Непрожитая жизнь

Я уехала в ту же ночь, не дожидаясь утра. Позвонила Радмиле, попросила меня забрать. Когда подруга услышала мой срывающийся от слез голос, она даже не стала спрашивать, что случилось, лишь коротко бросила "еду" и отключила звонок. До приезда Радмилы был минимум час, мне безумно не хотелось бродить по ночному коттеджному поселку, поэтому я осталась с ней. Как она плакала. Я не подозревала, что в человеке может быть столько жидкости. Она трогала пальцами мое лицо, будто впитывая в себя его очертания, сжимала меня в объятиях, беспрерывно целовала и что-то шептала. А я сидела абсолютно безмолвно и не шевелясь. У меня не было сил. У меня их просто не осталось. Было ощущение, будто я наблюдаю за всем этим со стороны, будто это происходит не со мной. Когда приехала Радмила, я взяла рюкзак и повернулась к Наташе, смотря на нее пустыми и красными глазами: - Мне пора. Я не знала, что мне сказать. Я не знала, надо ли мне вообще было что-то говорить. Было смешанное ощущение понимания и предательства. С одной стороны я осознавала слова, что она говорила. О семье, о ребенке. Черт, я сама еще ребенок, кого я могу воспитать?! Но с другой - она же любила меня. Она, наверное, действительно единственная, кто искренне меня любил. Семью и друзей я не считаю, это совершенно иное. И она отказалась от меня. От нас. Она отпустила меня, позволила мне уйти. Наташа смотрела на меня опухшими от слез глазами, периодически все еще всхлипывая и вздрагивая, потом резко притянула меня к себе, уткнувшись носом в мою шею и глубоко вдохнула. - Прости меня. Ненавидь меня, забудь меня, делай что хочешь, только, пожалуйста, не думай, что я говорила неправду. Я люблю тебя. Я просто не могу по-другому, - шептала она, заходясь в новой истерике. Это страшно. Страшно, когда твоя любимая женщина плачет. Но это она сделала этот выбор. И я не могла ей помочь. Я ушла, тихо закрыв за собой дверь. Вышла на дорогу и села в машину к Радмиле, которая терпеливо ждала меня. Опустившись на сиденье, я не смогла выдавить из себя ни звука. Подруга молча завела машину и, развернувшись, направилась к выезду из поселка. Когда я добралась до дома, уже светало. Я была счастлива, что родители уехали на дачу. Они должны были вернуться только вечером, так как с дачи собирались сразу поехать на работу. Мне необходимо было побыть одной. Закрыв дверь квартиры, я кинула на небольшой пуфик рюкзак, разулась и прошла в свою комнату, прикрыв за собой дверь. И тут я дала волю эмоциям. Есть такое выражение "реветь белугой". И хоть бедные осетровые абсолютно не имеют никакого отношения к этому афоризму, а речь идет о дельфинах, смысл фразы передан верно. Я и не подозревала, что могу так орать и издавать такие звуки. Я выплескивала все, что было во мне. Я срывала со стен своей комнаты фотографии и картинки, перевернула стол и тумбочку, и, наверное, впервые пожалела, что никогда не занималась боксом, потому что наличие боксерской груши в тот момент очень бы пригодилось. Спустя час метаний, когда уже соседи стали стучать по батарее, явно напуганные моими действиями почти в четыре утра, я опустилась на кровать, закрыв глаза. Я поняла, что полностью опустошена. Во мне не осталось эмоций, во мне не осталось гнева, во мне не осталось ничего. Окончательно обессилев, я зарылась под подушку и заснула. Странно, но, засыпая, во мне жила маленькая надежда, что это все неправда, что это какой-то дурацкий жестокий сон, и что когда я проснусь наутро, все будет хорошо, и главное, она будет рядом. Все еще со мной. Все еще моя. Не полностью, на какую-то малую часть, но моя. Когда я открыла глаза, голова гудела так, будто я побывала на действительно классной вечеринке. Приподняв голову, я огляделась. Комната походила на притон. Повсюду валялись вещи, перевернутая мебель, со стен было сорвано все, что там висело. Память быстро подкинула мне события прошлой ночи, и я вслух застонала. Глаза вновь щипало, но слез не было. Есть, видимо, предел по количеству слез. Мне казалось, что свой я исчерпала лет на пять вперед. Глянув на часы, я тут же подскочила, так как поняла, что если не хочу объяснять родителям, что произошло в моей комнате, мне надо поторопиться все убрать. Через пару часов вернулся отец с работы, следом мама. Они тут же засыпали вопросами, как я провела выходные с "подругой". Угрюмо буркнув, что отлично, я направилась в свою комнату. Я не была готова говорить об этом. Я взяла телефон и увидела около двадцати пропущенных от Радмилы, начиная с полудня. И ни одного от нее. Удивительно, но я была благодарна ей. Лучшим решением для меня было - исчезнуть. Оборвать все каналы связи, контакты, постараться вырезать ее из своей памяти, хотя я прекрасно понимала, что мне это не скоро удастся. Спустя две недели мы вышли на учебу. Если я скажу, что за это время мне стало легче, то совру. Не стало. Мне не стало легче ни на йоту даже через месяц. Даже через два. Даже через полгода. Я плохо помню то время. Я не помню каникул, праздников, не помню, что делала, о чем разговаривала с людьми. До этого у меня было много друзей, точнее, товарищей. Особенно в институте. Ко мне тянулись люди. После того, что произошло, я никого не подпускала. Я отстранилась от всех, я даже пыталась оттолкнуть Радмилу, но она терпеливо сносила мои истерики, мое хамство, мое поведение. С родителями было сложнее. Я не могла им объяснить, что со мной, они видели только внешнюю сторону происходящего, поэтому всерьез стали беспокоиться, что я употребляю наркотики. Моя агрессия, апатия и потеря в весе заставили их подозревать, что их любимая и единственная дочь - наркоманка. Мне было смешно, когда мы сидели у кабинета врача, отец сурово молчал, а мама теребила в руках платочек. Зато как они выдохнули, когда врач сказал, что никаких следов наркотических веществ не было обнаружено. Но снова напряглись, когда он поставил другой диагноз - депрессия. Правда? Это было так удивительно. Потом доктор сказал, что рекомендовал бы обратиться к психотерапевту, что с такими вещами лучше не шутить. Я закатила глаза и, поблагодарив его, выволокла из больницы родителей, сказав, что сама разберусь со своими проблемами. Вечером отец пришел ко мне в комнату, когда я лежала уже в привычной для себя позе - вытянувшись на кровати, с плеером, и уставившись в потолок. Я вынула наушники и села на кровати, вопросительно уставившись на него. Отец покашлял, пошевелил седыми усами и спросил: - Я присяду? Ты не против? - я отрицательно покачала головой, двигаясь, чтобы освободить ему место рядом с собой. - Что-то случилось? - спросила я, выключая плеер. - Это ты мне скажи, - я видела, как отец нервничает и это даже смешило. Он никогда не устраивал мне "воспитательных бесед", поэтому я совершенно не знала, чего ожидать от его визита. - Со мной все в порядке, - повторила я заученную фразу. Я так натренировалась говорить ее спокойным голосом, что мне вполне можно было дать Оскар за эту роль. Внутри меня все сжималось, у меня в душе была выжженная земля, покрытая золой, но на моем лице было написано лишь безразличие. - Ира, ты знаешь, я не умею говорить всяких красивых и умных слов, я не профессор, и вряд ли уже могу рассказать тебе что-то, чего ты не знаешь, - вздохнул отец, - но ты моя дочь. И я вижу, как тебя что-то будто гнетет. Ты не улыбаешься, никуда не ходишь. Людей в двадцать лет дома не увидишь, а у тебя все развлечения - визиты Радмилки. Что с тобой? Я боюсь за тебя. И мне страшно, что я не могу тебе ничем помочь, - сказал он и посмотрел на меня. В его глазах стояли слезы. У моего отца. У человека, жестче которого в некоторых моментах я не встречала. И он говорил так искренне, что я разозлилась на себя, что доставляю им столько хлопот и переживаний, - мать уже который день не спит, ворочается. Не говорит ничего, но я же не слепой и не глухой. Что с тобой? Скажи мне, доченька. Есть что-то, что тебя гнетет? Я помолчала с минуту. Потом решила, что вряд ли будет еще хуже. Я и так была на самом дне. Поэтому, вздохнув, я грустно улыбнулась: - Есть. Только это меня не гнетет. Это меня убивает, - после моих слов мне показалось, что отец вздрогнул. - Это все-таки... - Нет, не наркотики, пап. Ты же знаешь, я всегда была против этого, - проворчала я. - Ладно. Уже легче. Тогда что с тобой? И я рассказала. Я рассказала всю эту кучу чертовой правды, которая произошла со мной за последний год. Опуская, конечно, особо интимные подробности. Он слушал внимательно, иногда присвистывал, иногда хмурился. Но что было удивительно, я не увидела на его лице неприязни или презрения, когда призналась, что его единственная дочь - лесбиянка. Когда я закончила свой долгий рассказ, отец хмыкнул. - Ну ты даешь, - сказал он, - я и не подозревал, что в твоей жизни творится такое. Как ты... Как ты справляешься? Знаешь, я уже не молодой, но помню, каково это - когда тебе разбивают сердце. - Правда? - я подняла брови. Неужели отец решил рассказать мне о своей какой-то печальной истории любви? - Конечно. Мы с твоей мамой поженились, когда нам было по двадцать пять. Как этой твоей Наташе, - мне резануло ухо фраза "твоя Наташа", но я промолчала, - до этого я был влюблен в девушку, мы даже собирались пожениться. - И что произошло? - Она вышла за другого, - пожал плечами отец, - за более богатого, более солидного. - И ты страдал? - Еще как, - усмехнулся отец, - год я ни на кого не смотрел, не мог просто. Потом понемногу становилось проще. А потом я встретил твою маму. И тогда полюбил уже по-другому. - По-другому - это как? - По-настоящему. По-взрослому. Осознанно. - Ты считаешь, что мои чувства и переживания - это лишь дело возраста? - напряглась я. Отлично, он думает, что я подросток. - Нет, я этого не сказал. Я тебе лишь рассказал свою историю. Ты просто пойми, что все раны затягиваются. Рано или поздно. И может ты сейчас не готова в это поверить, но ты сможешь пойти дальше. Когда придет время. Я молчала, уставившись в пол и обдумывая его слова. - И ты не ненавидишь меня? - спросила, наконец, я, боясь взглянуть на отца. - За что я должен тебя ненавидеть? - его густые брови взлетели вверх. - Ну... Из-за того, что мне нравятся... женщины, - я смогла, я снова это сказала. Я сказала своему отцу, что я лесбиянка. Отлично. - Мне они тоже нравятся, - усмехнулся он, - мама знает? - Нет, что ты. Мне кажется, она с ума сойдет, - подняла я руки, активно жестикулируя. - Ладно. Пока не говори. Я думаю, ее надо немного к этому подготовить. - Что? Как? Что ты собираешься делать? - заволновалась я. Еще не хватало, чтобы отец ей об этом сообщил. - Не переживай, я ничего ей не скажу. Просто доверься мне. - Точно? - Точно. - Ладно. Тебе я верю. - Вот и хорошо. А теперь ложись спать. Выспись хорошенько. Все пройдет. Ты сильная девочка, ты со всем справишься, я знаю. Поцеловав меня в лоб, отец вышел из комнаты. Как бы слова отца не были верны, как бы я не хотела действовать так, как диктовал разум, я не могла. Через пару месяцев я нашла себе отдушину - я стала ходить в спортзал. Я выматывала себя почти каждый день на тренировках после учебы и работы. Первый месяц мое тело жутко болело и сопротивлялось. Тренер следил за мной, так как я особо спортом никогда не увлекалась, и такие нагрузки были просто опасны для здоровья. Когда я привыкла, стало проще. Из зала я выходила мокрая и с гудящими, а иногда и дрожащими мышцами. Со стороны, наверное, было похоже, будто я готовлюсь к олимпийским играм. А я всего лишь хотела спать. На протяжении этих месяцев у меня были проблемы со сном. Я могла проваляться всю ночь и так и не сомкнуть глаз, размышляя, вспоминая, прокручивая все в голове. А после тренировок сил на это не оставалось. Я буквально падала на кровать и тут же засыпала. Бонусом к избавлению от бессонницы стала фигура. Черт, я раньше и не предполагала, что могу выглядеть... так. Тренер прописал мне режим питания, индивидуальную диету. Конечно, я часто ее нарушала, но учитывая, сколько времени я проводила в зале, это было незаметно. Вместо впалого живота у меня появились очертания пресса со всеми мыщцами - линиями "кубиков", косыми, верхним прессом. На руках появился рельеф бицепсов и трицепсов. Я боялась, что стану похожей на тех огромных женщин-бодибилдерш, но тренер заверил, что такого не случится. Моя задница стала настолько упругой, что об нее можно было действительно повредить руку, если шлепнуть. Я уже не выглядела настолько тощей, как раньше, хотя в общем осталась довольно худенькой, только смотрелось это все гармонично. Правда груди как не было, так и не стало. Но я особо не переживала по этому поводу. Потом, когда прошел почти год после того, как мое сердце было разбито самым жестоким образом, в самом начале летних каникул я уехала из города к родственникам в поселок у моря. Поняла, что просто не смогла бы находиться в местах, где все напоминало о ней, пока занята только работой. Пока были экзамены и сами семестры, днем я отвлекалась учебой. Я выполняла все обязательные задания и брала дополнительные. Студенты на меня смотрели как на идиотку, а преподаватели не могли нарадоваться, хотя мне казалось, что они тоже меня слегка опасались. Ненормально это, когда студентка приходит и требует дополнительную тему для реферата. В итоге я уехала в деревню и два месяца после закрытия сессии провела там, наслаждаясь морским воздухом и природой. Я запрещала себе думать о Наташе. Я сжимала кулаки до боли, как только мои мысли касались ее. А они касались ее часто. Когда я видела что-то потрясающее, я представляла, как я бы ей рассказывала об этом. Когда меня что-то заинтересовывало, я воображала, что бы она сказала по этому поводу. Она жила внутри меня, связав меня невидимой нитью с собой. И я не могла это оборвать. Если днем я еще могла как-то это контролировать, то во сне подсознание отыгрывалось за то, что я так упорно давила в себе эти чувства. Она снилась мне почти каждую ночь. На протяжении всего этого года. Это было невыносимо. Иногда она смеялась во сне, а ее ямочки сжигали мое сердце. Иногда она плакала. Тогда я тоже просыпалась со слезами на глазах. А иногда мне снилось, как мы занимаемся любовью. Тогда я чуть ли не подскакивала с кровати, находясь в состоянии крайнего возбуждения. Вернувшись в город, я стала больше походить на человека. В том плане, что я стала выходить куда-то, кроме дома. Я поблагодарила родителей за терпение и попросила у них прощения за то, что доставила им столько беспокойства. Извинилась перед Радмилой, поблагодарила и ее, за то, что она настоящая подруга и за столько времени она не отвернулась от меня. Надо отдать ей должное - за целый год она ни разу не попыталась меня допросить, что же конкретно произошло той ночью. Зная характер Радмилы, я предполагала, как ей сложно держать язык за зубами и не задавать вопросов. Но она делала вид, будто ничего не было, будто ничего не произошло. Она старалась отвлекать меня, рассказывала о чем-то, таскала меня с собой куда угодно, лишь бы я вытащила свою задницу из квартиры, ставшей местом моего заточения. Она знала, что я расскажу ей, когда буду готова. И я поделилась с ней только спустя столько времени. Год, целый год прошел с той чертовой ночи, которая сломала меня. Я все рассказала подруге и чуть не упала, когда увидела слезы в ее глазах. - Чего ты ревешь? - настороженно спросила я, на всякий случай отодвигаясь от нее. - Не знаю, - прохныкала девушка и вытерла нос, - это все так грустно. Она же любила тебя. А ты ее. Вы должны были быть вместе. - Ну извини, - грустно усмехнулась я, - у нее уже наверное сын или дочка, она готовит этому Пете пироги, стирает его белье и они счастливо обнимаются, склоняясь над колыбелью. - Ты ее ненавидишь? - Кого? Наташу? - подруга кивнула, шмыгнув носом, - нет. За что мне ее ненавидеть? Я думаю, ей тоже было больно и плохо. Ладно, я надеюсь, что ей тоже было больно и плохо. Но у каждой из нас своя дорога. И я тут ничего не поделаю. - А ведь вы могли бы... - Хватит, - оборвала я ее, - я больше не хочу говорить о ней. Я больше не хочу обсуждать ее. Я больше не хочу думать о ней, - сказала я твердым голосом. - Ты очень изменилась за это время. Очень, - призналась девушка. - Это было неизбежно. Я перекраивала себя заново. Я не думала, что так бывает. Я не думала, что так будет со мной. Я вообще считала, что любые амурные передряги никогда меня не коснутся. Ты же знаешь, что я всегда всех держала на дистанции. - Знаю. - Но тут я дала маху, конечно. Дала слабину, и это вышло боком. - Ты теперь считаешь, что любить - это "дать слабину"? - подняла бровь Радмила. - Я теперь считаю, что не хочу больше об этом думать. Я достаточно пострадала. Хватит. Пора идти дальше. - Ну, в твоем новом образе это будет несложно, - хмыкнула она. - Думаешь? - я ухмыльнулась, зная, что Радмила говорит правду. Я остригла волосы, оставив их даже не достающими до плеч. Они еле закрывали позвонки на шее. Окрасила в более насыщенный светлый цвет, сделав модную тонировку у корней. Так что теперь я была практически настоящей блондинкой. Также сменила саму прическу, а не только длину и цвет. Боковой пробор разделял волосы надвое, левую часть я часто убирала за ухо, а правая немного закрывала лицо. Не буду кривить душой, я стала очень привлекательной. Я это отмечала и сама, глядя в зеркало, и меня в этом убеждали заинтересованные взгляды, направленные в мою сторону. - Ну и что ты будешь делать теперь? - спросила Радмила, глядя мне в глаза. - Что ты имеешь в виду? - Ну... Свидания, встречи, новые отношения? - О, нет-нет-нет. Никаких отношений, никаких историй, ничего такого. Не в ближайшее время точно, - замахала я руками. - Ну ладно, я рада, что ты "вернулась". Я скучала по тебе, - улыбнулась Радмила и обняла меня, - ты точно в порядке? - спросила подруга, чуть отстраняясь. - Да, в полном. Столько времени прошло. Я в порядке, - откровенно солгала я. Я не была в порядке. Хотя если сравнивать с тем, что было несколько месяцев назад, тогда, конечно, можно было сказать, что я вполне себе неплоха. Но я не ощущала главного - я не чувствовала себя счастливой. Я не получала удовольствия от того, что я делала, я не чувствовала эмоций радости, смеялась я по большей части из вежливости. У меня будто не было эмоций, как будто когда она ушла, она забрала все мои чувства. Вместе с моим сердцем. Я достигла невероятных успехов в способности играть себя. Люди вокруг даже не догадывались, что я перед сном также "видела" ее, а утром, первое, о чем я думала, тоже была она. Я не знала, как она переживала этот период, но если ей хотя бы на сотую долю было также плохо как мне, то я ей искренне сочувствовала. Потому что жить и ощущать себя каким-то роботом - это настоящая задница. Но важным было другое. Мой план по отвлечению начал давать трещины. Даже будучи физически вымотанной, я не могла избавиться от мыслей о ней. Каждую ночь, каждую чертову ночь, если я не засыпала сразу, в моей голове проносились мысли о том, что было бы, если бы все сложилось иначе. Если бы она тогда согласилась, если бы сказала мне "да". Перед моими глазами мелькали картинки ситуаций, которым не было суждено произойти. Вот я помогала ей в первые месяцы беременности, делая бутерброд с вареньем и шпротами, потому что она хотела именно такой бутерброд, вот я бегала ночью по подъезду, отскребая штукатурку, потому что ей неожиданно захотелось ее понюхать. Вот я гладила ее по голове, в то время как она мучилась от тошноты, потому что токсикоз никак не проходил. Вот мы ходили по магазинам, покупая то, что будет необходимо в первые недели после рождения ребенка. Вот я сидела, жутко нервничая, в родильном отделении, мысленно повторяя "давай, моя девочка, ты сможешь, я так тебя люблю". И как мы, мы с ней любовались только появившимся на свет младенцем. Я видела эти ситуации настолько четко, будто действительно пережила все это. Я знала, что любила бы этого ребенка так же сильно, как и ее. И я бы делала все и даже больше, чтобы они ни в чем не нуждались. Каждый раз я прокручивала эту непрожитую жизнь в своей голове. И, странно, но это будто давало мне сил. Я жила в своих фантазиях, в своих мечтах. Только там я могла быть с ней. Я понимала, что это не совсем нормально. Ладно, это была полнейшая чушь, но для меня это было лекарством. Которое не лечило болезнь, но снимало симптомы. Я не хотела ни с кем говорить о ней, потому что в моих мыслях мы все еще были вместе. В той, другой, непрожитой жизни. Я никогда раньше не думала, что столкнусь с подобным. Я слышала, что некоторые люди сходили от любви с ума в буквальном смысле этого слова. Возможно, я тоже напоминала сумасшедшую, но я знала, что это пройдет. Я знала, что я это выдержу и смогу идти дальше, я обязательно смогу.