Самое настоящее проклятие

«Что из себя представляет Сириус Блэк? Он хам, мажор, болтун и мерзавец в одном флаконе ало-золотой расцветки. Его самомнению может позавидовать любой из министров магии. Его наплевательскому отношению к правилам может позавидовать какой-нибудь бессменный обитатель Азкабана. А ещё он псих, конечно. Слетевший с катушек дружок Поттера. Он преследует меня, как длинная тень или запах взорванной навозной бомбы, или ночной кошмар. Он постоянно несёт горячечную гомосечную чушь. Он домогается меня, как юную подвыпившую девицу. Мне отвратительно всё, что связано с этим извращенцем, его наглые шутки, намёки, да и какие уж там намёки, его грязные домогательства… И сам он мне омерзителен до колик…»  — как-то так, вероятно, думал Снейп (и, несомненно, лгал себе безбожно) когда злющими сощуренными глазами напарывался на меня посреди громко шевелящего ножницами и лопатами народа. И каждый раз Снейп мысленно проклинал ещё и Сохатого с его «очень ценной» мантией, которую мой неунывающий товарищ предлагал Эванс «подержать». Может, он в своих мыслях использовал другие слова, не те, что я вообразил, но смысл от этого не меняется — совсем не нравлюсь, вот ни капельки? Впрочем, даже его молчаливая ярость, выражавшаяся в ядовитых, полыхающих презрением взглядах, не была бесконечной. И вскоре Снейп предпочёл сосредоточиться на обрезании чёрных веток. Я больше не встречался с ним глазами, хотя это не спасло его от зоркой слежки с моей стороны. — Что ты ему сказал? — спросил я, удержав Люпина за локоть. Я был порядком удивлён и заинтригован, заметив этих двоих рядом. — Ну? Римус машинально попытался сделать ещё один шаг, но когда ему это не удалось, повернул голову и уставился на меня. Вот не знаю, какое было лицо у меня, но, вероятно, не слишком приятное и беззаботное.  — О чем вы со Снейпом говорили сейчас? — чётко повторил я свой вопрос, дёрнув подбородком в сторону слизеринца, торчавшего перед свежеобрезанным небольшим деревом. Кадки с безлиственными стволами в два ряда стояли по всей теплице. Те, которые стояли ближе к двери, пестрели красными шарфами крутившихся вокруг учеников, а дальние кадки — зелёными шарфами. Лица у большинства травологов — и цвет шарфа тут не имел никакого значения — были довольно кислые.  — Что? Я просто… — Римус пожал плечами, — Я сказал «привет» и спросил не нужна ли кому помощь с той стороны теплицы. Хотя там большинство слизеринцев, конечно, — он дёрнул уголком рта, будто хотел усмехнуться, но выглядело это грусновато, — они ведь тоже люди. В общем, Северус был… немногословен, так что я… Я отпустил Римуса, но он продолжал стоять на месте и изучающе смотреть на меня, держа ножницы за одно кольцо. Возможно, он хотел мне рассказать, что ему ответил Снейп (хотя и так было понятно — что), или Лунатику было интересно, о чём я думал. В этот момент из приоткрытой двери в теплицу влетел поток морозного воздуха, и я, ругаясь и переступая с ноги на ногу, начал хлопать себя по голым плечам, сбивая гусиную кожу. Конечно, под поучительные комментарии неприлично довольного гриффиндорского старосты: «ну, я же предупреждал. Зима — не лучшее время для того, чтобы расхаживать полуодетым». В этот же момент на меня посмотрел ещё один человек, помимо смеющегося Люпина. Он обернулся в поисках источника прохладного ветерка, колыхнувшего его мантию — человек, который минуту назад скривил морду и послал Римуса с его вежливостью, с его добрыми намерениями, как минимум, к Мерлину за подштаниками. И который, вероятно, испытывал жгучее желание снова придушить Джеймса, а потом запустить в меня каким-нибудь ужасным заклятием. Чёрные глаза встретились с любопытными моими, недоумённо мигнули, а потом, словно тролльи плоские ступни или танковые гусеницы, прошлись по холодным плечам, груди с изображением преследующей снитч волчицы, по животу и ногам. И хотя нас со Снейпом разделяло шагов пятнадцать, я чувствовал почти физическое давление от этого медленного прямого разглядывания. Я перестал хлопать и растирать себя, потянулся, сцепив руки над головой, и встал боком, чтобы Снейп смог оценить меня и в профиль. Заценить мою задницу. И икры ног. И как перекатываются мышцы под голой кожей. И что-нибудь ещё в этом роде. Ведь есть же на что посмотреть?! Римус вопросительно вскинул брови, потому что я повернулся к нему лицом. Промычав ему что-то бессмысленное и бодрое, я искоса, из-под ресниц продолжал осторожно следить за Северусом. Не спугнуть бы. Он на секунду взглянул в сторону — группа слизеринцев у соседнего дерева больно расшумелась — и снова, медленно, будто нехотя, будто во сне, повернул лицо ко мне. Мне чудились тусклая розовая краска на его щеках и какое-то чувство в крепко сжатых губах и во всей его неподвижной длинной фигуре. Волна за волной накатывало весёлое, легко кружащее голову возбуждение. Хотелось ещё раз потянуться, до самого потолка, до сладкого хруста в костях, хотелось расхохотаться и взлохматить Лунатику волосы, снова попытатся его отмутузить. Хотелось что-то сделать, ну, хотя бы…  — Кое-что хочу попробовать. Полчаса уже возимся! — наконец, с наигранным возмущением сказал я и отнял ножницы у Римуса, потрепав его по голове, — Дай-ка это сюда! Становилось жарко. Клочьями и пылью падала кора-шелуха, валились ломкие сучья. Я слизнул мелкие капельки пота с верхней губы, наощупь снял с волос короткую палочку (самую обыкновенную, не волшебную) и выкинул её за спину, не отвлекаясь от мощной работы ножницами: чавк-чавк-чавк, клац-клац-клац. Хруст раскусываемой древесной плоти и холодное металлическое щёлканье. Дерево, будто не желая лишаться омертвевших конечностей, царапалось и цеплялось за майку, норовило воткнуться в лицо, но с двумя вооружёнными руками дело шло гораздо веселее, чем прежде. У ног скопилась куча сухих веток, они жалобно трещали и ломались, когда я на них наступал. Чихнув от забившегося в нос сора, я крутанул ножницы на пальце и резво вскочил на край горшка. Горшок слегка шатнулся подо мной, днище на мгновение оторвалось от пола, заставив взмахнуть рукой, будто здороваясь с кем-то. Это было несмертельно, однако эффектно, я бы даже сказал — эффективно (смотря какую цель преследовать). Потеплевшими от движения лопатками я чувствовал взгляды Петтигрю и Люпина, пробормотавших «ого» и «что ты делаешь?!». И взгляд промолчавшего Снейпа (впрочем, если он даже что-то и буркнул себе под нос, то стоял слишком далеко, чтобы я это услышал). Всунул между лезвий верхнюю ветку (она всего дюйма три не дотягивала до белого потолка теплицы). Ножницы оставили на толстой бугристой коре следы и соскользнули вниз, с силой отбросив руку. От неожиданности левой рукой попытался схватиться за воздух — лишь крепче стиснул римусовы ножницы. Быстро шагнул по узкой кромке горшка, чувствуя, как она впивается в подошву. Вообразил себя канатоходцем. И будто подо мной пропасть, полная кипящей лавы, а не два жалких фута до пола. Упасть в кипящую лаву или навернуться с цветочной кадки — это было одно и то же, если на глазах у Снейпа. Сделав два шага на дрожащих от напряжения ногах, я удержал равновесие и выдрессированную в своё время мамочкой непринуждённую осанку, точно как у профессионального воздушного циркача. И безмятежное лицо — самое главное, ведь какой толк напрягаться, если это, чёрт возьми, видно? Через несколько мгновений упрямая ветка, похожая на куриную лапу, падая, ударила меня по плечу. Спрыгнув на хрустнувший пол, я расслабленно кинул одну пару ножниц в землю рядом высоким и прямым, похожим на подпорку полога над моей кроватью, стволом и провёл тыльной стороной ладони по пылающему лицу. Начал массировать ушибленное плечо и шею, любуясь проделанной работой, невольно оттягивая приятный момент. Но потом не выдержал и перевёл взгляд от искромсанного дерева в ту сторону, где стоял Снейп. Должен был стоять — его там не было. Я опустил руку и ищуще огляделся. Римус и Питер сидели у соседнего деревца, на кромке горшка. Римус, оставшийся без ножниц, исподлобья неодобрительно поглядывал на меня и вяло вертел в руке грязную перчатку, пока Питер о чем-то ему говорил, ломая тонкий прутик о колено. Джеймс тыкал кого-то тупым концом лопаты, словно первобытный человек — копьём. Рядом с Джеймсом я обнаружил Эванс и Снейпа, и они были похожи как близкие родственники — недовольным выражением лица. Эванс, скрестив руки на груди, ещё долго смотрела на скалящегося Поттера, а затем шлёпнула себя по лбу и закачала головой. Снейп почти сразу отвернулся от него. Он горбился и с остервенением пытался запихнуть руку с ножницами в карман (ножницы никак не лезли), смотрел на разбросанные ветки и комья земли у ног и не замечал мои отчаянные мысленные оплеухи. Я передёрнул плечами и глянул на Питера с моей мантией и мантией Поттера в руках. Снова становилось прохладно. Честно говоря, Травология кое в чём гораздо лучше Чар или любого другого урока, который проводится в кабинете. Ты не прикован к одному месту и можешь свободно перемещаться от двери до противоположной стены, имитируя дикую заинтересованность во всём, что происходит. Можешь походя ткнуть в бок недруга или запихать какую-нибудь дрянь за шиворот недотёпе-однокурснику, можешь свободно шепнуть пару слов кому-нибудь на ухо, проходя мимо с защитными перчатками в руках, или проследить за кем-то, не вызывая подозрений остановившимся на худой спине взглядом. Натыкавшись лопатой в Маклаггена, Джеймс потопал ко мне. И, несмотря на всё, что я говорил сейчас о достоинствах Травологии, Сохатый, судя по тонкой улыбочке, уж точно подметил куда мои разочарованные глаза скашиваются. Явно не в сторону Эванс или, упаси Мерлин, Стебль. Если б я, несмотря на все свои нынешние подвиги по уходу за деревьями, прослыл учеником усердным, то мир бы тотчас же сошёл с ума. Стал бы таким же безумным, каким, вероятно, считает меня Снейп. Он не так уж и не прав, потому что нормальный здравомыслящий человек не стал бы влюбляться в этого ужасного невыносимого…  — Эй, хватит на него глазеть! …засранца. Поттер с размаху повис на моей шее — сквозь ткань я почувствовал приятное тепло его бока — и затараторил подтрунивающе:  — Ты же хочешь подойти поближе? Хочешь? Так чего коленками дрожишь, как первокурсник перед Филчем? Он боднул мою голову своей и, вопреки сказанным словам, тоже немигающим совиным взором уставился на Снейпа.  — Я не «дрожу коленками», но он будет невероятно зол, если я так сделаю, — ответил я сквозь зубы, повернул лицо к Джеймсу и поймал его одновременно скептичный и любопытный взгляд, — он хочет, чтобы я играл в этом театре грёбанную роль тайного поклонника. Пояснение вышло натянутым, а ухмылка — кривая и ни черта не весёлая. Джеймс некоторое время молчал и задумчиво чесал бок.  — «Он будет», «он хочет», — повторил он мои слова, наклоняя голову то в одну то в другую сторону, и, проведя пятернёй по моему затылку, буркнул: — и когда ты успел стать таким послушным?  — С тебя беру пример, мистер «хочу-чтоб-меня-отругали»! — откликнулся я, глядя на его поднятую в жесте удивления руку, — надо же, ты действительно думаешь, что Эванс когда-нибудь не выдержит и отшлёпает тебя? Когда мои ехидные взгляды не подействовали, я просто пнул его коленом под зад. Джеймс со смешком отцепился от меня, вытащив пальцы из моих волос, и, потоптавшись на месте, продекламировал мне в ухо, складывая ладонь рупором:  — У каждой команды по де-е-еся-а-ать очко-о-ов! А снитч ещё не появля-а-ался на по-о-оле-е… — Тут он перестал подражать пафосному голосу спортивного комментатора, встрепенулся, крепко ударил меня по загривку и горячо зашептал: — Ну, правда, правда же, скажи! Эта девушка такая… — его лицо побагровело и приобрело мечтательное выражение, — такая удивительная… поразительная! И она такая… ну, ты понимаешь?! Такая… Я закашлялся, плохо маскируя смех. Джеймс перестал молотить меня по шее и с весьма оскорблённым видом оттянул мою майку.  — Как?! Ты мне не веришь?! Я умоляюще воскликнул, поднимая руки и выпучивая глаза:  — Верю, Сохатый! Но и ты мне поверь: я, ей-Мерлин, не выдержу очередного перечисления всех превосходных качеств Лили Эванс! Пожалей-ка меня, да?! Джеймс фыркнул:  — Да ну тебя! О романтике вообще лучше говорить с Римусом, — он возвысил палец, — Вот уж кто понимает всю прелесть прогулок под луной! Джеймс намекающе заиграл бровями.  — Он-то понимает… конечно, понимает, — согласился я, скрещивая руки на груди, — больше меня понимает! Мы захихикали на всю теплицу, как два заполучившие кучу золота гоблина. — Ну-ну, по-моему, Снейп совсем не понимает своего счастья, — немного успокоившись, проговорил Поттер. Лениво ковырнув мизинцем в зубах, он бросил взгляд на Люпина и Петтигрю, которые поднялись со своего тёпленького места и зашагали к нам. И снова с провокационной улыбкой придвинулся ко мне, устроив руки на моём плече, чтобы было удобнее бормотать на ухо и, сотрясаясь от смеха, утыкаться в плечо лбом. — Ты представь, Бродяга, если б я влетел на метле в гостиную, через окно? Или, допустим, если б начал отнимать родительские посылки у младших курсов? Или просто назвал Снейпа Нюнчиком? Конечно, Эванс в любом случае на меня бы накричала, но из-за последнего она в любое время дня и суток готова меня живьём закопать! Стоит мне направить на него палочку, она… как будто трансгрессируется, с криками: «ты что творишь, Поттер!» — он помолчал, поскрёб подбородок, — Это потому что он её друг, верно? Друзья детства и всё такое. Теперь ещё и ты его обхаживаешь, как муха э-э… медовый пирог. Удивительно. Удиви-и-и-ительно. Последнее слово Джеймс произнёс особенно тягуче и нежно, закатывая глаза, будто в мыслях уже видел себя священником, венчающим на нашей со Снейпом свадьбе, «прошу поменяйтесь кольцами», «объявляю вас мужем и э-э… мужем», «теперь можете поцеловаться, дети мои». Я издал звук возмущения и спихнул с себя руки Поттера.  — Ох, мало я ржал над тобой и твоей великолепной Эванс! Дерьмо! — отвернулся к остриженному дереву (вот ведь сучёныш. Ослеп бы что ли от того, что на меня посмотрел…), хотя один фиг, уже смутился, как пресловутый первокурсник, — Дерьмо! Так я не только страдаю по Снейпу, так ещё и обхаживаю его?! О, на себя глянь, мистер «я-никогда-не-нарушаю-правила-когда-рыжая-зануда-смотрит-на-меня»! На одной из обрезанных веток набухла зеленовато-прозрачная капля, как мутная слеза. Поддавшись порыву, я сделал несколько шагов и услышал как позади резко втягивает воздух Джеймс. Если сейчас обернусь, будет у него виноватое лицо? А впрочем, всё равно, пусть хоть ржёт во всю глотку. Лишь бы больше палочку на него наставлял, ради того, чтобы Эванс, как джинна из лампы, вызвать. Я молча ткнул в вытекающую из дерева жижу и слизнул её с пальца. Горько, язык вяжет. Может, зря я Снейпа сучёнышем-то назвал?  — Подойдите, подойдите все сюда! — закричала Стебль, замахав небольшой растрёпанной книжкой, ровно в тот момент когда я закончил плеваться и вытер рот. Джеймс сказал, что он-то точно эту гадость пробовать не будет, и потащил меня и остальных поближе к Эванс к Стебль. Вокруг профессора назревала небольшая толкучка, но Джеймс воспринял это как вызов и, поработав локтями, пробился к Эванс в передние ряды. Эванс (ну, нет, куда ж от неё денешься), глядя на его великие старания, ещё раз закрыла себе лицо рукой, но, вероятно, всё-таки она смех сдерживала, а не злилась. Снейп оказался сзади, за нашими спинами. И каким образом я догадался об этом? Шестое чувство подсказало, или глаза у меня на затылке прорезались? Но в какой-то момент я оторвал глаза от рисунка кустистого дерева — дерево с длинным латинским названием в книжке Стебль то покрывалось листьями, то лишалось их, то, голое, розовело крошечными нарисованными цветами и снова, и снова — и начал крутить головой. И, не думая увидеть чего-нибудь интересное, вдруг заметил: слизеринец остановился аккурат на том месте, где я только что толкался и перешучивался с Джеймсом. Он стоял и смотрел, падла, на обрезанное мной дерево, не вынимая рук из карманов и не двигаясь. С полминуты, наверное. Так я взглядом его лопатки и прожигал (после того, как справился по очереди с отвисшей челюстью и торжествующей похабной ухмылкой), пока тот не поплёлся к остальным, к своим. Лица не разглядел. А до жути любопытно было о чём он думает. Что из себя представляет Сириус Блэк? Хам, болтун и мерзавец. Весьма привлекательный, смею заметить, мерзавец. Не так ли, Нюниус?! Поттер повернулся ко мне и вопросительного ткнул локтем.  — По какому поводу маньячная рожа? — спросил он и тоже начал вертеть головой в разные стороны, но, конечно, уже ничего выходящего из ряда вон не увидел. Тем временем профессор Стебль копалась в стопке старых блеклых и новых блестящих книг.  — Я хочу показать вам некоторые азиатские виды этого растения, — проговорила она, — их не выращивают в Хогвартсе, но это очень интересная тема… — она, отложив последнюю из книг в сторону, растерянно поправила остроконечную шляпу и через секунду снова её поправила, и, когда собиралась поправить шляпу в третий раз, совершенно сбив её на бок, вдруг стукнула ладонью по стопке и воскликнула, — Ах, точно! Я оставила этот справочник в другой теплице!  — Эй! — тут же заорал Поттер, оторвавшись от попыток развести меня на рассказ о моей ухмылке, — то есть… Профессор! Мэм! Давайте, я схожу! Я могу сходить! Выкрикнув это, он выразительно подмигнул Эванс. Но Эванс не оценила. Видимо, припомнив слова своей подружки на счёт того, что Поттер из кожи вон лезет не в последнюю очередь ради рыжего зрителя, она обморочно закатила глаза, прижала руку ко рту и сделала вид, будто её сейчас стошнит.  — О, дружище, она хочет от тебя ребёнка, — хихикнул я, и похлопал Джеймса по плечу, — я поражён, какой тонкий намёк! Эванс стояла слишком близко, чтобы мой комментарий остался незамеченным. Она попыталась убить меня гневным взглядом, потом скривилась и пробормотала, что чувство юмора Блэка всегда крутится вокруг одного органа, и ничего другого придумать он не может!  — Гм… Да-да, — Стебль нашла прыснувшего Джеймса умильными блестящими глазками и, в который раз поправив шляпу, неуверенно проговорила: — но вы… так легко одеты, мистер Поттер. Так что, Мистер Поттер, вы… Боюсь, вы замерзнете. Она, видимо, только сейчас заметила присутствие на уроке двух гриффиндорских стриптизёров-любителей и неодобрительно покачала головой.  — Я могу и одеться! — быстро сказал Джеймс, заискивающе улыбаясь, но профессор уже отвернулась от него и серьёзно оглядывала остальных учеников с гриффиндорской стороны и учеников со слизеринской стороны, между которыми оставался небольшой промежуток. — О! — радостно воскликнула Стебль, — может, вы сходите за справочником, мистер Эйвери или вы, мистер э-э… Снейп? Мистер Снейп? Снейп всего лишь хотел поднять воротник — я, как и профессор, смотрел на кучкующихся слизеринцев — но застыл и опустил руку. Может быть, по его плащу и плакала помойка, но выглядел он всё же гораздо теплее, чем яркая рубашка Джеймса.  — Да, мэм, — сдержанно произнёс Снейп, когда молчать было уже неудобно и на нём скрестились взгляды. За этой сдержанностью могло скрываться что угодно, от раздражения, до радости. Выслушивая указания Стебль куда идти и как выглядит искомая книжка, он так и не глянул ни на Эйвери, которому, кажется, хотел что-то сказать до того, как заговорила Стебль, ни в сторону гриффиндорцев, где бурчание Поттера становилось все громче, не столь искреннее, но демонстративное. Я видел, как прячет улыбку в ладони Эванс, искоса поглядывая на застёгивающего рубашку недовольного Джеймса. Снейп не успел дойти до двери, как я бросился к Петтигрю и выхватил у него свою мантию. Уже находясь в активном поиске дырки для головы, я услышал хлопок двери и почувствовал ток холодного воздуха, прошедший по ногам. Я резко сдёрнул мантию вниз, ободрав уши, и, проморгавшись, выпалил:  — Профессор, можно выйти? Да, в последнее время это случалось слишком часто, так что по теплице прошли скомканные смешки. Не так много дней прошло с урока Чар, на котором я отпрашивался дважды. И наверняка, многие запомнили давнишнее заявление Сохатого на зельеварении, мол, я на холодном подоконнике пересидел. А может они, эти смеющиеся люди, и понимали что-то. Понимали вслед к кому я иду. Мерлин знает зачем, наверное, чтобы хорошенько надрать Снейпу зад, уж точно не для того, чтобы с ним целоваться, Эванс точно могла догадаться о чём-то — про «надрать зад» — хотя и не успела мне помешать. Джеймс и компания, конечно, сразу разгадала мой замысел (и даже, я думаю, глупенький Петтигрю). Но об этом обо всём я размышлял, когда уже стоял за дверью и разглядывал следы обуви на свежем снегу.