На коленях

1928

Когда-то Виша слышала, как мальчишки из нового набора хвастали друг перед другом, высоко задирая носы: я вот никогда не сдамся в плен, я, знаешь, лучше умру, лучше сам себе пулю в висок пущу, чем так. Чем — к врагу. Више не дают шанса вывернуть руку с маузером, чтобы дуло уперлось в ее собственный лоб, не позволяют даже ткнуть штык меж ребер. Если честно, Виша ведь даже не пытается. Она трусливо хочет жить. Весь плен для нее — круговерть каких-то непонятных событий. Событий не с ней, событий чужих. Бешеная мясорубка — не обычная, на поле боя, совсем иная, чужая, жуткая, промозглая. Сначала в кандалы, потом ставят перед тучными генералами союзных войск; от них пахнет дорогим алкоголем и табаком, Вишу тошнит от этого запаха. Потом — снова кандалы. Запихивают в подвал. Заново. Виша молчит. Таня разгрызает губы в кровь и тоже молчит. Они слышат, как говорят об их расстреле. Действо должно быть грандиозное в своей кровавости — они соберут всех солдат, чтобы те неотрывно следили, как пули решетят неожиданно слабое тело Демона Рейна. Мы попадем на первые полосы, объясняет Таня. Слышишь, Виша, мы посмертно станем главнее всех остальных, станем центром мира. И лает-хохочет в темноте. Страшно. Таня тут окончательно сошла с ума. С окровавленными губами, с встрепанными светлыми волосами, с диким взглядом она напоминает настоящего Сатану, вышедшего из бездны. Она открыто смотрит на смерть, словно на старую подругу. И почти не боится встретиться снова с Богом, с которым она так непримиримо воюет. Таня признается, что Существо Икс с ней больше не говорит. Она ему наскучила. Наскучила упрямством и яростью, он наверняка нашел себе более интересную игрушку. Тане ведь даже обидно. Глаза ее светятся золотым безумием постоянно, ни на миг не потухая. Бешеная ярость, тщательно сдерживаемая внутри. Таня говорит с ней устало, но голос ее еще рычит, сути не вытравить, не упрятать за решетку и не усадить в затхлый душный подвал. — Нас завтра убьют, — говорит Виша устало. — Таня… Она кивает, но не слышит ее. — Я уже умирала, — говорит Дегуршаф. — Это не так больно. Она чеканит слишком спокойно для той, кого завтра поставят к стенке. Виша всерьез опасается за ее рассудок как никогда. — Я проиграла Существу Икс, — шепчет Таня в самый темный час — перед рассветом. — Я не смогла выжить. Продержалась в этом гнилом мире всего шестнадцать лет. А я ведь, — подвизгивает на хохоте она, — надеялась на безмятежную пенсию, как тебе? Мы бы жили в какой-нибудь тихой деревушке, выращивали бы цветы… Она уже бредит, точно бредит. Устало бормочет Више в плечо, кладя на него встрепанную белокурую голову. Таня сейчас особенно беззащитная, беспомощная, тихо кипящая внутри от всепоглощающей ненависти. Више приятно это безнадежно-убитое «мы». Когда к ним приходит священник, она ожидает, что Таня перегрызет ему глотку. Вырвет сердце голыми руками, с треском разведя ребра в стороны. Переломает руку, которой он крестит ее, по крайней мере, разобьет губы, которыми он молит для нее прощение. — Пшел вон, — устало хрипит Таня. — Я не верю в твоего Бога. Я не верю ни в чьего Бога. Я даже в себя, блядь, уже не верю. Он уходит. Приходят люди в форме, поднимают их, тащат наверх. Таня рычит что-то на них, Виша слышит глухой звук удара. У майора Дегуршаф — в драной форме, с отнятыми знаками отличия — алые от крови губы, и Виша вдруг думает напоследок: какая же она удивительная. Тане дают стакан виски и последнюю сигарету. Дегуршаф курит в первый раз в жизни, но упрямо давится крепким табаком — что уж там, теперь-то. Таня рвется к Више, на глазах жаждущих хлеба и зрелищ зрителей целует Серебрякову глубоко и долго. Таня — кровь и табачный дым. Таня — соленые слезы, катящиеся у нее по щекам. — Стреляйте! — зло каркает Таня. Ей освобождают руки — она раскидывает их крестом. Смотрит в небо, высоко подняв голову. Скалится старым псом, вожаком стаи. Вера в ней давно похоронена, битва с Богом теперь проиграна. У нее ничего не осталось. Она не обращает внимания на генерала, стоящего с ней, чтобы не дернулась, держащего револьвер у ее виска. Она впервые забывает о врагах Империи и смотрит на самого главного своего врага. Вокруг поднимают винтовки. Ее толкают в спину. И вот Таня, стоящая на коленях, бросает на нее долгий взгляд. У Виши перехватывает дыхание, как будто это ей в висок смотрит черное дуло пистолета. Таня говорит: помни. Помни меня. Помни нас. И Виша судорожно кивает. Генерал спешно отходит, Таня даже не пытается пошевелиться. Смотрит неожиданно-пронзительными голубыми глазами на Вишу. Улыбается разбитыми губами. Десяток выстрелов звучит одновременно, но Серебрякова смотрит не прямо перед собой, на сломанное тело, опадающее на землю, а в небо. Часть ее будто умирает там, истекает кровью. Окончательно мертвеет сердце, исцарапанное войной. Ей кажется, небо, безгранично простирающееся над ними, довольно смеется. Это смех не загадочного Бога, а бешеный хохот Сатаны. Више видится золотой блеск глаз среди облаков. Она еще не может осознать, что Тани — больше — нет.