По следам снов и яви

Проходит несколько часов, и неведомая сила, тягучая и зовущая, манит меня в родную студию. Сегодня воскресенье, и хоть в искусстве нет понятия «выходной день», я знаю, что на рабочем месте никого не окажется. Конечно, можно было сочинить что-то и дома, но сердцу хотелось сменить обстановку, разнообразить будни, выплеснув на них все те озарения, которым я безоглядно поддаюсь. И заграницу вдруг захотелось, хотя лишь недавно мы с музыкантами вернулись из небольших гастролей по всяким разным странам. Но теперь неистово тянет в Европу, изысканную и утонченную, вровень тебе, Рената. Чтобы бродить там с тобой за руку, открыто и свободно, не вздрагивая от возможных косых взглядов как поклонников, так и ненавистников. Фотографировать тебя на фоне древних соборов и костелов, не зная, перед ними или перед тобой так упоенно бьется сердце и хочется молиться всем известным богам. А где сейчас ты? Как ты себя чувствуешь? Разделила бы ты моё желание? После какого-нибудь грандиозного события всегда немного больно осознавать, что отныне оно под печатью прошлого. Начинается вполне объяснимая, но такая нелепая ломка. Тебя так же, как и меня, бессовестно ломает, актриса, телеведущая и сценарист Рената Муратовна? Ты бы не стала отрицать того, что тебе хочется ещё. На ресницы попадает первая капля тихо начавшегося дождя. Через несколько минут волосы напрочь запутаются от влаги и станут похожи на тотальный ужас. Но мысль о том, чтоб взять такси или вернуться за своей машиной, сейчас далека. Я лишь выше натягиваю воротник такой смешной и отнюдь не женственной олимпийки и опускаю голову вниз, ловя своё отражение в лужах, которые наполняются водными потоками всё сильнее и сильнее. Начинается настоящий ливень, вдалеке гремит гром. И если сейчас какой-нибудь недалекий гражданин с проблемным зрением окатит меня грязной дождевой водой, бессовестно промчавшись близко к тротуару, я даже не стану кричать вслед нецензурные слова и неуместные посылы куда подальше. Теперь я знаю, что это лишнее. Отныне такое поведение мне даже претит. Зачем злиться и на кого, если мир на самом деле так прекрасен? Я буду сдержанной и взрослой. Пусть живет эта собака, я лишь улыбнусь ему вдогонку. Может и ему приснится однажды чудо. Чудо, изменившее его навсегда. *** Сегодня первый день октября такого длинного, сложного, изматывающего, но судьбоносного 2003 года. Признаться честно, осень — не самое моё любимое время года. То, что по-настоящему заставляет меня чувствовать себя свежее, обновленнее, чище, так это зима. Январские вьюги, игриво завывающие в узких щелях между домами, а главное — бесконечные снегопады. Огромные и зря, что холодные сугробы — для меня эти махины так манящи. Но, а сейчас мимо меня проплывают выкрашенные в желтый дома по улице Большая Ордынка. Стены зданий мокро-оранжевые, то ли от дождя, то ли от неудачного выбора маляра. На деревьях тот же пожар. Богатое убранство этих многолетних кленов скоро начнет опадать прямиком прохожим на головы, а затем заботливые дворники сметут листья в громадные кучи и, черкнув спичкой, превратят это произведение искусства в дурнопахнущее пепелище. Ломать — не строить, люди. Скоро на горизонте показывается небольшое четырехэтажное здание, на втором этаже которого располагается обитель моих-наших песен. Иногда она кажется мне совсем крошечной, и даром, что мы занимаем несколько свободных помещений. Когда накатывает желание работать исключительно самой, а рядом маячат мои музыканты-мальчики, это немного выводит из себя. Хотя, стоит сказать, что они у меня ничего такие, профессиональные, понимающие и принимающие все мои прихоти и заскоки истинного перфекциониста. С другими я просто не работаю. И то ядро, объединяющее нас всегда — огромный запал к работе. Захожу в тёмный, несколько сырой подъезд, где опять перегорела вечно недовольная чем-то лампочка. Мысленно отмечаю про себя: первый день месяца, надо оплатить аренду. Я всё стараюсь делать вовремя, некая наступательность в действиях и логика — мои извечные спутники. Да, всему своё время. И однажды я приведу сюда Ренату, бережно держа за руку, чтобы та, не дай Бог, не споткнулась в этой дурацкой темноте. Она, как мне кажется, будет томно вздыхать и предвкушать вступление на «мою территорию». В самых ранних снах она вскользь призналась, что обожает места, в которых создается что-то, относящееся к творчеству. Вот, теперь я знаю, чем порадую её в первую очередь, когда мы встретимся. Эта идея расплывается по моему лицу улыбкой и даже тяжелая массивная дверь, ведущая в наш основной коридор, будто легче поддается моим рукам. В студии тихо и также темно, что значит одно — я была права и все ребята действительно предпочли сегодня работе дом. В предвкушении потираю руки, попутно разогревая их перед стартом: сегодня я обязательно что-то напишу. Сбрасываю с плеч мокрую куртку и кидаю, не видя куда, гонимая желанием зайти в соседнюю каморку и быстренько сварить кофе. — Эй! Прям в лицо мокрым, ну что за люди. Замираю на месте, не произнося ни звука. Обычно меня не напугать ни чем, и этот случай — не исключение. Рукой слева от себя нащупываю включатель, и тогда в комнату проникает свет. Достаточно яркий для работы, а сейчас даже слишком пронзительный, чтоб разобрать вскочившего с небольшого дивана Юру. В руке его — мой мокрый до нитки предмет гардероба, а на лице — немой вопрос: «че происходит?». Я не сдерживаю смешка, но на самом деле вышел какой-то хохот, заставивший меня согнуться пополам. Меткости мне не занимать — я довольная. — И тебе привет, Юр. Что ты тут делаешь? — Поджидаю тебя, чтобы расплыться у твоих ног розовой девчачье лужицей и признаться в безмерной любви, — благо, шутит он хуже, чем играет на гитаре. Его непослушные кудри на голове выглядят не лучше моей последождевой прически, а щеки заросли неаккуратной щетиной. — Тогда я жду. Пой мне дифирамбы о том, какая я офигенная, — хотелось сказать слово покрепче, но мне почему-то дико надоела похабщина, вылетающая из человеческого рта. Ограничиваюсь емкий «офигенная», зная, что Юра действительно считает меня таковой. И это взаимно — хоть мы сработались совсем недавно, кажется, между нами достаточно теплые приятельские отношения. Далее я все-таки направляюсь в место, служащее нам кухней и одновременно курилкой (ладно, курим мы везде, даже за инструментами) и достаю всё необходимое для кофе. Слышу вдогонку: «О, и мне свари», и тихонько смеюсь про себя. Не гитаристу Юре, совсем не ему мне хочется приносить кофе в постель (зачеркнуто диван на рабочем месте), но и его можно порадовать. Только за глупые шутки он получит маленькую месть — сахар я намеренно не добавлю. *** — О, несладкий, всё как я люблю. Спасибо, — говорит он спустя минут семь, когда мы вдвоем удобно расположись по двум краям дивана. — На здоровье, — вендетта оборвалась, да и черт с нею. Приятно же человеку! — Так, а чего ты не дома? Поссорился с пассией и с гордо поднятой головой не ночуешь дома? — Мимо, Земфира Талгатовна. Хотелось поработать наедине с собой. Знаешь, распирает в последнее время всю душу настойчивое желание написать что-то особенное, удивительное. В голове столько мелодий, столько партий, что я скоро в них путаться начну. — Вот это мой мальчик! — от первых глотков арабики по мышцам разливается мягкая истома, и я решаю прилечь, вытянув ноги на мужчину. Думаю, он не против, ведь не отталкивает. — Ставлю сотню, что ты по этой же причине притащилась сюда в половину восьмого утра, да еще и под таким ливнем? Пишется, да? — улыбается, глядя меня, и улыбка его понимающая, знающая, что я испытываю. Редко люди улавливают хоть малую долю моих настроений, да и я сама в этом далеко не специалист. Но мне все равно приятно. — Да. Твоя правда. У меня будто крылья за спиной выросли, — блаженно жмурюсь, постукивая по кожаной обивке дивана размер в шесть восьмых. Сейчас на клавишах меня ждет что-то быстрое, рывками, может даже радостное. Кайф. — Расскажешь, почему? Или мне самому догадаться? — сидящий рядом курчавенький гитарист умело поигрывает бровями, от чего я лишь закатываю глаза. Не дождешься, Юр. Вместо всякого ответа показываю ему кулак. Намек им понят, но все равно он продолжает тянуть улыбку до ушей. Он тот еще мартовский кот и мастер по обольщению дам, говоря честно. — Пошли работать, — резко встаю, отчего кружка в его руках пошатываясь, обливая Юру уже остывшим кофе. — Ну пять минуточек ещё! *** Спустя пару часов мы, утомленные, но такие довольные труженики, разгибаем спины и решаем сделать перерыв. Сейчас я понимаю, какой верный выбор совершила, взяв его к себе в команду. В голове Цалера роится купа прекрасный идей, структур, но главное — он талантлив и молод. Мужчина показал мне несколько отрывков из своих набросков, и я сразу представила композицию, которую мы общими силами можем из них слепить. Это, конечно, непременно будет посвящено Ренате. В эту минуту база моих чувств к ней такова — равные между собой желания обладать и принадлежать, бесконечно любя каждую черту и легкое прикосновение платья, надетого на ней. По отношению к этой женщине, пока лишь живущей в моей голове, во мне разливается половодье чувств — отчаянных, новых, безбашенных. И песня будет такая же — врывающаяся в сознание слушателя и будоражащая каждую его клетку, набатом сообщающая о том, как громко и всеми силами надо по-настоящему любить. Несмотря ни на что. Забыв про логику, всяческие намеки на реализм и предвкушая тот день, когда из сна эта любовь обретет вполне объективные очертания. Хотя и сны эти я очень люблю. Отчаянно Люблю. Сейчас мы сидим и курим, только теперь не на диване, а на неудобных старых табуретках в коридоре. Тут, по сравнению с подъездом, в местном источнике света всё ещё теплится жизнь. Мерцает она так красиво, делая точные паузы, будто вдохи и выдохи. — Ну так как твои дела? — Юра слегка подталкивает меня плечом, вырывая из сладкого состояние, в котором нет места ни мыслям, ни навязчивым образам. Мы хорошо поработали, я удовлетворена. Ещё пара рывков и можно пойти домой — ещё чуть-чуть порыться в интернете, отличая вымыслы журналистов от настоящей правды про Ренату Литвинову, и, забив подкорку чертами её лица, отправиться в кровать, дожидаясь сна, в котором я смогу целовать и трогать это самое очаровательное лицо на свете. — Сейчас — круто. — А в принципе? — он тяжело и долго затягивается, так по-мужски, будто объем легких у него бездонный. — Что конкретно ты хочешь услышать? — Ночью твой бывший продюсер звонила, спрашивала, где ты. Не могла дозвониться тебе на мобильник. — Настя, — шепчу буду для себя. Я давно о ней не вспоминала. Мы разорвали все виды отношений — и профессиональные, и личные всех мастей — несколько месяцев тому назад. По обоюдному согласию, конечно, но я видела, что она тоскует. Я же могла покичиться чувством пустоты. Этот человек исчерпал себя для меня. Не было смысла гнаться по следам того, что уже окончено. — Так вот, позвонила она, по голосу определил — точно пила. Я сказал, что ты появлялась пару дней назад, предпочитая проводить время дома. Альбом-то давно закончен, концерты тоже. Отдых у тебя типа. Она услышала меня, замолчала, знаешь, покорно так. И отключилась. — Ты всё правильно сказал ей, спасибо, — легонько киваю ему, давая понять, что он действительно молодец. Он закуривает вторую, предлагая и мне. Отказываюсь и жду, когда он продолжит разговор. Но парень отмалчивается, поднося к губам сигарету и поджигает, по старинке, спичкой. Я раздумываю, куда мог деться мой мобильник, ведь вроде я его не теряла. Может, отключился без зарядки, а мне было слишком лень подключить его к розетке. А на звонки у меня вырабатывается отвратная привычка не отвечать, что иногда приводит меня в бешенство. Надо искоренять это, хотя, если честно, на звонок Калманович я все равно бы нажала «отбой». Всё сказано давно, разве нет? Но не удивлюсь, если она оставила после себя звонков десять — женщины подчас такие настырные. И вроде мозг продолжает обдумывать тот факт, какие иногда люди неугомонные, но мои слова, разрезающие царящую уютную тишину надвое, совсем не об этом. — Юр, а ты знаешь Ренату Литвинову? — А кто её не знает, — хмыкает он в ответ. — Мне конкретика нужна, эй. — Видел фильмы её, роли у неё, конечно, своеобразные. Красивая женщина, хотя я больше брюнеток предпочитаю. Говорят, с теми ещё тараканами в голове. — А в жизни, в жизни видел? — во мне разгорается настоящий интерес. Какова она тут, наяву? Её движения так же плавны и непринужденны, как и в наших общих снах? А как она общается с теми, кто не я? У меня глаза, наверное, горят как у ребёнка, впервые встречающего нечто диковинное, новое, и Юра явно это подмечает. — Было пару раз. А что? Колись давай, — он снова толкается локтем. Дурацкая привычка. — Мы… подружились недавно, наверное, — единственное, что я могу выдавить из себя в данный момент. Конечно, мы с ним далеко не друзья, но и мои слова откровением назвать нельзя. Главное — не выложить ему всё, как на ладони. А то посмеется ещё, у виска покрутит. — О, всё ясно с тобой. Знаешь, я даже боковым зрением вижу, как ты покраснела. От дружбы щеки не краснеют, даже от крепкой. — Только не опошляй мои слова, будь добр, — в моём голосе начинает звучать сталь. Я никому не позволю унижать ни саму Ренату, ни наши с ней отношений. В любом контексте. — Да не думал даже, — подняв руки вверх, ладонями ко мне, он будто бы сдается, с примирением мне подчиняется. И если про Настю ему расспрашивать было скучно, то тут он не стесняясь будет бегать за мной попятам, давя всякими вопросами. — Мы общаемся в сн… — обрывая себя на полуслове, не желая говорить правду. Но надо придумать что-то максимально близкое к ней. — По телефону иногда, в письмах, — говорю наобум, думая, что он поверит. Нормально же звучит, верно? Почему нельзя дружить по телефону? — Знаешь, это странно, — проговаривает он, выпустив изо рта тонкую струю дыма, которая, разрастаясь, превращается в огромное волнистое облако. — Да, — пожимаю плечами, — но как есть. — Значит, ты такая же странная как и она. С вас обеих станется. Если я хоть немного разбираюсь в людях — ты влюбилась. — Да, — опять соглашаюсь. Нельзя отрицать такие вещи, это неправильно. — Смотри, чтоб быстро не надоело. Переходите к более близкому отношению, — он посмеивается, — а то как дети. — Перейдем, уже скоро. — Однажды у меня такое тоже было, — он решает подарить откровение за откровение. Что же, это интересно. — Я переписывался с одной девушкой на протяжении трех лет. Потом ей элементарно надоело и я начал слать письма в никуда. Нулевому адресату. Человеку, который остыл, и ему перестало быть это важным. — И чем закончилось? — я слышу боль в его голосе, и мой, я уверена, звучит так же надломлено. — Этим и закончилось. Но я не жалею. Она не была реальной, наоборот, была чем-то далеким, почти ненастоящим. Такое рано или поздно имеет неутешительную финишную черту. Всегда. Это просто вопрос времени. Нет, это не про нас, никогда не было и не будет. Пока всё это длится, Рената для меня реальнее любого человека на земле, мужчины или женщины, неважно. В моей жизни никогда не было ничего более реального, чем она. Я видела её. Целовала. Я люблю её. И сейчас, хоть незримо, но она рядом. Она — здесь. — Нет, — шепчу не то в ответ Юре, не то для себя самой. А может для Ренаты, которая, ну вдруг, слышит меня, — это не про нас. Он поднимается, расправляя руки в стороны, отчего его напряженная спина отдается звонким хрустом. Затем протягивает ладонь мне, завлекая меня положить в ответ свою. — Пошли работать, молодая влюбленная. И к чертям логику, твоя рука, Литвинова, намного реальнее, чем его. Мне кажется, что я даже слышу твоё дыхание у меня за ухом. От тебя, как и от меня, за десять метров разит табаком, но ещё и имбирными, аристократическими духами. *** Добравшись ближе к ночи на такси домой, я чувствую приятную усталость. Кажется, сегодня было положено начало новому этапу моей музыки. Может, с этого самого момента я буду петь о чем-то ином? Уйдет этот извечный конфликт гения с непонимающей толпой. Теперь гений будет творить для того, кто с ним на волне. Я останавливаюсь в прихожей, медленно и прицельно оглядывая её аскетичные белые стены с редкими фотографиями в рамках и уголок спальни, раздумывая, куда я могла спрятать телефон. Хочется включить и убедиться, что я была права, и от Насти осталась куча сообщений «Вам звонили». Примерно раз двадцать. Потому что не хотят понять с первого раза. А еще утром планирую позвонить маме. Сказать, что скучаю, узнать, как дела в родном городе. Наверняка не выдержу и сболтну о своих хороших новостях. Скажу, что герой, наконец-то, счастлив. Телефон отыскивается прям под кроватью, а рядом, к счастью, обнаруживается зарядка от него. Ставлю его на питание, а сама ухожу заниматься тем же: во мне разыгрался зверский аппетит. Плотно ужинаю невесть откуда взявшимися в холодильнике продуктами, вспоминаю, что на ночь наедаться вредно — в том, что я уже, в десять вечера, иду спать у меня сомнений нет. Плюю на это, продолжая жевать. Вот сейчас дожую и кинусь в объятия любимой странной дамы. — Жди меня, Литвинова, — бурчу с набитым ртом, отчего получается какофония звуков. Проглатывая остатки бутерброда с сыром, повторяю те же словами, только уже более четко. Они мне так нравятся. Жди. Меня. Литвинова. Они по вкусу мне больше, даже чем этот скромный чертов ужин. Наспех приняв душ, я устремляюсь в кровать. Кладу рядом телефон, предварительно поставив на беззвучный режим. Вроде, всё. К ошеломительному сновидению с участием «той странной актрисы», как выразился Юра, я готова. Снись мне. И я приснюсь тебе. Медленно, но верно, разум успокаивается, а ещё так приятно лежать под шерстяным одеялом, теплым и слегка колючим. Ещё минута и я погружусь сначала в дремоту, затем и сон. Предстоящая встреча с Ренатой меня будоражит, но не тревожит. Зная, что она уже близко, засыпается даже быстрее. Раздается вибрация. Раз, второй, третий. Кто-то настырно звонит на мой номер, явно желая ответа, хотя в такое время звонить уже не принято. Решаю, что эту ситуацию можно охарактеризовать колким «блять». Поворачиваюсь к трубке, на синем экране которой значится неизвестный номер. Указательный палец так и тянется нажать на красную кнопку и положить конец этому беспределу (а рука тянется выкинуть мобильник в открытое окно), но я почему-то решаю ответить. И то, что происходит дальше, я обычно называю роком. — Алло, — произношу жестко, всем видом показывая далекому собеседнику, что ему сейчас лучше убежать от меня далеко и надолго. Проходит пара секунд, но ответа не следует. Я крепче прижимаю аппарат к уху, силясь расслышать хоть что-нибудь от человека, который, по идеи должен мне ответить. Эта игра в молчанку выматывает. Меня же ждут! — Ой, — наконец раздается приглушенное. Затем уже более уверенным, и таким знакомым низким, эротичным, родным, раздается, — это ты. А это вот… я.