Реквием по упущенным возможностям

Часы показывают 7:00. Срабатывает будильник. Отвратительно веселая мелодия под нелепым названием Dance Party похожа на музыку, которая заполняет собой эфирное время на музыкальных каналах для людей за сорок в случае непредвиденных задержек. Мелодия становится все громче и громче, а Стас смотрит в идеально белый натяжной потолок и чувствует себя весьма сюрреалистично. Любой нормальный человек скажет, что нужно быть мазохистом, чтобы каждый день просыпаться под такие звуки. Стас тоже так думает, но неудачно подобранный будильник не волнует парня настолько, чтобы заставить его что-то менять. Да и просыпается он не со звонком, а гораздо раньше, когда темное бархатное небо с россыпью звезд еще только ненавязчиво кокетничает с рассветом, постепенно растекающемся на горизонте. В это время Стас обычно открывает свои покрасневшие и слезящиеся от практически бессонной ночи глаза и усиленно моргает, безрезультатно пытаясь избавиться от режущего чувства под уставшими веками. Каждый вечер, по совету уверенных дамочек на телевидении, Стас принимает расслабляюще-теплый душ, наслаждаясь приятно ласкающими тело струями нежной воды, выпивает стакан не менее теплого молока, а после удобно устраивается в мягкой постели, утопив голову в усердно взбитой подушке и укутавшись мягким одеялом. Устраивается и не спит. Даже ни о чем не думает – просто смотрит в ровный и чистый потолок до тех пор, пока тот не скроется от уставшего взгляда карих глаз в темноте. Когда потолок окончательно растворяется в ночи, Стас продолжает смотреть в никуда и борется с тошнотой, подступающей к горлу. Где-то в середине ночи изнуренный организм начинает неуверенно балансировать на грани сна и бодрствования, заставляя Стаса то засыпать беспокойным и липким от пота сном, по результативности больше похожим на легкую дрему, то просыпаться и с тяжелым вздохом ворочаться на кровати в поисках более удобного положения. Когда еще совсем неуверенный розоватый рассвет начинает проникать в комнату слабыми лучами солнца, Стас сдается и переворачивается на спину, наблюдая за тем, как потолок снова появляется из темноты. Стас мог бы смело сказать, что уже ненавидит этот идеальный кусок белого полотна, натянутый в самом верху помещения, но на самом деле он не волнует парня настолько, чтобы тот и правда испытывал столь сильное жгучее чувство. Стас, наверное, страдает бессонницей, потому что, когда неуместно веселая мелодия начинает проигрываться на обшарпанном телефоне, он даже не вздрагивает от неожиданности, а лишь заторможенно и слегка потерянно моргает, будто выходит из транса. Парень чуть морщится от неприятного ощущения в глазах и, пожалуй, слишком внимательно вслушивается в мелодию. Когда появляется навязчивая мысль о том, что в комнате не хватает старого диско-шара и навеселе отплясывающей женщины с химией на голове, Стас все-таки проводит пальцем по разбитому экрану и нехотя выключает будильник. Когда музыка резко стихает, Стас начинает слышать жизнь своего дома и морщится сильнее. Где-то за стеной гремит посуда и шумит сильный напор воды, наверняка разбрызгивающий капли на кухонный стол и пол рядом с раковиной. Стас слышит торопливый топот ног своей сестры, громко хлопающей дверью в спешке. Слышит громогласное и разъяренное «Сколько раз я говорил тебе закрывать дверь нормально? Ты же ее сейчас сломаешь к хуям собачьим, кто это потом чинить будет?», выкрикиваемое как всегда злым уже с утра отцом. Слышит звон падающей вилки или ложки и сдавленное оханье матери. Вся эта какофония действует на Стаса удручающе, и он жалеет, что вообще протянул руку к телефону. Лучше уж потихоньку ехать крышей под музыку из восьмидесятых, чем слышать почему-то ставшую столь отвратительной домашнюю рутину. Чайник за стеной заходится в безудержном свисте, отец истерично дергает ручку двери в ванную: «Наташа, я опаздываю, сколько можно?». Елена Ваенга безуспешно старается перекричать этот балаган из старенького магнитофона, расположенного на холодильнике. Резко распахивается дверь, а из-за нее появляется лицо отца, от гнева неравномерно покрывшееся красными пятнами: - Почему ты не можешь просто встать, выключить этот ебучий чайник и сделать хоть что-то полезное? Стас лежит, приподнявшись на локтях, и смотрит на это неприятное лицо с пожелтевшими от долгого курения зубами и толстыми щеками как-то отрешенно, не совсем вникая в суть слов, но четко улавливая каждую капельку слюны, вылетающую изо рта на особо эмоциональных моментах. Стас прочищает горло и хрипит, не особо пытаясь быть услышанным: - Хорошо, пап. Каждый звук отдается в голове противным звоном и ноющей болью в висках, все тело будто ватное, тошнота усиливается. Стас с трудом заставлять себя подняться с постели, и пока он стоит посреди комнаты, уткнувшись лицом в ладони, парень слышит, как сначала убегает отец, хлопая дверью не слабее сестры, потом сама Наташа цокает каблуками к выходу. Спустя время и мать покидает квартиру, бросив вроде бы ласковое «Удачи!», ни разу не взглянув на сына за это утро. Часы показывают 7:24. Дома наконец тихо. Тошнота почти отступает. Приложив немало усилий Стас доходит до ванной. Пол залит водой, но парень спокойно шлепает босыми ногами по луже до раковины и умывает лицо то холодной, то горячей водой. После он безразлично заглядывает в зеркало, «любуясь» затейливым узором лопнувших капилляров в глазах. Стас все-таки совершенно точно страдает бессонницей, но на самом деле это не волнует парня настолько, чтобы тот и правда обратился к врачу. Когда Конченков натягивает до глубины души нелюбимую военную форму, ему становится мерзко от самого себя, но парень быстро растаптывает это чувство и направляется к выходу из квартиры. На заляпанной майонезом скатерти стоит пепельница с все еще тлеющим окурком. Терпкий дым заполняет собой комнату, и, хотя Стасу нравится такой запах, он тушит остаток сигареты, с чувством вжимая его в стеклянное дно. Стас приходит в себя, лишь когда бычок сминается почти полностью и не успевший остыть пепел больно обжигает подушечки пальцев. Стас переступает порог и усердно старается не думать о внезапном приступе злости и агрессии, пока дважды проворачивает ключ в замке дрожащими руками. Погода на улице на удивление хороша, но Стас этого будто и не замечает. Он наступает шнурованными берцами по наконец чистому и сухому асфальту, так долго скрывающемуся под слоем снега, а солнце теплыми лучами ласково оглаживает его уставшее лицо, заставляя щуриться и собирать вокруг глаз милые лучики морщинок. Перелетные птицы уже успели вернуться в родные края, и теперь их разнообразные голоса наполняют притихшие еще пару месяцев назад улицы. На тонких, но уже успевших полностью оклематься от суровых холодов ветвях деревьев вовсю распускаются листья. Впервые в году зацветает сирень. Столь прекрасное майское утро не заставляет Стаса даже улыбнуться. Он в принципе никогда не относил себя к тем людям, чье настроение хоть в какой-то мере зависит от погоды: и в дождливый серый вечер, и в солнечный июльский полдень ему всегда было одинаково апатично. Одинаково никак. Пока Стас ждет свой автобус, он успевает выкурить две сигареты. На третьей автобус все-таки подъезжает, и парень, чертыхнувшись, заходит в транспорт, не окончив процесс. Он старательно гонит от себя мысли о том, что где-то в глубине души расстроился, будто жалея, что железная махина вообще приехала. Голова продолжает кружиться, и Стас чувствует, как каждый удар сердца болью отдается в висках, ноги предательски слабы. Благо в автобусе еще остаются свободные места, и потому парень усаживается у окна, безуспешно пытаясь вытянуть длинные ноги в узком проходе. На впереди стоящем сидении дрожащей рукой выведено корявое «Улыбнись, заебал». Стас отворачивается к окну с тем же устало-похуистичным видом. Он смотрит на мелькающие за грязным стеклом дома и магазины, не столько наблюдая, сколько медитативно уставившись куда-то между самим стеклом и текущей за ним жизнью. Часы показывают 8:03. Стас, возможно, немного опаздывает, но на самом деле это не волнует парня настолько, чтобы тот и правда попытался добраться до университета быстрее. Он даже не совсем уверен, хочет ли вообще доезжать до пункта назначения, и хочет ли доезжать куда-либо вообще. Стас учится на радиоинженера на военной кафедре, и он бы немало покривил душой, если бы сказал, что ему нравится его дело. Но кто вообще беспокоится о моральном удовлетворении, когда вуз предоставляет очень хорошую стипендию, а обучение по программе военной подготовки офицеров запаса дает неплохие привилегии при призыве на службу? Да и в целом, военная стезя очень выгодна – высокие зарплаты, бесплатная квартира, да еще и пенсия с сорока пяти лет! Именно об этом говорили Стасу его родители, когда, практически не спрашивая сына, определили его будущий род занятий и выбрали вуз. Парень не был воодушевлен столь же сильно, но это не волновало его настолько, чтобы он и правда стал перечить. Чтобы преодолел страх нового, страх перемен. К тому же его отец, носящий звание подполковника и работающий в одной из воинских частей Самары, мог похлопотать и пристроить сына после окончания учебы на хорошую должность. Ну разве не сказка? Стас машинально ковыряет пальцем катышки на дуплексных штанах и оглядывает внутренности везущей его вперед машины. Не слишком заинтересованно и как-то отвлеченно обводит взглядом объявления, посеревшие от времени и уличной копоти, проникающей внутрь через приоткрытые под потолком окна. «Стоимость проезда и провоза одного…», «В случае аварии разбить…», «Вас обслуживает водитель…». Последние всегда нравились Стасу больше всего – на месте имени водителя обычно красовалась пустота или несколько раз сменяемые, перечеркиваемые и в итоге смешанные в нечитаемую грязь имена. Парень видит что-то ироничное в том, как набор букв, обозначающий целую личность, стирается, обрывается, превращается в серое месиво знаков. Стас проводит параллель с собой, и кусок бумаги больше не кажется забавным. Тогда парень переводит взгляд на пассажиров. Раньше, еще в школе, когда фраза «пляски на уже остывших обломках самоуважения» была просто красивой цитатой откуда-то из интернета, Стасу нравилось играть в одну игру – он смотрел на людей в общественном транспорте и представлял, в каком фильме или книге они могли бы стать главными героями. Естественно парень не знал ни их характеров, ни привычек и образа жизни, но строить догадки, основываясь только на внешности, было весьма увлекательно, и коротать время до нужной остановки становилось интереснее. Да и наблюдать за людьми у Стаса всегда получалось гораздо лучше, чем непосредственно общаться с ними. Легче всего было с неприметными парнями в простой и не цепляющей взгляд одежде, местами немного мятой, но приличной и не выделяющей своего хозяина из толпы. Ведь если ко всему прочему добавлялось волевое лицо или уверенный взгляд, не приглаженные волосы вихрами торчали в разные стороны, а где-то сбоку на куртке красовался пыльный след, будто бы парень случайно обтерся о нечто грязное, то Стас сразу без размышлений распределял человека в типичное подростковое фэнтези. Стоит присмотреться к парню, и сразу видишь в нем того самого Избранного, на плечах которого лежит великая ответственность за спасение всего рода человеческого. Перед глазами Стаса сразу мелькали красочные картины: вот парень усердно пытается разработать план действий и никак не может разобраться с неожиданно возникшей божественной силой, вот он бурно спорит с парочкой самых близких друзей, размахивая руками и громко пыхтя от возмущения, вот он спасается от таинственного злодея, пролезая через узкий проход между гаражами и пачкая засохшей грязью старенький пуховик. А потом вбегает в тесный автобус с горящими глазами и пытается отдышаться от погони, старательно делая вид, что он просто опаздывает в школу. А вот с непонятными модниками у Стаса, наоборот, возникало много проблем. Ну не хотели никуда пристраиваться эти лощеные инди-мальчики, со стильными прическами и псевдо-винтажной одеждой на пару размеров большей или меньшей нужного. «Совсем не модные» девушки в старомодных платьицах в цветочек и тяжелых ботинках, поглядывающих на мир через иногда совсем не нужные, но стильные очки, тоже не хотели оставаться ни в одном популярном жанре. В итоге Стас решил отправлять таких в артхаусное красивое кино, где все многозначительно молчат и общаются чуть ли не стихами, а если и спорят – то только на тему произведений Диккенса или Гете, сидя летней ночью на узорчатом пледе в увешанном гирляндами кузове грузовика. С гиками было тоже очень просто, и даже немного скучно, - ненапряжный ситком с простеньким юмором о сложностях в общении с простыми людьми и постоянных неловких ситуациях был даже слишком очевидным выбором. Однако перед глазами сама собой возникала история о неудавшемся герое-любовнике, так и не сумевшем перебороть свой страх и пригласить девушку своей мечты на свидание, но зато купившем коллекционное издание комикса и потому морально удовлетворенным. Некоторые люди прямо напрашивались в российские ментовские сериалы с канала НТВ, будто вернувшие лихие девяностые вместо так желанного всеми две тысячи седьмого. От таких Стас всегда отворачивался – не любил случайно сталкиваться с раздраженным и хмурым взглядом из-под насупленных бровей, в котором читалось явное желание отжать какой-нибудь ларек или, на худой конец, разбить коленные чашечки в лесополосе несчастному бедолаге. В противовес таким уникумам Стас мог привести представительных и уверенных мужчин в строгом костюме и серебристой сединой на висках, которая отнюдь не увеличивала возраст, а скорее добавляла некой изысканности. Задумчиво смотрящие в окно с дипломатом в руке, они так и просились в почти черно-белый нуарный фильм с налетом таинственности и загадочности, где люди много курят и пьют виски из широких стаканов. В таком фильме кто-то обязательно умирает из-за того, что он слишком много знал, а в конце роковая красотка в бордовом платье уезжает в закат, оставив после себя шлейф ароматных духов и тонких сигарет. К таким мужчинам Стас всегда проникался некоторым уважением – очень уж он любил подобные фильмы. Однажды Стас задумался о том, в какой бы истории оказался он сам. Серьезно подумав, он причислил себя к одному из героев-рассказчиков или, лучше сказать, наблюдателей. Когда интересные и увлекательные события, достойные внимания зрителя или читателя, показывают не напрямую, полностью погружая в гущу событий, а как бы опосредованно и со стороны. Главный герой в таких историях обычно серый и неприметный, но не как Избранный из фантастической истории, а как просто-напросто скучный и неинтересный человек, немного недалекий и незаинтересованный в происходящем. И вот он смотрит на яркие события, приключения и страсти, разворачивающиеся прямо перед его носом, и даже не совсем понимает, что вообще происходит. С тех пор игра Стасу разонравилась, и смотреть парень стал не вглубь, а как-то мимо и вскользь, перестал обращать внимание на детали. Однако сегодня он все-таки решает вспомнить свое некогда любимое занятие и потому всматривается в людей чуть более внимательно, чем обычно. На сидении напротив через проход сидит строгая леди средних лет в сером пиджаке и юбке карандаш с тугим пучком волос на голове. Она что-то уверенно и сухо говорит по телефону, записывая цифры на белом листе, выпадающем из расположенной на коленях толстой папки. Стас видит в ней качественную драму современного российского автора, хорошо написанную и детально проработанную, но совершенно невостребованную. Чуть дальше - уставшая и забывшая о спокойной жизни, взмыленная мамаша, с дико орущим всю дорогу чадом, которая хорошо смотрелась бы в штампованном и неинтересном сериале, которые зачастую показывают на канале Россия. Невыспавшаяся и неухоженная, вымотанная своей нелегкой материнской работой и вечно доводимая до истерики мужем-алкоголиком, она бы идеально вписалась в один из скучных и до жути заезженных сюжетов про типичную Ефросинью и ее тяжелую судьбу. Взгляд Стаса задерживается на женщине слишком долго, и та злобно зыркает на него опухшими глазами. Парень готов поклясться, что если бы взглядом можно было убивать, то он сиюминутно бы двинул кони. Стас кривится и перераспределяет это злобное существо в странное украинское телешоу, про сложные взаимоотношения быдло-детей с их быдло-родителями. Напротив сидит симпатичная девушка из романтических комедий. Ее светлые волосы аккуратными локонами обрамляют миловидное личико, а на губах застыла мечтательная улыбка. Бежевое пальто выгодно подчеркивает хорошую фигуру, макияж почти не заметен. Поймав на себе изучающий взгляд Стаса, девушка приободряюще улыбается парню. Тот польщенно отворачивается, еле сдерживая смешок, – парень давно понял, что девушки его совсем не интересуют. Автобус делает очередную остановку, и новые люди заходят в пока еще не забитую махину – Стас едет с самой конечной, и автобус просто не успел заполниться спешащей по разнообразным делам разношерстной толпой. Прямо на сиденье напротив, рядом с той самой девушкой из комедии, расслабленно плюхается достаточно молодой парень, старше Стаса не больше, чем лет на пять. Конченков поднимает взгляд на незнакомца, и его сердце пропускает удар. Тот вытягивает длинную ногу вперед, пачкая камуфляжные штаны Стаса потрескавшейся и слегка пожелтевшей подошвой потрепанного ботинка, перемотанного скотчем поперек ступни. Он закидывает длинную руку на спинку соседнего кресла и поворачивается к девушке с неудавшейся улыбкой мачо-мэна, после чего последняя брезгливо морщится и перемещается в другой конец автобуса, недовольно стрельнув глазами в сторону Стаса. Парень напротив будто вовсе и не расстраивается такому повороту событий, только еще больше разваливается на неудобном сидении, принимая какую-то уж слишком царскую для его вида позу, и переводит взгляд на Конченкова. Они смотрят друг другу в глаза либо пару секунд, либо гребаную Вечность, пока Вселенная отплясывает сумасшедшее пого, сотрясая основы мироздания. Во всяком случае, так это чувствует Стас. Ему кажется, что в этот момент весь мир пошатнулся, время замедлилось, сердце разогналось до первой космической. Парень напротив расслабленный и уверенный, нагловатый, но от этого не менее очаровательный. Ярко-синие ледяные глаза смотрят с хитрецой и шкодливостью, будто их обладатель затеял какую-то забавную пакость и ждет не дождется, когда же начнется само представление. Стас же смотрит на него как-то восхищенно, но испуганно распахнув глаза, и больше похож на маленького олененка, чем на защитника отечества, даром, что носит форму. Незнакомец на удивление живой и настоящий. Волшебный. Это притягивает взгляд Стаса словно магнитом, и тот продолжает откровенно пялиться на сидящего впереди парня. В Конченкове, кажется, просыпается задушенный петлей будничной рутины поэт. В темные, слегка завивающиеся в недокудряшки и, по правде говоря, немного грязноватые, волосы, прикрывающие уши, забрался ласковый ветер, в слегка загорелой коже теплеют отголоски беззаботного августа, а обаятельная улыбка вдребезги разбивает тоскливую реальность на тысячи бумажных птиц. Улыбается он немного странно, будто скалится, но делает это открыто и просто, и выглядит на удивление счастливо. Потертая куртка с большими карманами в паре мест зашита неровными стежками, на штанах красуется парочка нашивок-заплаток. Стас пытается разглядеть надписи и рисунки, но не может их увидеть, потому что очки как всегда забыты дома. Незнакомец весьма худощав, но в разумных пределах, скорее атлетичен, и очень высок – даже выше Стаса, хоть второй никогда и не отличался низким ростом. На длинных пальцах надета пара обшарпанных колец, и Стас залипает на эти руки – жилистые и крепкие, с широкими и грубыми на вид ладонями. Почему-то Стас уверен, что эти руки очень теплые и уютные. Стас старается не думать о том, что они неплохо смотрелись бы на его талии. Улыбка незнакомца становится немного ехидной, после чего тот наклоняется вперед, упираясь локтями в колени, и приближает свое лицо к Стасу, который, наоборот, неосознанно отклоняется назад. Парня обдает запахом дешевого табака и еще более дешевого алкоголя, с примесью пыли, машины и бензина. От незнакомца пахнет дорогой и немного свободой. Тот скалится, вынимает откуда-то из-за уха непонятную веточку и не глядя выбрасывает ее в сторону, после чего произносит хриплым и низким голосом: - Ты слишком Бэмби, чтобы быть солдатиком. От прокуренного голоса и пронизывающего насквозь взгляда у Стаса что-то сладко ноет в животе и дыхание сбивается. Горло сковывает мягкой ладонью резко упавшее небо, и слова не то, чтобы комом застревают в горле, они просто не успевают формироваться в звенящей голове. Вместо ответа Стас звонко и со знанием дела чихает, и сам удивляется тому, как нелепо это получается. До него доносится в какой-то мере заботливое «Будь здоров», но Конченков решает не останавливаться на достигнутом и чихает снова. Парень напротив заходится раскатистым и глубоким смехом, а после наигранно-возмущенно говорит: - Окей, ты сейчас просто пытаешься получить больше пожеланий, чем надо. И в этот момент все другие люди вдруг перестают казаться Стасу интересными. Все эти избранные подростки и суровые бандиты, все бизнес-леди и забитые гики кажется бумажными, кривыми, ненастоящими, как будто Всевышний на скорую руку неаккуратно склеил их из наждачной бумаги. Не глядя, нарисовал цветными карандашами лица-маски, случайно проткнув пару раз острым грифелем свое творение, и рассыпал по земле, вручив каждому его никчемную картонную жизнь. И только парень напротив – живой. Стас молчит. Незнакомец молчит тоже. Его спутанные волосы, обрамляют впитавшее в себя пыль долгих дорог лицо, на котором очень красиво выделяются живые блестящие глаза. Потом он вдруг начинает суетиться, и, кряхтя, вытаскивает из покрытого десятками заплаток рюкзака, два пластиковых стаканчика и дешевый портвейн. Все так же молча, он смотрит Конченкову в глаза, будто бы видя за темной радужкой глаз нечто большее, чем остальные люди, кивает сам себе, и разливает противное пойло на двоих, передавая Стасу один из стаканчиков, треснутый на самом краю. Тот очень смущен происходящим, но пассажирам в общем-то нет дела до двух странных парней на задних сиденьях, а потому Стас все же делает глоток и слегка морщится, поглядывая на своего неожиданного соседа. Стас вообще-то совсем не из тех, кто не задумываясь совершает безрассудные поступки, к которым вполне можно отнести распитие неизвестного алкоголя с впервые увиденным бродягой. Но человек напротив накрывает своим существованием в тысячи раз ярче и сильнее, чем забитая сальвией сигарета, укромно спрятанная в углу полупустой пачки на черный день. Стас смотрит на него во все глаза, и небо меркнет, сужаясь, как зрачки дворового наркомана, оставляя только двух парней и автобус, который, кажется, никогда больше не остановится. Незнакомец сидит спокойно и расслабленно, будто бы совсем не чувствует неловкости и недосказанности, витающей в воздухе. Неожиданно он хрипит: - Прости, братишка, что пойло такое поганое, чем богат, как говорится. А после заходится раскатистым и безудержным смехом, каким смеются только самые счастливые люди. Этим утром Стас как никогда сильно мечтает о том, чтобы автобус никогда не останавливался. Поездка наполнена долгими рассказами обо всем на свете, на удивление радостным настроением и алкогольным дурманом. Поездка пахнет бодяжным спиртом и путешествиями юности. Стас узнает, что незнакомца зовут Игорь. У Игоря почти совсем нет денег, и совершенно точно нет никакой цели, зато есть ветер в голове, небо в глазах, бесконечное число историй за спиной, пара сладких конфет и банка газировки. Игорь очень похож на Буковски, не внешне, но поведением, а говорит, как Керуак. Стас совсем не понимает, в какую книгу поместить своего нового знакомого – ему кажется, что даже огромный роман-эпопея не сможет в полной мере отразить многогранный характер и насыщенную жизнь этого человека. Стас слушает его с упоением и старается не упустить ни слова, хотя конечно, же упускает, завороженный бродячими сказками. Именно сказками – настолько волшебными и нереальными видениями вливаются в голову мелодичные метафоры о приключениях бурной юности неожиданного собеседника, чья жизнь, оказалось, похожа на сплошной оксюморон. Стас слушает о босых танцах на осколках жизни, когда глотаешь воздух жадно, как в последний раз, потому что этот каждый раз и правда может быть последним. О безумных поездках на электричках, когда ты безуспешно пытаешься спрятаться от контролера, случайно раздирая последние штаны о коварно торчащий гвоздь. О том, как после тебя вышвыривают в какой-нибудь далекой провинции, а ты стоишь в дырявых ботинках и разных носках среди сочной зеленой листвы, и щуришься на теплое солнце. Под ногами мягко шелестит трава, в которой затаилась спелая земляника, а в кармане прячется несколько грамм волшебства. Стас слушает о наистраннейших людях, с которыми иногда тебя сводит судьба, и о том, как каждый из них, еще ребенком играя в прятки, случайно потерял себя, но взамен обрел нечто большее. Стас слушает о том, что южный ветер дует не так, как северный, а если лечь на землю и попытаться раствориться в почве и смешаться с перегноем в единую массу, то можно прорасти цветами даже сквозь толщу цемента. Стас не может поверить, что кто-то может жить так, как живет Игорь: свободно, полно, одни долгим и перенасыщенным яркими событиями днем. Игорь выглядит, как человек, который не знает слов «должен» и «обязан», и это подкупает. По правде говоря, это даже вызывает зависть – не озлобленное гнилое чувство, а нечто больше, похожее на восхищение. Стас немного теряется во времени и пространстве – и дело даже не в алкоголе, приятно согревающем изнутри. Просто Игорь настолько пленяет своим обаянием и завлекает умопомрачительными историями, что Стас даже не видит, как за окном мелькают знакомые остановки. Когда Игорь заканчивает рассказывать о сумасшедшей ночевке в чей-то чужой палатке на акустическом концерте где-то под Нарофоминском, возникает небольшая пауза, и Стас успевает выглянуть в окно. Мозг прошибает осознание того, что он давно пропустил свою остановку, и парень подрывается, чтобы выйти на следующей и вернуться обратно к университету. Несмотря на испуг, на душе начинают отчаянно скрести кошки. Игорь удивленным взглядом провожает Стаса и видит в нем резкую перемену, улавливает в глазах бессильную грусть. Он лениво встает с сиденья и, закинув рюкзак на плечо, бредет пошатывающейся походкой к выходу за Стасом, а потом сочувственно похлопывает того по плечу. Когда они выходят на улицу, Конченков неловко топчется на месте и мнется. Он совсем не хочет расставаться с человеком, который смог настолько его увлечь. Не хочет расставаться с шатким мостиком к настоящей жизни. Игорь смотрит на Стаса лукаво и проницательно, а потом говорит: - Эй, Бэмби, не хочешь со мной поехать? Стас испытывает странное, совсем неприятное чувство – он хотел услышать это предложение, но теперь оказался перед пугающим выбором. Стас никогда себе в этом не признается, но на самом деле ответ на этот вопрос он знал с самого начала. - Куда же я с тобой поеду? - Не знаю, например, туда, - Игорь неопределенно машет рукой куда-то в сторону. - Куда туда? В воздухе повисает густая и напряженная тишина с неприятным оттенком осознания. Стасу кажется, что это похоже на минуту молчания. - Да ведь это же совсем не важно, куда. Ты уже и так все решил, - Игорь говорит совсем тихо, но каждое слово набатом отдается в голове Конченкова. Игорь словно заглядывает Стасу в душу и вздыхает так тяжело, обреченно и понимающе, что тот не может удержаться, и повторяет его вздох. Точнее попытается повторить. По правде говоря, он получается каким-то скомканным, поверхностным и совсем-совсем не понимающим, а завершается сдавленным кашлем. Наверное, вздыхать так хорошо и со знанием дела, как это делают бродяги, - тоже искусство, доступное только самым отчаянным и отчаявшимся. Тем, кто научился понимать, что последняя сигарета – не к добру, а солнце – всего лишь умирающая звезда. Тем, кто умеет пить холодный чай без сахара, поначалу непривычно терпкий, но зато настоящий, без примесей, как сама жизнь. Тем, кто умеет не пить чай вообще, потому что в кармане только оторванная пуговица с ниткой, немного мусора, сорок рублей мелочью и счастливый билетик, завалявшийся с тех далеких времен, когда завтра еще было определенным и гарантированным, а надежды на светлое будущее и амбиции так и разлетались во все стороны синими птицами мечты. В те времена небо еще не казалось таким высоким, а горизонт не был таким близким, что, кажется, еще шаг – и ты будешь нервно топтаться на краю мироздания, впечатленный и невероятно счастливый. И в те времена ты шагал так легко и беспечно по дороге в свой личный изумрудный город, что не замечал, как на деле лишь обреченно ходил по кругу, постепенно покрывая желтые кирпичи скользкой эмалью слез. А потом, оставив за спиной тысячи дорог, ты стоишь у облезлой стены с потрескавшейся штукатуркой и не можешь вспомнить, когда твоя обувь была сухой, одежда чистой, желудок полным, но губы почему-то сами собой продолжают растягиваться в радостной и счастливой улыбке, несмотря на то, что бензольные зрачки пахнущего клеем соседа теперь кажутся вполне привычными. И тогда ты учишься. Учишься стрелять сигареты чуть ли не пачками, учишься выпрашивать мелочь, учишься разбираться в людях, учишься воровать пледы, что сушатся на веревках, учишься спать, укутавшись в них от холодного ночного воздуха, прямо на скамейке в парке, не потому что ты молод, пьян и завтра вернешься домой, а потому что больше негде. Учишься ценить даже малое, учишься делиться теплом с бродячими собаками, учишься находить самые короткие пути через весь город. Учишься не обращать внимания на искусанные комарами руки, содранные колени, разбитое лицо и порой всепоглощающее чувство голода. Учишься быть одиноким, учишься считать звезды. Учишься, учишься, учишься. Падаешь, падаешь, падаешь. И на самом дне, когда ниже только страшная черная бездна и мгла, ты, чудом уцепившись за раздирающий в кровь руки край, неожиданно понимаешь. Понимаешь, что ты гораздо больше, чем кажешься и себе, и другим, и снаружи, и внутри, и наружу изнутри выплескивается целая Вселенная. Понимаешь, что ты гораздо меньше, чем кажешься, и себе и другим, и снаружи, и внутри, и с благоговением принимаешь летящие на тебя мириады чьих-то галактик. Понимаешь все законы жизни, которым не научат в школе, понимаешь ее сложнейший механизм, испуганно таращишься во все глаза и жадно глотаешь ответы на самые сокровенные вопросы. Понимаешь, что тебя, кажется, накрыло и, хотя кожи не касалась игла, унесло в самый удивительный трип длиной в Вечность. И тогда ты смотришь с высоты своего дна на все сущее, и вздыхаешь. А во вздохе – скорбь за все человечество. Стас проникается этим вздохом, смотрит с сожалением и обреченно кивает. После чего резко разворачивается на пятках и слишком торопливо забегает в автобус, отчаянно цепляется руками за облезлый местами поручень и судорожно сжимает его до тех пор, пока водитель не нажимает педаль газа, предварительно закрыв двери. Тело будто свело судорогой в страхе, передумать, и выйти на встречу неизвестности. В окно Стас не оборачивается даже после того, как автобус минует с десяток остановок. А Игорь смотрит вслед автобуса печально, но с пониманием. И жалко ему не столько себя, сколько этого кареглазого паренька с заразительной улыбкой и восхищенными глазами. После взгляд Игоря перемещается в сторону магазина и он, радостно улыбнувшись, направляется внутрь, показательно-галантно открывая дверь девушке, делая шутливый поклон. У Игоря впереди бесконечное количество дней, слишком конечное количество средств к проживанию и безграничная свобода. Дороги не ждут. *** Часы показывают 7:00. Срабатывает будильник. Омерзительная мелодия отдается в голове Стаса болезненной пульсацией, но он продолжает смотреть в идеальный, без единого пятнышка белый потолок и не предпринимает никаких попыток к выключению музыки. Будильник набирает обороты, и с каждой минутой музыка звучит все громче и громче, распространяясь далеко за пределы комнаты. Уши Стаса начинают болеть от напряжения, глаза режет от бессонной ночи, но что-то внутри болит гораздо больше, и он продолжает лежать неподвижно. Дверь открывается с противным лязгом, и отец буквально выплевывает, надрывно стараясь перекричать утренний бедлам: - Какого хрена ты все еще не выключишь это дерьмо, твою мать! Стас смотрит на обрюзгшее лицо, постепенно приобретающее нездоровый желтоватый оттенок не совсем вникая в смысл слов, но все-таки выключая орущую музыку. - Хорошо, пап. За стеной слышится звук разбитого зеркала и визгливо вскрикивает сестра: «Черт, я рассыпала тени!». Мать начинает причитать что-то об испачканном ламинате. Слышится звон в спешке сваливаемой в раковину посуды. Стасу Михайлову совсем не удается перекричать утренний бардак. Отец проклинает тот день, когда он решил жениться, и хлопает дверью, громко топая по лестнице в подъезде. Сестра выбегает следом, случайно уронив стопку журналов с полки в прихожей. Мать бросает совсем не ласковое «Удачи!», так и не посмотрев на сына. Часы показывают 7:23. Дома наконец тихо. Тошнота никуда не пропадает. Стас надевает форму, и пытается не думать о вчерашнем знакомстве. Старается не представлять, каким был бы его день, прими он столь безрассудное предложение. «Какая разница, что было бы?», - думает Стас, - «В жизни случается всякое». И не случается, к сожалению, тоже.