Грани сумрака

      Тягучий холод наступающей ночи обволакивает со всех сторон, пробирается под одежду, цепляет, царапает, кусает ознобом по телу, заставляя кожу покрываться мурашками, и как будто скребётся по ней своими мерзкими когтями. Слякоть под ногами, слякоть на дорогах, слякоть на душе и в мыслях, таких же беспросветных, как очередная осенняя ночь. Деревья нервно шелестят мокрой листвой от порывов рваного ветра, роняют кислотные, пропитанные гадостью выхлопного дыма, шумом мегаполиса и пылью, что ещё несколько часов назад лежала на крышах высотных домов, капли, заставляя вздрагивать от неожиданности каждый раз, когда одна из них с пугающим шумом падает на успевшую опасть листву. Она — такая никому не нужная — идёт по тротуару, по старой доброй обняв себя руками.       Больше некому это делать.       Больше некому утешить.       Некому обнять.       Любить.       Закрылась от этого мира.       Спряталась в раковине мнимого спокойствия, с каждым днем лишь сильнее выжигая себя изнутри. Там, где раньше была душа, осталась лишь черная вселенская дыра.       Сегодня ровно год с тех пор, как она умерла.       Её не стало.       Она исчезла из этого мира в тот миг, когда закрылась крышка белого — как он всегда хотел — гроба.       Растворилась в темноте, погружаясь в выкопанные шесть футов.       Смешалась с грязью вместе с последним брошенным на крышку комом земли.       В этот траурный — год назад — день умер не он. В этот день год назад покинула этот бренный мир она.       А память о нём — фотографиями, одеждой, кружкой для кофе, недокуренной пачкой сигарет, полупустой кроватью, зубной щёткой, парой обуви в прихожей, витаминами в аптечке, письмами в почтовом и не удалённой страничкой в инстаграм — будет жить вечно.       Она всегда будет волноваться, если ровно в восемь: тридцать не раздастся звук открываемой двери, всегда будет помнить, что нужно класть три ложки сахара в кофе, потому что он не любит горечь бодрящего напитка, всегда будет менять постельное по четвергам вместо выходных, потому что его выходной — это четверг. Никогда не включит телевизор в четверть одиннадцатого ночи, потому что сейчас начнётся его любимая передача на Discovery, и навряд ли ему понравится, что она будет смотреть в это время что-то другое.       Его тапочки по-прежнему стоят под кроватью, а халат — как и год назад — висит на спинке стула в ожидании своего хозяина.       В этот день, тогда, год назад, умер не он. Умерла она, оставив после себя лишь тело, бездушную оболочку, тающий под гнетом прожитых без него дней силуэт.       Она идёт оттуда, где он нашёл своё последнее пристанище, свой последний дом, и вместо двери теперь — гранитная плита, и всё, что ей осталось — это смотреть на улыбающееся лицо с мраморного светлого надгробия. И кажется, что не осталось ничего, что выплакала всё из давно потухших впалых глаз, но солёная предательски течёт по худым щекам, и нет ни желания, ни сил, чтобы остановить то, что давно стало привычкой.       Ещё не до конца стихли голоса шумного города в преддверии новой ночи, но она не слышит звуков. Она неспешно шагает — по лужам, по листьям, не глядя под ноги, просто идёт по привычке.       Потому что так надо.       Домой.       В своё убежище.       Чувствует себя так, словно из-под ног выбили опору. Она не сразу понимает, что прижавшаяся к обочине машина едет почти вровень с ней, а водитель что-то повторяет ей настойчиво, но мягко. Вздрагивает после очередного негромкого «Девушка!», словно вырывающего из привычного мирка молчания. Хлопает ресницами и смотрит на него в недоумении, пытаясь угадать, чего хотят от неё.       Тёмного цвета машина — в сумерках не разобрать оттенков, незнакомые номера — наверняка не местный. Наверняка желает спросить дорогу.       — Простите, девушка, вы не могли бы сесть в машину?       Она оглядывается, пытаясь понять, кому обращены эти слова, произнесённые приглушённым, окрашенным лёгкой хрипотцой голосом, но никого, кроме неё, здесь нет. Снова обнимает себя за плечи и качает головой неопределённо, продолжает шагать по мокрому асфальту, словно её не касается это.       — Девушка, не бойтесь, я не причиню вам вреда. Просто сядьте пожалуйста, ладно?       Она снова озирается по сторонам, хмурит лоб, раздумывая. Что сказал бы на это Дилан? Одобрил бы?       Почему-то ей хочется верить.       Почему-то она соглашается.       Подходит к машине — неуверенно, страшится неосознанно, как будто внутренний голос, дремавший до сих пор, пытается нашептать, предупредить о чем-то. Секунда на раздумье — и открывает заднюю дверцу. Кресла разложены, подушка белеет небольшим прямоугольником, одеяло скомкано в углу… Здесь определённо спят. Сюда она не сядет. Захлопывает, и тут же водитель сам изнутри открывает переднюю дверцу, немым жестом приглашая её сесть. И она садится, закрывает осторожно, пристёгивается. Машина стоит, прижавшись к тротуару, водитель включает в салоне свет.       — Хотите чаю? Вы, стало быть, замёрзли, — и, не дожидаясь ответа, достаёт термос и наливает в пластиковую кружку горячий напиток.       — Что вам нужно? — осмеливается взглянуть на него и замирает, попав в нечаянный плен притягательных глаз. Молодой и такой красивый, правильные, почти идеальные черты лица, выразительные глаза и манящие губы. Он словно гипнотизирует, располагает к себе. Знает ли он о том, что так влияет на неё? Догадывается ли о своём внутреннем магнетизме?       — Почему вы одна? — так испытующе смотрит на неё, что становится неловко. Она начинает чувствовать себя неловко, словно виновата перед ним за то, что ходит в одиночку допоздна.       — Разве это так важно? — она принимает из его рук кружку и делает маленький глоточек, пробуя напиток на вкус.       Божественно.       Осмелев, пьёт ещё и ещё, блаженно ощущая, как разливается по телу долгожданное тепло. Она не думала, что так сильно замёрзла. Наверняка он заваривал этот чай сам — вкус так разительно отличается от дешёвого пойла, предлагаемого на заправках и небольших забегаловках. Прикрывая глаза, чуть откидывается назад.       Хорошо.       — Важно, — он тянется назад, выуживает откуда-то небольшой сложенный плед и протягивает ей, — укройтесь, вам нужно согреться.       Почему он такой заботливый? Чего хочет от неё? И почему она так податливо ведёт себя сейчас?       — Нехорошо, когда девушка гуляет одна в такое время, — словно предугадав очередной вопрос, продолжает он, — куда вам нужно? Я отвезу. — Машина плавно трогается с места, а у неё начинает плыть перед глазами и кружиться голова. Ей тепло и хорошо, в машине темно и приятно пахнет. От незнакомца веет спокойствием, и хочется доверять — непонятно почему — этому человеку. Глаза слипаются, и ответ тонет в невысказанных мыслях, которые заплетающийся язык не в силах выговорить.       Последнее, что она видит перед тем, как провалиться в чёрную бездну — это странный взгляд карих глаз, устремлённый прямо на неё.