now or never.

накрывает неожиданно. так, что ночи бессонные, злость необоснованная и отчаяние, по позвоночнику осторожным зверем крадущееся. гуанлинь ногтями собственную шею скребет безжалостно, оставляет на ней полосы косые, ало-малиновые и пламенем горящие. боль физическая никак на душевную не влияет, — по-прежнему хочется пулю в висок (не факт, что себе самому) и отсюда подальше. туда, где сердце гнить и вянуть не будет с каждой минутой все сильнее; туда, где смеха чужого не слышно; туда, где взглядов влюбленных и преданных не видно. волчара блядская. собака на то и собака, чтобы привязываться к первому встречному и в глаза благодарно заглядывать, шею вылизывать, в ладони носом тыкаться, любовь свою демонстрируя. кто не успел, тот опоздал. гуанлинь шлялся черт знает где и смотрел не туда, куда стоило бы. дарил время человеку, который не его в итоге оказался. — что с тобой? — донхо находит его к стене привалившимся, в колени собственные уткнувшимся, — все хорошо? гуанлинь глаза на него поднимает нехотя и улыбается вымученно. донхо этого не заслужил. в жизни старшего и без того херни достаточно, чтобы еще с подростковыми проблемами возиться. зачем тебе это? одними глазами спрашивает. донхо от и до заботой наполнен, мужественной и суровой: в руки свои сильные сгребает, в висок целует, с любовью и нежностью душащей, — руки гуанлиня не на шее уже давно, но дыхание перехватывает, ком в горле встает, каждый вдох равносилен подвигу. донхо не лечит, а калечит. гуанлиню дурно настолько, что жизнь испортить хочется каждому абсолютно. он сердце донхо не растоптал до сих пор просто потому, что эгоизм сильнее оказался. — я просто устал, — лживо, но старший верит. улыбается. встать помогает и к губам тянется, потому что устали здесь все. уджин хёнсоба целует ласково. руками своими щек чужих касается трепетно, пальцами по коже ведет и улыбается в поцелуй искренне настолько, что гуанлинь, наверное, на месте хёнсоба бы умер. но он, к счастью или к сожалению, на своем месте: к стене всем телом прижимается и рот ладонью закрывает, боится из-за угла выглянуть, потому что иначе попадется с поличным. неловко до ужаса. гуанлинь себя ненавидит настолько же люто, насколько и хёнсоба, в руках чужих тающего. зависть — плохое чувство, но вынужденное. — гуанлинь? донхо выглядит удивленным. сейчас не вечер даже, а ночь глубокая. плевать. гуанлинь объяснять ничего не намерен. ему просто хочется. хочется так же. он к донхо подходит уверенно, за руки его берет и ладонями чужими лицо свое обхватывает. пальцы уджина тоньше, но гуанлинь глаза закрывает и пытается несоответствие это стереть. получается. — а теперь поцелуй меня. донхо жадный. ему одной просьбы достаточно, чтобы на губы чужие накинуться, но гуанлинь руками в грудь его широкую упирается настойчиво, отталкивает. все должно быть не так. они не импровизируют, а обыгрывают уже существующий сценарий. младший сам тянется, целует, дышит тяжело, но размеренно. смотри и учись. донхо понимает, старается по правилам играть. он щеки гуанлиня гладит и одну руку к шее спускает, ласкается аккуратно, по-кошачьи, свои губами чужие хватает осторожно, языком едва острых зубов касается. гуанлинь руки наверх закидывает, шею донхо обвивает, жмется ближе и стонет тихо в поцелуй, в волосы его пальцами зарываясь. так безнадежно. гуанлиню в нос ударяет призрачный запах уджинового парфюма, в голове звучит его голос. голос, который хёнсобу свое «нравишься» на ухо шепчет. в ответ — улыбка самодовольная и пальцы переплетенные. неужели все просто настолько? — с ума меня сводишь. донхо свое признание гуанлиню в шею выдыхает, надеется на ответ, но младший молчит, глаза исступленно жмуря и голову опустив. донхо ему не нужен: ни любовь его, ни слова искренние, ни взгляды, на гуанлиня одного лишь направленные — ничего. правильно будет извиниться и попросить прощения. не разбивать еще одно сердце, свои осколки хрустальные с чужими не мешать. они почти одинаковые, если закрыть глаза. грудную клетку стягивает цепями толстыми. ложь льется легко слишком: — люблю но не тебя в поцелуе новом тонет.