внешний вид был сейчас на редкость жалким. И того и гляди расплачется.              — Так, ша! Мне лень бежать за графином с водой, так что уймись самостоятельно, будь добр, — я перехватила мужчину за руку и рывком усадила на кровать, после чего сама села рядом, но чуть поодаль, поправляя платье и мысленно вздыхая, что от кое-чьего жалобного вида и не менее жалобных воплей все либидо ушло в ноль. — Итак, по пунктам, в чем я над тобой издеваюсь.              — Эрик не может… Не может так! Зачем Кристина… Эрик никогда не посмеет прикоснуться к Кристине и Кристина это знает, зачем она… Зачем так?!              — Так, окей… Не сможет прикоснуться… Это ты про секс, что ли? И зачем мне тогда за тебя замуж выходить, если мне хера с два что обломится? — я подтянулась на кровать с ногами, при этом словно невзначай оголяя свои ноги где-то по щиколотку. Ничего, кроме этих самых щиколоткок в длинных гольфах Эрик увидеть просто не мог, но увиденное, как ни странно, произвело на него благоприятное впечатление, поскольку вместо того, чтобы забиться в новом витке истерики, он, краснея еще сильней, уставился на мои ноги и совсем тихо произнес:              — А раньше Кристина про себя говорила совсем другое.              — Ну так гордись. Раньше с мужиками спать не хотелось теперь хочется, причем с вполне определенным экземпляром, в чем проблема? По идее, ты радоваться должен.              С учетом того, что периодически мне во сне в бедро упиралась явно не нога — реакция Эрика сейчас казалась странной. Нет, ну правда… Бывают те, кто не может физически заняться процессом сношения. Кстати, этим грешат многие мужики «за сорок» в моем мире. Но Эрик-то не из этой категории, так что вместо вот этой истерики мог либо уточнить о моем желании продолжать процесс прямо сейчас, либо же, если уж он такой принципиальный, попросить дождаться первой брачной ночи, чтобы уже тогда заняться ночью чем-то более интересным, чем сон.              — Кристина, но вы… Ты… Эрик не считает, что… — Мужчина глубоко вздохнул, закрыл глаза и неожиданно принялся говорить, как заведенный, делая ровные паузы между словами и каким-то образом замедлив свою речь так, чтобы эти слова звучали едва не по слогам. — Ты невинная девушка, Кристина. Я — старше тебя в два раза и даже не могу знать, что… К чему это приведет. Я боюсь, что ты возненавидишь меня после такого. Боюсь, что…              Он не договорил. Но суть я и так поняла. Поэтому перехватила его руки прежде, чем он принялся рвать остатки волос на своей голове, крепко сжала их в своих ладонях и также тихо и спокойно начала говорить.              — Теперь по пунктам. Пункт первый — в отличие от ваших местных девочек-припевочек, которые вплоть до первой брачной ночи искренне верят, что детей находят в капусте, я куда менее невинна, чем ты можешь предположить. Нет, если говорить только о физической стороне вопроса, то мой кусок кожи между ног все еще при мне, но если смотреть на мои знания о теме в целом, то достаточно просто вспомнить, что за год до «попадалова» мне пришлось заниматься оформлением порносайта. Помнишь, я тебе про кино рассказывала? Так вот, порно — это то же самое кино, только сняты сцены сексуального характера. Очень откровенные сцены, которые хоть сейчас в учебно-воспитательное пособие «как люди трахаются и что при этом с ними происходит». Так что я знаю, что меня ждет и ни черта не пугаюсь. Пункт второй — будь добр не забывать, что мне не двадцать лет, как этому телу, а… Тридцать три, получается. И то, что я себя веду соответственно возрасту этого тела вовсе не значит, что я и на самом деле возрасту этого тела соответствую. То есть, чем раньше ты у себя из головы выбьешь эту дурь «Кристина — милая, нежная и невинная маргаритка», тем будет лучше для нас обоих. Пункт третий — я отлично знаю, чего хочу и если я тут перед тобой разгуливаю чуть ли не с надписью маркером на лбу «трахни меня»…              Эрик поперхнулся воздухом и закашлялся. Мда, кажись, переборщила с откровенностью. Ладно, раз начала — надо добивать из жалости.              — … То это значит именно то, что я этого хочу. Если помнишь — я эгоист по натуре и уж в таких вопросах не буду давать надежду, а уж тем более — сама проявлять инициативу из чувства жалости или долга, как ты, возможно, мог подумать. И для тебя единственным индикатором в таком вопросе должны быть не какие-то фантазии твоих тараканов в голове, а твое желание и мое на то согласие. И, будь добр, больше не устраивать таких сцен, поскольку я в этот момент чувствую себя либо как насильник, который совращает против воли бедного невинного мальчика, либо как полное чмо, которому ради удовлетворения собственных сексуальных желаний…              Эрик снова закашлялся и я привычно похлопала его по спинке.              — Чуть ли не наизнанку перед человеком выворачиваться. Как уже говорила — не люблю унижаться сама и когда передо мной унижаются другие. Суть вопроса ясна?              — Д-да, — тихо произнес Эрик. Желтые глаза сейчас стали абсолютно круглыми, а лицо было пунцовым. Сейчас сей джентльмен напоминал мне мальчишку, застуканного за подглядыванием в женской раздевалке. Мда… Совратителем себя чувствую. И я ведь совращу.              — То есть, в следующий раз на мои попытки заигрывать будет либо продолжение банкета, либо вежливый отказ с объяснением причин, а не безобразная сцена, подобная той, что была продемонстрирована сейчас?              Эрик тихо кивнул. А потом, решившись на что-то, тихо произнес.              — Эрик… Не может прикоснуться к Кристине до того, как они…станут мужем и женой. Это… Это неправильно. Так нельзя.              — Окей. Правда, мне всегда говорили, что раз нельзя, но очень хочется, то можно, — фыркнула я.              — Вовсе не…              — Ша! — я встала, вытащила из шкафа пижаму и прошла к ширме, за которой мы обычно переодевались. — Обещаю еще три дня не покушаться на твою невинность.              При звуке кашля за ширмой мои губы растянулись в паскудной ухмылочке. По крайней мере, теперь я чувствовала себя отмщенной и уже не так злилась за неудавшийся вечер, верней — его продолжение. Ладно, секс у меня будет через три дня. В интересах Эрика, чтобы он у меня был, поскольку отец часто говорил о том, что нет зверя страшней, чем злая неудовлетворенная баба. А бедному Призраку Оперы предстоит со мной жить.              По крайней мере, в этот раз меня не будило то, что во сне кое-кто стонал мое имя. Правда, обнимали меня в этот раз как-то слишком уж по-мужски, но не сказать, что я была прямо-таки против. Правда, Эрик с утра покраснел, как вареный рак, когда обнаружил на своем бедре мою голую ногу, а свою руку — у меня на груди. Но после моего флегматичного «доброе утро», кажется, перестал дергаться и лихорадочно придумывать какие-то ненужные оправдания. Вместо этого он также пожелал мне доброго утра, после чего мы вместе принялись собирать меня на работу. Ну, верней, я собиралась, а Эрик — что-то мудрил с завтраком, поскольку остатки наготовленных вчера разносолов мы умяли еще за ужином.              Подготовка к завтраку шла одновременно с распевкой. Знаю, у меня будет время распеться перед репетицией, но я лучше в это время поболтаю с Мэг и Жамме. Кроме того — меня по какой-то причине хотели видеть директора, так что не исключено, что я на пресловутую распевку опоздаю, так что приду на саму репетицию готовая к труду и обороне.              Аккуратно выйдя из подземелья на улице Скриба, я мгновенно смешалась с толпой спешащих на работу людей и без приключений добралась до оперного театра. Пройдя через местный КПП бросила взгляд сначала на часы в вестибюле, потом — на собственные часики, подаренные Эриком. Секунда в секунду. Эрик говорил, что часы в нашем театре отстают, но я настроила свои именно под них, чтобы ориентироваться по «рабочему» времени. А уж со свободным как-нибудь без часов разберусь… За то время, что я поднялась по лестницам и преодолела несколько коридоров, как раз настал момент встречи с директорами, так что в дверь секретаря я постучала секунда в секунду.              — Да-да?              — Прошу прощения, — вежливо улыбнувшись месье Реми, я сделала несколько шагов по направолению к его столу. — Мне назначена встреча с месье Дебьенном и Полиньи. Они готовы принять меня?              — Да, конечно, мадемуазель Дайе, проходите-проходите, — суетливо поправляя манжеты своей рубашки, выглядывающие из-под пиджака, секретарь впереди меня направился к двери в директорский кабинет, чтобы открыть передо мной дверь.              — Спасибо месье Реми, — я тепло улыбнулась. — Между нами, о чем собираются поговорить со мной директора?              — О, мадемуазель… Мне не велено говорить, но… они боятся вашего грядущего ухода, связанного с… с вашим замужеством. Они хотят, чтобы вы опровергли эти слухи… — едва слышно прошептал мне Реми перед тем, как распахнуть передо мной двери. Кивком поблагодарив его, я снова поздоровалась, на этот раз — с сидящими за столом руководителями, после чего дождалась, пока Полиньи буквально под ручку проводит меня к одному из кресел и, усадив в него, примется уточнять, не дует ли мне, не жарко ли, не хочу ли я воды, или, может, вина…              Забавно. Я не так давно пришла в этот театр и помню тот день, когда меня принимали в хор. На меня даже не смотрели. А сейчас вон, чуть ли не отплясывают вприсядку.              — Надо полагать, вы хотели обсудить со мной что-то важное? — краешком рта улыбнувшись Полиньи, я повернулась так, чтобы видеть и его, и Дебьенна.              — О, мадемуазель… не сочтите за дерзость, но… Все эти слухи о вашей помолвке и о том, что вы выходите замуж… Скажите, это ведь неправда?              — Не могу представить, по какой причине вас заинтересовала моя личная жизнь, господа. Не подскажете, что было тому причиной?              Не люблю, когда лезут ко мне в трусы. Ну правда, не люблю. Вот какого черта им надо знать, выхожу я замуж, или нет? Господа, вам надо, чтобы я работала в вашем театре. Пела. Вас больше должна беспокоить моя недавняя болезнь и то, не ослаб ли мой голос от нее, а не то, в каких отношениях и половых сношениях я состою с представителями противоположного пола. Интересно, что и хористки, и более значимые фигуры театра меняют любовников, как перчатки, но с ними никаких бесед не проводится.              — Мадемуазель, прошу, не играйте с нами! — взмолился Полиньи, протирая лысину платочком. Дебьенн принялся суетливо перебирать бумаги, лежащие на столе. — Если вы действительно выходите замуж, то должны помнить, что общественность порицает работающих замужних женщин. Кроме того, ваш муж может запретить вам…              — Достаточно, господа. Я вас поняла, — предельно вежливым и корректным тоном произнесла я. Этой подчеркнутой вежливости я научилась у Призрака Оперы. Верней, я и раньше умела подобное, но знакомство с Эриком помогло отточить сей навык до совершенства, что позволяло мне быстро дистанцироваться в таких диалогах и показать собеседникам что-то вроде «я тут император, а вы говно» (ну это я утрирую, конечно). — Поясню по пунктам. Первое — мне плевать на общественное мнение. Если другим людям нечего делать, кроме как рыться в моем белье, то это их и только их проблемы, меня они не касаются. Меня устраивает наше с вами сотрудничество и пока оно будет интересно и выгодно мне — я буду работать в этом театре, с вашего на то позволения. Второе — в моем словаре термины «муж» и «надсмотрщик» не едины по своему содержанию. Единственным человеком, который мог запретить мне что-то, был мой отец, но только до моего совершеннолетия. И муж, попробуй он мне что-то запретить, быстро перейдет в категорию «бывший».              — Значит, свадьба все-таки будет, — внезапно раздался за спинами директоров знакомый голос еще одного человека. Только сейчас я заметила, что в кабинете кроме нас троих есть кое-кто еще. Сидящий в дальнем кресле в тени Филипп де Шаньи встал со своего места и сделал несколько шагов на свет, оказываясь в двух метрах от меня.              — Ах, да, мадемуазель, позвольте представить вам…              — Не стоит, мы знакомы, — Филипп преодолел расстояние между нами и, взяв мою руку в ладонь, едва уловимо прикоснулся к ней губами. И словно невзначай коснулся золотого кольца на моем пальце. Его поведение заставило меня мысленно задать вопрос «что происходит», но вслух я его озвучивать не стала. Вместо этого я, как и положено, встала с места и поприветствовала реверансом представителя высшего сословия. — Но вы продолжайте, прошу прощения, что прервал вас…              — Ах, да, насчет тех неудобств, которое повлечет за собой мое замужество… — Я не знаю, то ли выбило меня из колеи появление Филиппа и его в высшей мере странное поведение, то ли дело было в чем-то еще, но сейчас я завершила свою речь совсем не так, как планировала. — К сожалению, дата моей свадьбы была назначена несколько месяцев назад и мы с моим будущим супругом не сможем ее перенести, так что я уйду в отпуск на день раньше, то есть послезавтра. С месье Арно мы уже обсудили это обстоятельство и он не возражал.              Глаза Филиппа потрясенно расширились, а лицо сильно побелело. Похоже, что-то не то творится в датском королевстве… Тем не менее, я уточнила, есть ли у господ директоров еще какие-то вопросы ко мне. Получив отрицательный ответ я также уточнила, позволительно ли мне теперь отправиться на репетицию. И уже собралась уходить, услышав положительный ответ, когда в спину прилетел вопрос де Шаньи:              — Мадемуазель Дайе, а не могли бы вы назвать мне имя вашего жениха?              Непонятно, чего он ко мне привязался. Традиционное «с какой это радости» и «а не пойти ли вам нахуй» не сорвалось с моего языка, поскольку Филипп, хоть и не особо приятная личность, но все-таки брат моего друга, да и вдобавок — проблем не оберешься, если ему нахамишь. Поэтому я лишь тихо и вежливо произнесла:              — Нет, месье, — после чего закрыла за своей спиной тяжелую дубовую дверь и направилась на репетицию.              После завершения оной — в гримерку. Я бы и рада сразу пробежаться к решетке на улице Скриба, но Эрик активно настаивает на том, чтобы я не выходила на улицу сразу после репетиций. Типа, боится, что заболею. Наивный! Не далее, как позавчера, просек, что я с утра принимаю холодный душ и чуть ли не истерику закатил по теме, что я себя не берегу, на что получил краткую лекцию по такой полезной дисциплине, как ЗОЖ, а также узнал, чем полезно закаливание для молодого женского организма. И не женского, в принципе, тоже. И заодно — пару шпилек в свой огород из разряда «уж человеку, для которого «нормальный график питания и сна» — нецензурные иностранные ругательства, лучше не читать нотации другим».              Можно было бы воспользоваться проходом через гримерку, но я не рискнула это делать, поскольку сегодня к моей персоне было проявлено слишком много внимания, а значит — от идеи бесследного исчезновения лучше отказаться. Хотя я уже приучила портье к тому, что могу словно испариться (просочиться с толпой народа, по официальной версии). С учетом того, что гримерка была отдана мне в единоличное пользование из-за своего неудобного расположения…              — Мадемуазель Дайе, мне кажется, нам с вами нужно поговорить, — единственное, что спасло Филиппа де Шаньи от удара ногой под дых, так это то, что он предусмотрительно держался от меня на расстоянии трех метров.              «А мне так не кажется. Не пойти ли вам нахуй?» — это было произнесено мысленно. Снова. При виде Филиппа я передернулась и тщательно постаралась это скрыть. Честно говоря — даже не могу объяснить, почему вид этого человека и его поведение были мне неприятны. Могу точно сказать только одно: наша антипатия была абсолютно взаимна и началась еще в тот момент, когда сей субъект пробрался в мой дом и едва не словил сначала арбалетный болт от ловушки, а потом — пулю в свое аристократическое табло.              Бесило… Много чего. Прежде всего — подчеркнуто-вежливая манера поведения, поскольку я отлично знала, что она означает и как на самом деле относится к окружающим человек, который так разговаривает и держит себя. Мне никогда не внушали уважения и доверия люди, которые считали себя выше только на основании того, что родились в более богатой или известной семье. А Филипп де Шаньи был именно таким. Нашему общению с Раулем он, как ни странно, не препятствовал, но в то же время — при любой нашей встрече, пусть и случайной, стремился своим отношением показать мне что-то вроде «знай свое место, оно на коврике у моих ног, шавка».              — Не знаю, какие у нас с вами могут быть общие темы для разговора, но проходите.              Во-первых, не люблю говорить в коридоре. Во-вторых — из гримерки в случае, если разговор не заладится, можно будет без проблем утащить труп в проход через зеркало, а там уже попросить Эрика помочь его спрятать. Шучу-шучу, хотя… Кто знает.              Пропустив в гримерную Филиппа, я прикрыла за нами дверь, но не стала ее запирать. Отчасти — потому, что знала: другие люди реагируют на запертые двери очень даже неадекватно, то есть начинают думать, что их удерживают. Кроме того — всегда остается шанс, что кто-то захочет зайти ко мне «в гости». И в этом случае я предпочту поставить Филиппа в то самое неловкое положение, ведь, учитывая мою репутацию, нахождение в принадлежащей мне комнате дворянина будет интерпретировано весьма и весьма в пошлом смысле.              — Значит, свадьба послезавтра.              — Не имею представления, какое это имеет отношение к вам, но да — послезавтра, — я отошла к зеркалу и принялась вытаскивать из волос шпильки. Да плевать, насколько неприличным считается расчесываться при других людях: гримерная моя, а значит, что хочу, то и делаю. Кроме того, мне не хотелось терять время на этот мутный разговор, а так хоть при деле.              — Ну и чего вы хотите этим добиться? — задал очередной вопрос де Шаньи.              — Что вы имеете в виду?              Как говорил всегда отец, «если не знаешь, о чем говорят и не понимаешь, что вообще происходит — отвечай вопросом на вопрос. От тебя либо отстанут, сочтя идиоткой, либо же разозлятся и в запале выскажут все, что накипело, избавив от необходимости самой заниматься сыскной деятельностью».              — Хватит этих игр, мадемуазель.              — Игр? — я повернулась к нему лицом и повела плечом, складывая руки на груди. Уставилась исподлобья, навесив на лицо фирменную усмешку, которая, казалось, выбесила Филиппа еще больше. — Месье, я уже не понимаю, кто с кем играет? Вы караулите меня у дверей моей гримерной, задаете какие-то непонятные вопросы, нарушаете границы моей личной жизни, к вам отношения не имеющих и после этого заявляете, что это я с вами играю?              — Достаточно, мадемуазель Дайе. Должен предупредить: если вы не оставите моего брата в покое, то последствия могут быть для вас непредсказуемыми.              Я мысленно закатила глаза. Ну все. Раньше он еще хоть как-то держался в рамках приличия, а сейчас… Что, узнал про наши маскарадные костюмы? Ну так меня, Адель и Рауля все равно никто не узнал. Да даже если бы и узнали, то сочли выпендрежниками, в чем тут проблема. Драка со снежками? Так жандармы за нами даже не погнались — видимо, поняли, что имеют дело с безобидными придурками, решившими устроить войнушку свежевыпавшим снегом. Крыша? Вообще смешно — нас никто не видел: единственного проверяющего Эрик увел с помощью этого своего… чревовещания и голоса, которые он создавал на чердаке, были совсем непохожи на мой, Адель или Рауля.              — Угрозы. Как мило. И как банально, — я скучающе вздохнула, хотя в душе зашевелился червячок тревоги. До меня добраться ни мозгов, ни умений у кого-либо не хватит: попробуй-ка проберись в подземный дом, дорога к которому — одна сплошная ловушка, а вот на моей семье ублюдок запросто может отыграться. Хотя… Николь забрали в Перрос Валериусы еще два дня назад, за отца я всегда была спокойна, равно как и за тех, кто находился под его защитой. Главное — надо будет черкануть ему пару строк, чтобы был наготове, если вдруг старший де Шаньи не просто разбрасывается угрозами. Инстинктивно прижавшись спиной к стене, я сложила руки на груди              — А на что вы надеялись, мадемуазель? Что вы попытаетесь пролезть в мою семью подобно всем этим девицам легкого поведения, а я буду стоять в сторонке? Или вы считали, что я такой же наивный, как мой брат и позволю вам… задурить себе голову также, как и ему? — Филипп поморщился и правой рукой нервно дернул ворот рубашки, пытаясь его ослабить.              — Так, стоп. А при чем тут вообще ваш брат и ваша семь... — начала было я. Следом мозг провел буквально три-четыре простейших логических умозаключения, которые заставили остатки интеллигентности покинуть мою дурную голову и я, уже даже забыв, с кем разговариваю, тихо произнесла. — Да ну нахуй, вы что, серьезно? Боже правый, месье де Шаньи, а я-то думала, что у вас есть мозги… Ну, извините, ошибочка вышла.              — Что вы… — побелевший от ярости Филипп сделал шаг по направлению ко мне. Но внезапно замер. — Подождите… Что вы сказали?              — Для тех, кто умудрился непонятно как сравняться по интеллекту с обделенными умом балеринами и хористками, задаю наводящий вопрос: Рауль является единственным богатым мужиком в Париже, которому может приглянуться девчонка вроде меня настолько, что он сделает ей предложение?              — Но день свадьбы… — Филипп прислонился спиной к стене и снова дернул ворот рубашки. — Простите, можно… Можно открыть окно? Здесь очень душно… — последнюю фразу он произнес едва слышно и, прижав правую руку к груди, медленно осел на пол. Ну, тваюжмать, еще этого мне не хватало!