Самое настоящее проклятие

«Ну, ну! Лучше опусти эту опасную штуку, парень. Будь я помоложе, я бы поучил вежливости такого пустоголового кретина, как ты! А сейчас мне нужна моя коза!» Разбитая, глухая улочка с тёмными притихшими домами. Они нависали над головой и крышами съедали небо, оставляя от него узкую неровную полоску. Здесь ветер был тише, чем на площади, не такой зверский. Можно было выпрямиться и попытаться выгрести из-за ворота часть снега. «Так ты из этих, что ли? А-а… Гриффиндор, небось? Ну, конечно, по ночам шляться, да ещё в такую дрянную погоду…» Мы уже несколько минут шли в полном молчании, только снег хрустел под ногами, как старое крекерное печенье. Лучи люмоса с двух палочек на миг осветили рисунок окровавленной кабаньей головы на вывеске. Вероятно, это не самое подходящее место, чтобы прийти сюда посреди ночи, но особого выбора у меня не было. «Парень, не дури, замёрзнешь же к дракклам!» Я топтался в паре шагов от старика, освещая сугроб и край дома. Потом поднял голову и с вялым раздражением уставился ему в спину — высокий чёрный силуэт на фоне облезлой стены в свете чужого люмоса. Даже если я «дурю», какое ему до меня дело? Ему-то что, замёрзну я на улице или нет! И вообще, правильно ли я поступаю? Может, лучше развернуться пока не поздно, послать трактирщика на хрен, и всё же попытаться пробиться сквозь белую мглу и метель к тайному ходу в Хогвартс? Я остановился у входа в Кабанью Голову. Шмыгал носом, дышал на дрожащие руки, очень сухие и неуклюжие. Смотрел, как старик, что-то ворча себе под нос, заводит фыркающее животное в боковую деревянную пристройку. Он открыл дверь, и кислый козлиный запах поплыл над заснеженной улицей. Старик пригнулся и скрылся в тёмном проёме. А я продолжил думать о том, как хорошо было бы прямо сейчас оказаться в собственной спальне, с книжкой в руках и толстым колючим одеялом, наброшенным на босые ноги. Жаль, что мне нет семнадцати, тогда бы я просто трансгрессировал из Хогсмида к заброшенному погребу, и ни за что не поплёлся бы за полузнакомым неприветливым волшебником. Ну…у меня ведь была палочка на всякий случай. Если он спросит меня, чего это я «шляюсь» в ночное время — ничего не буду объяснять. Хватит того, что он назвал меня кретином и гриффиндорцем. Я со злостью всунул руки в рукава. Старик вернулся минуты через две, отметив окружающую белизну второй цепочкой глубоких следов, открыл дверь трактира, зашёл сам и впустил внутрь меня. Я немного замешкался на пороге, залитом жёлтым светом, будто кто-то щедро помочился на доски. Стукнул носком ботинка по косяку, вцепился в дверную ручку, глядя на грязный пол. Кретином я не был, но в самом деле, не знал, что хуже: дрожать от холода на улице или ночевать у чужих людей. И чувствовать эту смесь неловкости, благодарности, стыда и раздражения.  — Ты, дверь закрой! Я поёжился, стиснул зубы, но послушался — делать было нечего. Кинул на старика мрачный предостерегающий взгляд, но трактирщик, кажется, не заметил моего взгляда, тяжело прошагал по небольшой комнате к стойке, и, зайдя за неё, наклонился. Начал чем-то шуршать и что-то переставлять. В комнате догорал камин. Затхлое, пахнущее пивом тепло мгновенно подействовало на меня. По телу прошла остаточная дрожь, ноги ощутимо подкашивались. Я отпустил ручку и с выдохом, до неловкости похожим на стон блаженства, прислонился к двери спиной. Скулы свела зевота. Я сквозь мокрые ресницы глядел, как бултыхается паук на тонких нитях сплетённой в углу паутины, прямо над поставленным у стены веником. Часы, что тёмным запаутиненным пятном висели над стойкой, показывали без четверти три. Вспомнил тот последний отчаянный самоубийственный порыв: простоять у Трёх Мётел до утра, лишь бы не оказаться в дураках. Захотелось зажмуриться и резко помотать головой. Нужно было думать о чем угодно, только не тех горячих мечтах, которые привели меня ночью в Хогсмид — они все были разрушены. Трактирщик кончил возиться с… с чем он там возился — я не видел, да и мне было, честно говоря, наплевать — выпрямился и поставил на стойку бутылку. Я угадал огневиски сначала по форме, которую имела бутылка, потом по зелёной этикетке на пыльном стекле. При свете я мог хорошо разглядеть человека, приведшего меня в свой дом. Я вспомнил ещё на улице, когда старик окидывал меня недовольным, проницательным до шевеления в волосах взглядом — его звали Аберфорт. Но фамилии мистера Козовода я не знал, и вряд ли её знал кто-либо из учеников Хогвартса. Подозрительный тип, этот Аберфорт, мутный, как и стакан, в который он, ловким движением откупорив бутылку, теперь наливал огневиски. Посетители этого заведения тоже частенько предпочитали скрывать свою личность. Я даже несколько сомневался можно ли обращаться к трактирщику «сэр». По виду лет ему было прилично — имелись седые волосы и борода. Морщин было немного, но они сильно врезались в вытянутое длинноносое лицо, делая это лицо суровым и неприязненным. Волосы у трактирщика были встопорщены, а борода висела на груди свалявшимися космами. Глаза у него были голубые — кажется, я уже видел у кого-то похожие, но вспомнить было невозможно — они вопросительного посмотрели на меня, подтвердив мои подозрения: старика определённо не смущало, что я был несовершеннолетним. Он будто бы потянулся за вторым стаканом. — У меня нет денег… с собой, — я едва заставил себя признаться в этом, плотнее прижимаясь к двери и нащупывая палочку (но как она могла мне помочь, ведь ей не наколдуешь и самого потёртого кната). Трактирщик на секунду прервался, а потом снова продолжил наливать огневиски как ни в чём не бывало. Он налил около половины стакана.  — Можешь просидеть здесь до того, как кончится буря, — сказал безразличным тоном и выпил содержимое стакана в три больших глотка. Потом он достал откуда-то засаленную тряпку и в какой-то странной задумчивости начал протирать ею стакан. Я с затаённой тоской глянул на бутылку, оставшуюся на стойке. В животе было пусто и холодно, одним словом, скверно. Но лучше я побуду голодным и холодным, чем, поведу себя как попрошайка, как жалкий человек, ведь я и так уже был вынужден проводить время в чужом доме. Впрочем, моя решимость была не столь крепка, как я себя уверял. Я чувствовал, что силы мои на пределе. И если трактирщик проявит чуть больше настойчивости или, например, предложит принести деньги позже, оставив что-нибудь в залог, то я мог бы пойти на сделку со своей изгаженной событиями этой ночи гордостью. Но мистеру Аберфорту, казалось, было плевать голоден я или нет. Он упорно тёр стакан старой тряпкой, размазывая остатки крепкой жидкости по стеклу. Я подумал, что слышал кое-какие странные слухи о хозяине Кабаньей Головы и, чтобы отвлечься от голодного бурчания в животе и гнетущих мыслей, быстро спросил:  — Это животное, которое я видел на улице… — мотнул головой в сторону, где должна была находится пристройка — оно что, заколдовано?  — Плевать эта сволочь рогатая хотела на зимний холод, — с неохотой отозвался трактирщик. — А ты что, из аврората что ли? — старик язвительно ухмыльнулся. Мне, наверняка, стоило заткнуться — трактирщик имел полное право вышвырнуть меня из теплого помещения в колючий снег. Он бросил тряпку, поставил стакан, не горя, по всей видимости, желанием со мной разговаривать. В ушах ещё звучал тот грубый тон, которым он сказал мне закрыть дверь. Но припомнив недавнюю историю с крысой, я всё же не удержался от вопроса:  — Это был какой-то эксперимент? Вы испытываете новые заклинания на животных? Я читал об этом способе у Гампа и… — я почувствовал, что краснею, поспешно уставился на свои постепенно отогревающиеся руки. Конечно, я не собирался признаваться, что тоже в некотором роде экспериментирую с чарами, промямлил: — так сказать, отрабатывать на животных, собирать информацию… — Авроратский шпиончик, — сердито процедил сквозь зубы старик, пристально вглядываясь в меня своими вовсе не сонными и не пьяными глазами. Потом отвел взгляд и проговорил раздражённо, — мне абсолютно не интересно, как действуют эти заклинания на волшебников и волшебниц, и на магглов…  — Почему? — не понял я, — но что вы тогда собираетесь делать дальше? С этими заклинаниями… Старик посмотрел на меня, как на умалишённого.  — Думаешь, кого-то заинтересуют чары хорошего удоя или крепого копыта, а?! — неожиданно громко спросил он и даже ударил себя по бёдрам, — новые эти чары или истасканные, как подошва башмаков моей прабабки! Что до авроратских бездельников… — он снова неприятно ухмыльнулся, — в своё время не арестовали они того гения, который корпел над новёхонькой формулой трансфигурации, а он, кажется, перевзрывал с сотню лягушек прежде чем начать калечить людей! Мимолётное веселье сошло на нет, на лице трактирщика застыло какое-то мрачное болезненное выражение, но я не понял, что это значило. Старик фыркнул и продолжил:  — Ты думаешь, не прав я, да? Что мало ли чем занимается в своём сарае старый трактирщика — а эти молодцы просто выполняют свою работу? — он испытующе уставился на меня из-под густых бровей, хотя я не ни словом не обмолвился о своих мыслях, опёрся стойку и проговорил тихо и как бы задумчиво, — впрочем, может, и не прав. Времена нынче… говорят, круциатус и империус тоже неплохо отрабатывать на животных. Не знаю, не пробовал! И он взорвался странным, саркастичным и неприятным смехом. Но потом резко прервался, так что несколько секунд тишина звенела. Снова смерив меня подозрительным взглядом, старик сухо заметил:  — Поздно уже. Спать давно надо, а не языками чесать! Он добавил каким-то странным дребезжащим голосом, когда уже стоял в дверях:  — Я просто колдую и приношу пользу своей скотине! И вот где у меня ваши гениальные открытия! Захлопнул дверь, которая вела из общего зала внутрь дома, и я остался в комнате один. Ещё немного помявшись у стены, сел на стул, за ближайший к камину стол, потёр озябшие ноги ниже колен, напряжённо прислушался к скрипу лестницы — трактирщик поднимался на второй этаж. Его не назовешь гостеприимным, скорее наоборот. А бутылку с огневиски он всё же оставил… Я находился в доме и не мог через стены и вой бури расслышать удары Хогвартского колокола. Но часы над стойкой показывали ровно три часа ночи. Потом минутная стрелка поползла дальше: один, два, четыре… На голодный желудок меня сильно развезло, и я прислонился пылающей щекой к гладкой прохладной столешнице. Кажется, не прошло и двух минут, как услышал ясные шаги и шум за дверью. Не за той что вела на лестницу, а за входной. Я же закрыл её? Однако не успел я подумать об этом, дверь распахнулась настежь, с силой ударившись о стену. И в помещение, не прерывая какого-то весёлого разговора, ввалились… Я замер на стуле, не по своей воле замер — на меня будто кинули сильнейшее заклятие паралича. Меня будто опустили в бетон или в густое желе, связавшее все мои движения — я не мог вскочить, не мог выхватить волшебную палочку из внутреннего кармана мантии. Я не мог даже пальцем пошевелить или завопить, как напуганный ребёнок…впрочем, последнее было бы ни к чему… блять! …гриффиндорцы, все четверо, известные как мародёры. Они не сразу меня заметили. Петтигрю вошёл задом, он дрожал и был сосредоточен на вытряхивании снега из своих ботинок. Блэк, розовощёкий, с растрёпанными прилипшими ко лбу волосами, бестолково ухмылялся и потирал руки. Поттер, наклонив голову, что-то громко говорил жмурящемуся Люпину, но я почему-то не мог разобрать ни слова из того, что он ему говорил. Я никак не мог справиться с внезапно окаменевшим телом, а рассеянность гриффиндорцев длилась всего мгновение. Петтигрю перестал возиться с ботинками и резко смолк голос Поттера.  — А ты что тут делаешь?! — заорал Блэк, округляя глаза и кажется, потянувшись за палочкой… Я поднял голову от стола. В комнате было тихо. И пусто. Что? Как же это… Призрачный спокойный свет из маленьких окон освещал пустые столы, стойку и входную дверь. Запертую. Камин окончательно догорел, от пламени осталась одна чернота, и по ногам тянуло холодом. Я не осознавая нащупал на плечах мохнатый, пахнущий козой плед. Сердце грохотало, громче самых больших колёс, меня вело и потряхивало. Это был только сон. Я мог свободно двигаться. Мог прямо сейчас встать со стула и вытащить палочку. И направить её на кого угодно. А Блэка не было. И остальных гриффиндорцев тоже здесь не было, и никогда не было. Сон, блядский сон и ничего больше. Я потёр горячее лицо, пытаясь прийти в себя. Посидев ещё немного, прислушиваясь к тишине (буря, наверное, уже закончилась) поднялся. Голова была тяжёлой, глаза — сухими, а мышцы ломило, будто меня всё-таки избили. Что-то упало с плеч на пол. Хм… плед? Посмотрел на часы — полвосьмого. Поздно… Значит, я умудрился проспать, вот так, лежа на столе, по крайней мере, четыре часа. Я аккуратно повесил плед на стул и невольно погладил его, как если бы это было живое существо. Собака, например. Мне нужно было немедленно возвращаться в школу, и я не хотел встречаться с трактирщиком. Меня сильно смущал плед, оказавшийся на мне, а ещё больше — пустая бутылка из-под огневиски, которая валялась под столом, послужившим мне постелью. Я не знал, что говорить на этот счёт, и стоит ли что-то говорить. Так что я, не мешкая ни секунды, бесшумно вышел и, оглядевшись, быстрым шагом побрёл прочь от трактира. Было холодно до стучащих зубов и слипающихся ноздрей, но безветренно и ясно, ни облачка. Солнце ещё не встало и Хогсмид спал. Мне встретились только пара-тройка человек, к счастью, они не обратили на меня никакого внимания, не заинтересовались, что делает в Хогсмиде школьник в такое время. На востоке небо медленно рыжело. Неподвижные, круглые от снежных шапок деревья, дома с задёрнутыми шторами на окнах, изгороди и моя собственная съежившаяся фигура — все отбрасывало лёгкие голубые тени. Было очень тихо. Я вполне успевал к завтраку, и на эту мысль желудок отозвался бодрым урчанием. Я почувствовал себя почти в порядке, когда, выбравшись на окраину Хогсмида, поднял глаза и вдруг увидел вдалеке очертания замка. Длинные Хогвартские башни, острые, стремящиеся вверх, чёрные на фоне предрассветного неба.