Грани сумрака

      Она просыпается на заднем сидении чужого авто, укрытая всё тем же пледом. Что она делает здесь?        Что сказал бы на это Дилан, увидь он её спящей в машине незнакомого мужчины?              А вот и сам владелец авто — спит на разложенном переднем сидении, укрывшись своей курткой. Она приподнимается и садится, оглядывается по сторонам, силясь вспомнить, что же произошло вчерашним вечером. Проверяет себя — одета, бельё не тронуто, лишь сняты с ног поношенные балетки с отбитыми носами. Стаканчик с недопитым чаем стоит на подставке, хочется пить, но она не рискует. Нужно уходить отсюда.              Дилан не одобрил бы.              Поправляет волосы, стараясь вести себя предельно тихо, находит стоящие внизу балетки, надевает их, и осторожно берётся за ручку дверцы.              Заблокировано.              Ощущая лёгкий приступ паники, дёргает сильнее, но дверца не поддаётся. Незнакомец ворочается на месте, куртка соскальзывает, но он пока продолжает спать. Решив рискнуть, она тянется к дверце, расположенной около водительского места, чтобы попытаться разблокировать выход и уйти отсюда. Погода сегодня тёплая, гораздо лучше, чем вчера, и солнечные лучи падают прямо на лицо мужчины.              Он красив.              Возможно, даже более красив, чем Дилан.              Она тут же пресекает подобные мысли. Никто не может сравниться с её Диланом. Никогда. Если бы Дилан узнал, о чём она думает, одобрил бы это?       Затаив дыхание, тянется ладонью к заветным кнопкам, ещё совсем немного, и путь к свободе будет открыт.              Щёлк!              Она закрывает глаза, испуганно одёргивая руку. Мужчина хмурит лоб и забавно причмокивает губами. Она выдыхает настолько медленно и тихо, что от такого усердия начинает темнеть в глазах. Ей нужно есть, больше есть, иначе снова будут серьёзные проблемы со здоровьем. Пересаживается к противоположной от водительской стороны дверце и снова хватается за ручку. Дёргает её, но ещё один щелчок раздаётся гораздо раньше, чем она успевает открыть заветную дверцу.              — Собрались куда-то? — хриплый ото сна голос пугает её, она вздрагивает словно от удара, замирает на месте и втягивает голову в плечи, сильно жмурясь. Но ничего не происходит. Вместо каких-то действий она просто ощущает на себе изучающий взгляд, и потихоньку открывает один глаз. Мужчина смотрит на неё с нескрываемым интересом, сложив на груди свои сильные руки. Она мотает головой и открывает второй глаз, торопливо придумывая, что бы сказать.              — Мне давно пора домой, разрешите…              — Я отвезу, — поднимая сползшую куртку и небрежно бросая её на переднее сиденье, отвечает тотчас он, — вы вчера так быстро уснули, что я не успел узнать ваш адрес, и мне пришлось уложить вас здесь. Надеюсь, вам было комфортно. Лично мне не очень, я не особо привык ночевать в машине.              — Я… простите, я… не знаю, как это вышло, наверное, я просто очень устала, — виновато оправдывается она, опуская глаза, — вы отпустите меня?              Она снова устремляет на него свой взгляд, полный мольбы, однако он не спешит повиноваться. С лёгкой ухмылкой зевает, прикрывая рот кулаком, потом трясёт головой, чтобы окончательно проснуться, и только потом поворачивает ключ в замке зажигания. Смотрит на неё в зеркало заднего вида, молчаливо ожидая дальнейших инструкций, и она, поняв, что ему нужно, называет адрес.              Конечно же, не свой.              Это совсем рядом с домом, но ей совсем не хочется, чтобы он знал, где она живёт. Он кивает, ждёт, когда прогреется двигатель, и внезапно разворачивается в другую сторону.              — Нам не туда! — испуганно вскрикивает она, чувствуя себя в западне, подскакивает на месте даже от испуга, а он, вновь ухмыльнувшись, сбавляет скорость.              — Мэм, я уже давно не подросток, и играть с вами в эти детские игры не намерен, — довольно холодно отвечает мужчина, — и я могу со стопроцентной уверенностью сказать, что вы меня обманываете. Только вот зачем вам это? Я не собираюсь навязываться, не планирую напрашиваться на чашку кофе, я всего лишь хочу отвезти вас домой. — Его тон такой невозмутимый и твёрдый, что она сникает, осознавая свою неправоту. Называет теперь уже настоящий адрес, и мужчина, подобрев, разворачивает машину.              — А почему вы… это делаете? — осмелев, интересуется она, садясь поудобнее.              Одобрил бы Дилан?              — Что именно? — он не отрывает взгляда от дороги, однако голос звучит заинтересованно.              — Ну… всё это, — она делает неопределённый жест рукой, — зачем помогаете мне?              — Вам это так важно знать? — Она пожимает плечами, задавая себе тот же вопрос. Много ли кто в наше время рискнёт помочь незнакомому человеку в тёмное время суток? Неужели остались ещё на свете благородные и честолюбивые люди? — Когда-то по улице точно так же, как и вы, шла моя девушка, — неожиданно продолжает мужчина, хотя она уже не ждала ответа, — она шла ко мне на встречу, а я сидел и ждал её в машине — точно так же, как и сейчас. Она не дошла — какие-то ублюдки пристали к ней, утащили в тёмное место и… — замолкает, сжимая руль так, что белеют костяшки, тяжело дышит, пытаясь не дать воспоминаниям взять себя в мучительный плен. Наверное, он по-прежнему чувствует себя виноватым.              Точно так же, как и она.              Виня себя в смерти своей любимой, он решает помочь незнакомому человеку, который просто шёл по улице домой.              Поздно вечером.              По тёмной улице.              В не самом благополучном районе.              С кладбища.              — Мне жаль, — чувствуя себя донельзя виноватой, едва слышно шепчет она, но он всё равно слышит.              — Я привык, — отвечает сухо, безо всякого намека на эмоции.              Кого ломают потери, кого-то делают сильнее, кого-то убивают, кого-то заставляют делать невозможное. Что сделала с ним такая потеря? В кого превратила? Что изменила в этом мужчине, какой заложила стержень?              — Вот здесь, — нарушая давящую на плечи тишину, просит она, и мужчина послушно паркуется рядом с указанным домом. Он молчит, держа руки на руле, ждёт, когда она покинет его авто, но почему-то сейчас она не решается сделать то, чего сама так сильно хотела после пробуждения. Он помог ей, не сделал ничего плохого, уложил спать на своё место… Наверняка он сам плохо спал из-за неё. Наверняка он голоден. Быть может, накормить его, позвать на чашку кофе или чая?              Вздор.              Настоящий бред.              У неё уже очень давно не было гостей.              Он не согласится.              Зачем ему это?       Что сказал бы Дилан, приведи она в их квартиру незнакомого мужчину?              — Может, вы хотите поесть или… — она прерывает себя, хлопает ресницами и стаскивает с плеч покрывало. Сразу становится зябко, и она проводит руками по телу, пытаясь не замёрзнуть. Он снова глядит на неё в зеркало заднего вида, сосредоточенно, выжидающе. Как будто ждёт повторения слов. И она снова обращается к нему с предложением зайти. Он кивает. Согласен. Они вместе выходят из машины и идут в подъезд. По пути она думает о том, что вот так они ходили раньше с Диланом: она — впереди, он — позади, как надёжная охрана, как замыкающий в шеренге. Воспоминания нападают и в тесном лифте, где они стоят вдвоём, и на лестничной площадке, и у двери квартиры. Она думает, что он просто делает это из вежливости, не желая обидеть, вспоминает, что должна зайти сегодня в одно место, узнать насчёт работы, сердится на себя за то, что забыла, и не знает, что делать с незваным гостем.              Только вот почему-то ей очень хорошо, когда он рядом.              Очень хорошо, когда он просто молчит в унисон с ней, словно кто-то наложил на их молчание фермату.              Он с нескрываемым интересом рассматривает её квартирку, словно впервые оказывается в таком жилище. Небольшая паутина в углу, на потолке у входа, где-то отошедшие от стены обои, давно высохший букет цветов в пустой прозрачной вазе, заваленное вещами Дилана кресло, трещина на зеркале… Кажется, что она лишь сейчас замечает всё это, словно и сама впервые переступает порог собственной квартиры. Неудивительно, ведь она уже давно перестала обращать внимание даже на саму себя. Он застенчиво спрашивает, можно ли принять душ, и забавно отдёргивает руку, когда из сломанной лейки начинает лить вода сразу из нескольких мест. В этом доме требуется мужская рука — он замечает это почти сразу. Покрытая пылью, давно перегоревшая лампочка в прихожей нуждается в замене, треснутый кафель в ванной не мешало бы заменить, равно как и старый линолеум под ногами. Да и полочка едва держится на наполовину вылезшем из стены шурупе, словно кто-то намеренно выкручивал его оттуда. Сливной бачок унитаза подтекает, да и на двери нет щеколды… Зато на решётке стоят мужской гель для душа и шампунь, а также средство для бритья и хороший фирменный станок. Видимо, мужчина здесь всё же появляется, только определённо не для того, чтобы устранить неполадки.              Пока гость в ванной, она быстро переодевается, ставит чайник и пытается навести хоть какой-нибудь порядок. Мечется между кухней и остальными комнатами, хватает наваленные везде вещи и зашвыривает их в кладовку. Потом разберёт, сейчас не до этого. Ей не хочется, чтобы он посчитал её плохой хозяйкой.       В холодильнике находится сыр и несколько яиц, она пытается вспомнить, сколько времени они уже лежат там, сама же уже раскладывает по тарелкам печенье и нарезает тонкими ломтиками сыр. Ставит на плиту сковородку, разбивает яйца, смотрит на стол, понимает, что в гостях у неё мужчина, и что навряд ли он сможет наесться парой бутербродов и яичницей, быстро достаёт небольшую кастрюлю со вчерашним супом, и тоже ставит на плиту.              Что сказал бы на это Дилан?              Она поглядывает на часы и несколько успокаивается: время ещё есть.              За столом задаёт ему дежурные вопросы, он отвечает неспешно, с расстановкой, смакуя угощения.              — Я в городе проездом, — отвечает он на очередной вопрос, — нужно уладить кое-какие дела. Потом сразу домой, на работу. Ничего интересного.              — Вот как, — ей всё это кажется странным, ведь никогда прежде на этой кухне не было посторонних. Она слушает, как звучит его голос среди привычной тишины, и отмечает про себя, что он не нарушает устоявшейся гармонии.              Словно он говорил на этой кухне всегда.              Делает пару глотков из чашки, думая о том, что чай в его термосе был гораздо вкуснее, чем это пакетированное пойло.       Хочет сказать ему об этом, но не решается.       Нехорошо.              — Я плохо знаю город, к тому же, начал барахлить навигатор. Я остановился, чтобы разобраться, в чём дело, и заметил вас. Надеюсь, я не сильно вас напугал?              Он обезоруживающе улыбается, и она улыбается в ответ. Его красивые карие глаза гораздо светлее, чем глаза Дилана, но от этого не менее притягательны. Он и сам словно излучает какие-то волны, которые притягивают, располагают к себе.              Интересно, он действует так на всех, или лишь на тех, кто долгое время живёт в одиночестве?              — Нет, что вы, — она прячет улыбку за чашкой чая — кофе в этом доме не было уже давно, — я даже благодарна вам. Спасибо.              — Не стоит, — он откладывает ложку в сторонку, — вы знаете о том, что очень красивы?              Она смущается, краснеет и отводит взгляд, не зная, что ответить. Ей уже давно никто не говорил подобных слов. Давно никто не обращал внимания как на женщину. Она уже забыла о том, что может вызывать интерес у противоположного пола.       Дилан всегда говорил, что это нехорошо — выставлять свои прелести напоказ, специально или неосознанно соблазняя мужчин, привлекая к себе излишнее внимание. Это всегда касалось любого её выхода в свет, но сейчас… какой она могла вызвать интерес у уставшего человека, сидя на своей неопрятной кухоньке в старом застиранном халате и небрежным пучком немытых волос на голове?              Ей кажется вдруг, что этот мужчина намеренно говорит так, чтобы обмануть её, вскружить голову, воспользоваться доверчивостью, а затем обокрасть и сделать своё гнусное дело.       Дилан не зря предупреждал её.       Вся её доброжелательность испаряется, как рассеивается белёсый дымок над чашкой горячего чая.       Он смотрит на неё, словно исподволь любуясь, словно не желая смутить, а она не знает, что делать.       Как прогнать его? Что сказать?       Такой милый… Неужели то, о чём она думает — чистейшая правда?       Ей хочется — как раньше — попасть в плен таких же карих, как у Дилана, и даже красивее, глаз, утонуть в объятьях — она больше чем уверена, что они крепки и надёжны, как неприступный форт на отвесном берегу возле бушующего моря.       — Мне… нужно кое-куда отлучиться, — она краснеет, отводя взгляд, но не видит иного выхода. - Дела...       Дилан определённо гордился бы ею сейчас.       — Да, простите, — он будто спохватывается, делает большой глоток обжигающего чая, чтобы поскорее допить его, кашляет, поперхнувшись, соскакивает с места, пролив остатки прямо себе на колени. Она суетится рядом, пытается помочь, норовит вытереть мокрые джинсы кухонным полотенцем. Он как бы невзначай дотрагивается до её руки своей ладонью, и она замирает.       Боже, как это приятно.       Такие нежные, словно не мужские, руки…       А он недоумённо смотрит на неё, пытаясь понять, что происходит.             А затем касается её.       Снова.       На этот раз — намеренно.       Она затаивает дыхание, не дышит, ловит каждой клеточкой собственной кожи его прикосновение, замирает, устремив взгляд туда, где происходит соприкосновение их тел, чувствует, как начинает не хватать воздуха, как пульсирует в висках, как стучит, словно колёса поезда в глубоком тоннеле, сердце, замечает, как расширились зрачки его карих глаз, как он, быстро пройдясь языком по своим совершенным губам, смотрит туда же, на её руку и, словно настроившись на единую волну и поймав единый ритм сердца, оба вдруг…       Выдыхают…