Самое настоящее проклятие

— Вы были в библиотеке, да? — не дожидаясь ответа, Слизнорт закивал и двумя пальцами пожал мне локоть, будто боялся запачкаться или обжечься. — Похвально, похвально… Я чувствовал, что во рту пересохло и что я теряю терпение. Профессор окликнул меня совсем не вовремя. Зачем он держит мою руку и вежливо, «по-декански», хвалит меня, так что невольно краска бросается в лицо? Зачем я вообще ему понадобился? И именно в этот час! Всё больше нервничая, я жевал губы, сутулился, прятал лицо за волосами, молча рассматривал каменный пол и узкую желтоватую полоску света, падающую из приоткрытой двери в библиотеку. Внезапно Слизнорт сказал нечто, что заставило меня вскинуть на него глаза.  — …мисс Эванс! — произнёс профессор в конце фразы громко и с огромным чувством, так что его тело всколыхнулось. Почти всё, что он говорил, я пропустил мимо ушей, глядя на валяющийся в полосе света обрывок пергамента. — Юная мисс собралась помочь старостам школы с вечерним патрулированием? Очень хорошо… С умилённым выражением массивного значительного лица Слизнорт потянул мой локоть на себя — я нехотя наклонился — и, понизив голос, проговорил, обдав ухо и щёку:  — Прелестная! Не перестаю сожалеть, что она учится не на моём факультете. Право, мне бы этого очень хотелось… Вы, мистер Снейп, хорошо знаете свою подругу? Она очаровательна! Вы со мной согласны? Не говорите, просто прелестная колдунья! Ах… вот оно что. Профессор, алчно улыбавшийся и сжимавший мой локоть двумя пальцами, нашёл во мне человека, которому он мог бы доверить свой восторг и непроходящее изумление по поводу любимицы. Я перевёл взгляд на едва лопающуюся на животе мантию Слизнорта, тёмно-лиловую, с чёрным кружевом вокруг горла и на рукавах. То, что я был во многом с ним согласен, добавляло смущения. Думать о Лили, о её исключительности и о её достоинствах перед другими людьми всегда было как-то и стыдно, и сладко. Мысли о ней размягчали душу до состояния переваренной мандрагоры или вылезшей из панциря на солнечный свет глупой улитки, путали всё вокруг, уносили куда-то в облака, доводили до неконтролируемых спазмов в горле и щипания в носу. Не сейчас… я должен сохранить трезвый рассудок. Я подавил вздох и напряг руку, чтобы потихоньку вытащить её из мёртвой хватки Слизнорта. Слабая улитка не способна на безжалостную решительность, а вареная мандрагора пригодна только для того, чтобы её разрезали и кинули в котёл. Я постараюсь, чтобы эти четверо стали для меня варёными мандрагорами. Я приложу все нужные усилия для этого.  — Мерлин! — Слизнорт неожиданно прервался. Лицо его приняло виноватое выражение. — Сколько времени до комендантского часа? Сентиментальный старик, я, вероятно, вас задерживаю… Профессор отпустил мою руку, с глухим мясным звуком хлопнул себя по животу и, хмурясь, покачал головой, лысой и блестящей, похожей на очищенную картофелину. Я будто наяву услышал девичий голос, как если бы Лили вдруг оказалась рядом и горячо начала уверять: профессор вовсе ещё не стар и наговаривает на себя. Может, Слизнорт ждал чего-то такого и от меня. С досадой фыркал в пышные усы, многословно ворчал на возраст, сквозняки и на то, что мисс Эванс пропускает уже второе «дружеское собрание», а он хотел бы познакомить её с кое-кем из своих бывших учеников, а ныне успешных членов магического общества… Но я никогда не пытался залить ему уши мёдом, как некоторые пройдохи с масляными глазами и подхалимскими рожами вроде Варнавы Каффа, коренастого шестикурсника с мерзкой бабьей привычкой грязно сплетничать. Так что я промолчал. Может, даже неловко промолчал, с преувеличенной сосредоточенностью рассматривая бутафорские пуговицы на мантии профессора. Влажные пуговицы подлизывающихся глаз — к Лили это не относилось. Ни в коем разе. Она, как всегда, была слишком… В общем, её действительно сердило и одновременно заставляло улыбаться ворчливое кокетство слизеринского декана. Иногда она вела себя с ним довольно дерзко, чувствуя, что Слизнорт не спешит её одёргивать. Она прыскала смехом, закрывала лицо руками и говорила, что профессор, «хотя и похож на большого сердитого моржа», в сущности очень приятный человек. Я бы добавил, естественно, не вслух, и Лили совсем не одобрила бы мой сарказм: влиятельные родственники — вот причина весёлости, обходительности и приятности этого паука. Родители в банке Гринготтс, дядя в Министерстве Магии, бабушка из Визенгамота, кузен с цветного вкладыша шоколадной лягушки… Или что-то вполне равноценное: одарённость, оригинальность, несомненный талант. Таким девушкам и юношам профессор Слизнорт покровительствовал и с виртуозной прытью включал их в свой ближний круг. Он записывал их в свою «коллекцию». Слизнорту было уже много лет, его усы в некоторых местах напоминали цветом единорожью шерсть — не станешь же всерьёз думать, что «сентиментальный старик», как мальчик, влюблён в способную ученицу с Гриффиндора. Но мне ли не знать, какая бездна творится в душе, когда она вот так, с живым любопытством спрашивает о чём-то, когда весело улыбается или смеётся, зажмуривая глаза — Лили, несомненно, производила впечатление и на Слизнорта. И магия, сложная для многих, была для неё настолько естественна, на уровне эмоций, инстинктов, как дыхание или отдёрнутая от горячего чайника рука. Слизнорт даже не поверил, когда узнал, что Лили… хм… она была настолько хороша во всём, что касалось магии, что ему даже не верилось в её абсолютно маггловское происхождение. Так хлопал в ладоши и бурно удивлялся, чего, пожалуй, стоило от него ожидать, хотя и шуточных, предположений, порочащих миссис Эванс. Но профессор до такого не опускался. О, он пророчил Лили необычайное будущее даже при её несуществующем богатстве и отсутствующих в волшебном мире связях. Я сделал несколько шагов, остановился. С нетерпением дождался, пока жирная спина профессора исчезнет за углом, и быстро достал палочку. Сосредоточился — по иронии судьбы я собирался произнести заклинание, которое позволило бы без лишних проблем добраться до тайного хода из Хогвартса (вовсе не до слизеринской гостиной) — как услышал шорох, странное утробное урчание и фырканье. Повернув голову, я с немым раздражением уставился на кота, остановившегося в полоске света на полу. Чёрный с гадкой приплюснутой мордой кот выгнул спину дугой и громко вопросительно мяукнул. Я смотрел на него, а Мистер Норрис — на меня, всего пару секунд. И не успел я двинуться с места или как-то отреагировать, как услышал радостный и угрожающий возглас:  — Так! Так! — крик отразился хриплым скрипучим эхом.— Не сметь убегать! Я тебя увидел! Я беззвучно выдохнул сквозь зубы, пряча палочку. Филч неожиданным образом оказался в противоположном конце коридора, в шагах двадцати от меня, и теперь изо всех сил спешил сократить это расстояние огромными скачками. У меня не так уж много времени. Попытаться сбежать, с громом и треском, в лучших традициях Гриффиндора? Или… Завхоз что-то тащил в руках, прижимая к груди. По мере его приближения я понял, что это одеяло… пожалуй, даже клочки того, что некогда было одеялом (пуффендуйским, судя по цветовой гамме жёлтого и чёрного) и истерзанная изжёванная подушка, запачканная чем-то бурым, похожим на кровь. Или, что более вероятно, на давно засохший ягодный сок. Кто это так поиздевался над вещами? Пивз? Какой-то ученик? Когда Филч, запыхавшись, подбежал ко мне, его дряблое лицо вдруг перестало выражать искреннюю, незамутнённую ничем радость. Он приостановился, глядя на меня сверху вниз.  — М-м…хм…мистер Снейп! В маленьких воспалённых глазках появилось что-то вроде недоумения и нерешительности. Филч засипел и закашлялся, принялся громко сморкаться в носовой платок, больше похожий на снятую со швабры тряпку. Я перевёл взгляд на одеяло и заметил, что в складках тяжёлой ворсистой, кое-где продранной до ниток, ткани, блестел снег. Не то что бы это сейчас сильно занимало меня. Значит так. Комендантский час наступит с минуты на минуту и я не успею добраться до гостиной — это факт. Но он ещё не наступил — это тоже факт. А ещё немаловажно то, что Филч несколько раз ловил с моей помощью мелких нарушителей. И он вполне разделял мои чаяния раздавить оборзевшую в конец шайку Поттера (проще говоря, работала старая как мир схема: враг моего врага). Когда я спросил Лили, чем же это плохо — поддерживать порядок в школе, и чем отличаются её угрозы «рассказать всё МакГонаналл» от моего удовлетворительного сотрудничества с завхозом, она заявила, что во-первых, чаще пугает хулиганов, чем действительно беспокоит строгого декана, во-вторых, я предвзято (немного?) отношусь к её факультету, а в третьих, Филчу, в отличии от той же МакГонагалл, доставляет несомненное удовольствие подлавливать и наказывать учеников. Что по мнению Лили, конечно, было плохо. И помогать ему в этом — тоже скверно. Однако, я не нарушил ни одного школьного правила. Не сама ли Лили неоднократно пересекала попытки учеников жестоко отомстить завхозу за испорченные вечера? Я сказал ей, что она могла бы закрыть на это глаза, раз считает, что Филч поступает неправильно, и дать ученикам отыграться. Так и сказал, одновременно жалея о своей резкости и не желая уступать. Лили вспыхнула, начала мне возражать, что я сваливаю всё в одну кучу. Нам не удалось закончить этот спор — прозвучал колокол на занятия. А когда я позже увидел Лили на обеде, она, скрестив руки на груди, говорила уже о другом — об очередной выходке Поттера и своих мыслях на этот счёт. Я не стал напоминать ей о Филче и нашем с ней разговоре. Но, я думаю, что она осталась при своём мнении, хотя я и уязвил её. Энтузиазм Филча к наказаниям не внушал Лили тёплых чувств к старику. Младшекурсников (не выветрившийся запах домашнего печенья, родительские объятия и поцелуй на ночь) даже доводили до дрожи и слёз восторженные байки завхоза о прежних временах, о кандалах, цепях и розгах, а шумная манера сморкаться в видавший виды платок и капельки слюны, которые вылетали изо рта увлёкшегося угрозами старика, заставляли морщиться и нервничать. И всё же Лили жалела седые всклокоченные волосы Филча, его привязанность к коту, и не хотела, чтобы немолодой завхоз стал безнаказанной мишенью для юношеского остроумия.  — Крыса! — наконец, выпалил я, и Филч, который, надулся, выпятил грудь и уже собирался ткнуть меня носом в моё нахождение не в гостиной поздно вечером, снова захлопнул раззявленный рот. А я торопливо продолжил, невольно подражая разгневанным интонациям Лили: — По Хогвартсу бегает здоровенная заколдованная крыса жёлтого цвета. Её хозяйка, ученица с Гриффиндора, упустила животное в подземельях, после того, как напоила его каким-то зельем! Филч, казалось, внимательно слушал меня. Но может, он просто смотрел в пустоту долгим насупленным взглядом? Потом он зажал рваное одеяло и подушку подмышкой, затолкав носовой платок в карман своего ветхого коричневого пиджака, и медленно вытянул руки перед собой. Повинуясь его тихому и удивительно беззлобному приказу завхоза, кот ловко запрыгнул ему на руки — Филч прижал его к груди, как мать прижимает младенца, а гоблин — золотой кубок, результат своей многодневной кропотливой работы, который никому не отдаст.  — Здоровенная крыса, значит? — сипло и резко переспросил Филч ещё через несколько секунд подозрительных раздумий и, никак не отреагировав на мой кивок, забормотал, гладя кота узловатыми пальцами, — киса, ты слышал, что сказал этот парень? — кот замурчал, подставляясь под ласку, — Гм… гм… Пойдём, Мистер Норрис, это работенка как раз для тебя. Гулкий колокольный удар, и разом погасли все факелы в коридоре — прошло не больше двух минут, с момента, когда я столкнулся с Филчем и в ушах ещё звучало его удаляющееся шарканье. Замок погрузился во тьму. Тайный ход за территорию Хогвартса начинался за гобеленом, неподалёку от мужского туалета и кабинета Чар. Я открывал его уже при одиноком свете на конце волшебной палочки. Этот ход спускался вниз. А потом ещё вниз, на уровень слизеринских подземелий, частью которых он, по большому счёту, и являлся. То ли недостроенный, то ли замурованный и забытый проход в самую сердцевину замка. Где-то после трети пути узкие потёртые ступени исчезали, пол выравнивался. Там сильно пахло тиной и чуть меньше — канализацией, но под ногами не хлюпало. Изредка свет палочки выхватывал оставленный много дней назад мусор — конфетная обёртка, одинокая чёрная перчатка, вырванный из тетради лист, вскрытый и, видимо, использованный по назначению презерватив, его запихали в расщелину между камнями (магловская мерзость, достойная вонючих грязнокровок и предателей крови), осколки бутылочного стекла — сразу видно, что домовые эльфы никогда здесь не появляются. Последняя треть — пологий подъём в тишине и мраке. Я заглядывал в этот ход на ещё втором курсе, когда только узнал о нём, смотрел на уходящие вниз крутые ступени, но сегодня вечером я впервые воспользовался им, впервые дошёл до конца. И это было… мрачно и долго. Лучи люмоса едва достигали потолка, похожего на кору дерева или стариковскую кожу. Вокруг плясали длинные зловещие тени. Плотное застоявшееся молчание рассеивал одинокий звук шагов. Было так тихо, что в ушах звенело, я слышал, как бьётся моё сердце, а дыхание было подобно грохоту булькающего зелья. Выходивший изо рта воздух становился видимым облачком пара в белых лучах, шуршала мантия, сквозь которую постепенно просачивался зимний холод. Внезапно подъём прекратился, и я оказался в квадратном помещении с земляными стенами, укреплёнными блестящими от инея досками. Под ногами тоже чувствовались доски и снег. Сам воздух изменился — стало свежо до чувствительного морозца. Я вытянул руку со светящейся палочкой: впереди, в шагах шести, была стена, в которую под углом врезалась дверь. Вернее даже не дверь, а просто деревянный квадратный люк примерно метр на метр. Ход оканчивался то ли небольшим погребом, то ли полуподвальным сараем, находившемся на заброшенном участке, и хотя участок по рассказам был заброшен уже лет десять, дверь, то есть деревянный люк на выходе, был ещё цел и даже имел скобы и засов — гладкий брусок. Вероятно всё это было плодом усилий пользующихся ходом хогвартских учеников — тех, кого наказывали в выходные и тех, кому не терпелось посетить магическую деревню в будние дни. Впрочем, ходили тревожные слухи о том, что один из учеников недавно сел в глубокую лужу. И теперь Филч, как собака бобби, обнюхивает весь этот коридор, изучает едва ли не под лупой всё — от лестницы и кабинетов до рыцаря и стрельчатых окон в тупике. Так что либо этот тайный ход скоро окажется под тщательным надзором в любое время суток, либо вообще будет навечно запечатан. У меня было странное чувство. Я ни за что не привёл бы завхоза к гобелену, но это было цинично (хотя я ничего такого не задумывал): воспользоваться проходом сразу же после встречи со стариком. Учитывая, обычное совпадение наших с Филчем интересов по поводу компании Поттера и остальных гриффиндорцев, и то, что он по сути мирно отпустил меня, даже не попытавшись затащить в свой кабинет. Маленькое почти предательство. Наверняка, Филч думал, что я отправлюсь прямиком в гостиную и не продолжу нарушать правила. Переложив палочку так, чтобы не мешалась, я толкнул дверь. Та подалась с трудом, заскрипела, густо осыпала меня колючим снегом. В лицо волной ударил холод — это и тающая под пальцами жгучая наледь заставили передернуться и зашевелиться бодрее. Сверху, в квадрате синего неба будто блеснуло круглое карманное зеркало или циферблат часов. Опершись на косяк, я вылез наружу. Кое-как отряхнулся от снега и сунул замёрзшие руки в рукава, напряжённо огляделся — небольшой голый склон, покрытый льдом и сугробами, но не настолько высокими, чтобы нельзя было бы поднять люк в тайный ход. Неподалёку чернели остатки изгороди, а с краю, в свете большой вынырнувшей из облаков луны, угадывалась дорога. Никого вокруг я не заметил. Прохрустев по жёсткому снегу, я быстро перелез через изгородь, стряхнув с неё белую шапку, и спустя минуту, скорым шагом двигаясь по дороге в сторону огней Хогсмида, почувствовал себя совсем уже прилично. Я гнал от себя эти мысли, но тишина и неподвижный непроницаемый мрак подземного хода угнетали меня. Неизвестность заставляла вслушиваться в каждый свой шаг, спину будто сверлил чей-то недобрый взгляд. Здесь же, под высоким небом, дрожа от ветра, я больше не чувствовал себя блуждающим без цели дураком. Что это сейчас было? Одиннадцать часов пробило уже довольно давно, и я решился срезать через безлюдное место. Свернул прочь от уличного освещения, опрятных домиков с желтыми огоньками окон, и, спустившись в овраг с другой стороны улицы, поспешил по едва заметной, вилявшей среди деревьев тропинке. Тропинка шла вдоль деревянного забора, который в зимнее время сильно уменьшался в высоте, и теперь едва доставал мне некрашеными досками до груди. За этим забором находился большой пустырь. При свете дня можно было разглядеть торчащие из-под снега голые стебли полыни и крышу скрывавшейся в низине Визжащей Хижины. А ещё дальше — узкую и чёрную ленту границы Запретного Леса. И вот тут-то, уже поворачиваясь к пустырю спиной, я услышал это — протяжный то ли вопль, то ли человеческий стон, то ли бессмысленный звериный вой, в котором смешалось рычание и пронзительный скулёж. Далёкий, унесённый ветром, но какой-то странный и жутковатый. Я замер и обернулся, пока сомневаясь в необходимости вытащить палочку — я её всё же вытащил, я никогда не сталкивался со злобными призраками, но, думаю, эта встреча не принесла бы мне ничего хорошего, особенно сейчас. Несмотря на то, что мне стоило поспешить, в недоумении я постоял ещё немного перед забором. Звук, чем бы он не являлся, больше не повторялся, но через некоторое время пристального вглядывания в белизну пустыря мне показалось, что я различаю какое-то движение по снежному полю. Однако через мгновение луна закуталась в тучи и вокруг стало гораздо темнее. Металлический блеск снега померк, больше ничего нельзя было увидеть. На главной улице Хогсмида было ещё достаточно людно. Местные жители завершали последние дела дня и чинно расходились по домам, наколдовывая себе толстые лохматые шарфы и огромные шерстяные шапки взамен обычных чёрных остроконечных шляп. Раскланивались и переговаривались со знакомыми у дверей позднего магазина или у уличных фонарей, какие, вероятно, стояли в маггловских городах в прошлом веке, со стеклянной коробкой для свечи наверху. Какая-то немолодая женщина в наброшенной поверх халата лиловой мантии с оборками раздражённо топталась возле калитки. Она заунывно повторяла и повторяла дурацкую кличку, принадлежавшую, как мне показалось, чересчур упрямому нилззу. Потом она ушла и раздался громкий хлопок двери. Паб «Три метлы» уже закрылся, но на верхних этажах — у хозяев — ещё горел свет. Я видел это оттуда, где остановился: в начале узкого тёмного кирпичного тупика, под широким карнизом соседнего со зданием паба магазина цветов. Мне была видна пустеющая площадка перед главным входом в Три Метлы и вся улица. Снова оглядевшись, кинул на себя чары отвода глаз и теперь уже действительно выдохнул. Заклятие действовало около получаса. Когда гриффиндорцы объявятся, они не смогут меня заметить, если я сам как-нибудь не выдам себя, а этого я до времени делать не собирался, по крайней мере, пока не пойму, какую «штуку» они придумали. Было ещё одно хитрое заклинание, вычитанное в справочнике для мракоборческих курсов. Оно позволяло обнаружить человека даже, если тот скрывается под дециллюминационными или какими-нибудь другими чарами. Малейшее сомнение — и я бы тут же поднял палочку. О, я был спокоен, в приподнятом настроении и даже согласился подождать мародёров — я чувствовал, они вот-вот появятся, беспечные, ни о чём не подозревающие. И в кое-таки веки меня не будет раздражать их самоуверенность — она для них станет залогом проигрыша. Проблемой мог оказаться только подбирающийся по рукам и ногам мороз и порывистый ветер, я всё глубже засовывал руки в рукава, но меня согревало предвкушение триумфа. Когда далеко в замке пробило полночь, я прекратил бесцельное и возбужденное хождение вдоль стены. Обновил заклятие и посмотрел на утоптанный серо-коричневый снег под ногами. Что там после настойки болиголова? Лягушиные лапки? Ерунда! Три раза по часовой, один против часовой и… Луна плавала где-то за облаками, больше не показываясь. С неба повалил частый липкий снег. Он лихо закручивался, вставал столбами и хлёсткими волнами нёсся по пустынной тёмной улице. Начиналась метель. Последнее окно в пабе погасло где-то минут двадцать назад, весь дом погрузился в темноту и сон. Людей на улице не осталось, одна лишь заколдованная метла вяло и неуклюже чистила пространство под тусклым фонарём. В тишине ясно раздавался мерный звук скребущих по льду прутьев. Я потер лицо, отгоняя сонливость и рассеянность, выбросил из головы мысли о зельях, которыми скрадывал время ожидания. Нетерпеливо дёрнул плечом, стряхивая снег и пристально уставился на шатающуюся кругами метлу. Ждать оставалось недолго. Начавшаяся метель грозила перерасти в настоящую бурю. Слова Поттера насчёт погоды оказались верны. Порывы ветра со снегом заставляли недовольно ежиться и шмыгать носом. И через некоторое время я уже не мог стоять на месте. Снова принялся ходить одной стены до другой — постоянно огоядываясь и не спуская глаз с улицы, домов и дверей паба — но уже не от радостного волнения, а чтобы немного согреться. Тёр покрасневшие руки, морщась, стряхивал с себя снег, но, кажется, это было бесполезно — снегопад становился все сильнее. В очередной раз бесчувственными от холода губами буркнув заклинание отвода глаз, я прислушался глухому удару и с силой сжал палочку, чувствуя, как противно холодеют внутренности — час ночи. Осторожность, по-моему, никогда не входила в классический список имеющихся у учеников Годрика Гриффиндора качеств. Стремление изменить мир. Шило. Дерзость. Бесстрашие. Громкие голоса. Но не предусмотрительность. Не думаю, что за многие годы что-то изменилось. И всё же выходило так — прошло больше часа с того момента, как погасли огни в здании Трёх Метёл, хозяева видели третий сон, а мародёры ещё не объявились. Почему? Я не знал сколько ещё прошло времени после того, как колокол в замке пробил час. Но в моей душе уже завёлся червь сомнения. Я был уверен в своих поразительных выводах, в своём уме, легко разгадавшем намерения гриффиндорцев, и теперь будто рухнул в ванну с ледяной водой. Я ещё бодрился и внимательно пялился на изгороди домов и окна, но червь пожирал мои прежние чувства: радость, ожидание и приятное возбуждение, и всё больше раздувался, жирный опарыш, удавкой стягивал горло. Повернувшись к остервенелому дикому ветру боком, я грелся магическим огнём — рискованно, но в творившейся вокруг снежной круговерти вряд ли можно было разглядеть небольшой бледно-голубой язычок пламени, доверчиво лизавший мне ладони. Я чувствовал как тают снежные хлопья залепившие глаза и, щекоча, стекают по лицу. Воротник тоже стал мокрым от растаявшего снега. От недавнего воодушевления остались жалящие клочки. Я глядел на огонь, испуганно и тяжело перебирая воспоминания о разговоре Поттера и Люпина недельной давности и о том, что я подслушал сегодня. Меня душил страх. Правда…та плотная, бьющая в глаза снеговая завеса, которая скрывала меня надёжнее заклятий, могла оказать такую же услугу и гриффиндорцам. Я уже минут пятнадцать или больше в отчаянии не смотрел в сторону дверей паба — что я мог там увидеть кроме пелены бушующего снега? Поразмыслив ещё немного, я сомкнул ладони и затушил огонь. До тёмных окон Трёх Мётел добрался не сразу. Почему-то в голове крутилась мысль о той единственной метле под фонарём, которой никак не справится с возникшими сугробами. Ветер со страшной силой бил в грудь, бросался под ноги, резко дул в уши, рвал низ мантии, кидал снег за шиворот, словно жестокий шутник. Шею, лицо и руки ломило от холода. Дыхание перехватывало, я то и дело подставлял ветру спину и затылок, пытаясь отдышаться. Волосы лезли в глаза, они были абсолютно мокрыми и белыми от налипшего снега. Я шагал по улице медленно, едва шевеля ногами, низко опустив голову и втянув её в плечи. Зубы начали выдавать дробь и я сцепил их покрепче. Я был похож на с трудом преодолевающий течение тарахтящий катер, у которого почти закончилось топливо. Или на мыслительную деятельность какого-нибудь тупицы, вроде приставучего Хамфри, во время контрольной по Трансфигурации. Осторожно прижался к стеклу, тяжёлым дыханием разрушая серебряный узор на нём. Обледеневшие кончики волос тихонько стукнули в окно и я тут же схватил их, сжал в ладони. Видно было плохо, я едва смог различить во мраке край стойки и ближайший стол. Всё остальное скрывалось за чёрными расплывчатыми силуэтами. Я стоял неподвижно и вглядывался в них, пока дрожь холода не проникла под одежду. Я замёрз, устал и не отказался бы от плотного хогвартского ужина. Я подошёл к другому окну, а потом и к третьему, но ничего не выдавало, что на первом этаже паба кто-то был. Не колыхались тени, не вспыхивал белой звёздочкой люмос. Наконец, мне показалось, что в стенаниях ветра я слышу бой колокола. Должно быть, пробило два часа. Ладонь закололо, когда я припечатал её к стеклу, но она была такая холодная, что едва оставила отпечаток. По оставленным глубоким следам, я вернулся к первому окну — прожжённая теплом моего лица дырка на стекле уже затянулась. Но в этот раз я не собирался всматриваться в дом через мутное стекло. Я направил на окно волшебную палочку.  — Аллохомора! Гнусавый засопливишийся голос дрогнул, мгновение я думал, что ничего не выйдет. Но рама послушно отворилась, впуская в комнату порыв ветра, который тут же снес стаканчик с салфетками со стола. Пластиковый стаканчик, дребезжа, покатился по полу. Я смотрел на темный проём. В душе было как-то пусто, мрачно и мертво. Мне повезло, что не сработали какие-нибудь охранные чары, но будет лучше, если я сейчас же уберусь отсюда, пока холод не проник до второго этажа. Проснувшись, хозяйка услышит, как бьётся оконная рама, как гуляет по этажам зимний ветер. Поднимется шум, крик, начнутся разбирательства. Я сделал несколько шагов вперёд и, пересиливая накатившее равнодушие, заглянул в темное помещение, по пояс влез в окно, чтобы увеличить радиус действия заклятия. И предпринял последнюю попытку.  — Гоменум ревелио! Гоменум ревелио! Гоменум ревелио! Я направлял палочку в разные стороны, стараясь успокоить пляшущие зубы и четко выговаривать слова. …пусто. Никто не прятался за круглыми столами, не скрывался за неприметной дверью в погреб, не стоял, замерев, на лестнице, ведущей на второй этаж с бешено стучащим сердцем. Когда я вылез из окна, и метель снова ударила мне в горящее лицо и в грудь, едва не сбив с ног, она показалась мне самой мерзкой из всех, что я когда-либо видел. Ужасная погода. Сраные гриффиндорцы. Я едва дополз до тупика — грязный снег уже покрылся новым чистым слоем, и забрался внутрь кирпичного кармана, в надежде на небольшую передышку. Прижался к стене, борясь с желанием обессиленно сесть на корточки и закрыть глаза. Я ошибся. Ясно, что я ошибся, а гриффиндорцы, наверняка, сейчас наслаждаются жизнью в каком-нибудь тёплом местечке, и Блэк, широко расставив колени, говорит что-то очень смешное про меня. Снова зажег в ладонях греющее пламя. Шедший от него поток тёплого воздуха позволил мне немного прийти в себя и оценить ситуацию. А ситуация и вправду была неутешительная. Всё развалилось. Я ошибся и теперь замерзал, прислонившись к холодной стене паба, в нескольких милях от своей спальни и постели, где должен был находится. Логично было бы немедленно отправиться обратно, в Хогвартс, пока меня окончательно не занесло снегом. При такой погоде тайный ход будет найти нелегко и, судя по всему, буря только набирает обороты. Я легко мог сбиться с пути. Это уже становилось опасным. Но не сразу решился покинуть тупика и выйти на улицу, глубоко всунув руки в рукава. Я не хотел признавать поражение. Я понимал, что ошибся, но всё ещё прокручивал в голове подслушанные разговоры мародеров, и не понимал, где я ошибся. Почему они не явились ни в полночь, ни в час, ни в два? Буря помешала их планам? На углу улицы я обернулся и снова внимательно взглянул на окна Трёх Мётел — они едва были различимы, я только по наитию нашёл их глазами. Если Поттер и остальные заявятся в паб рано утром, я об этом не узнаю. Я замешкался, внезапно почувствовав, что готов прождать хоть всю ночь, назло ветру и снегу, лишь бы крепко схватить гриффиндорцев зашиворот, проникнуть в их тайны, засунуть свой нос туда, откуда они меня постоянно вышвыривают. Лишь бы отомстить, лишь бы заставить их со мной считаться. Я резко повернулся к пабу спиной и сжал кулаки. А потом поднял голову и уставился на… козленка? Гм…белое тонконогое животное с длинными острыми ушами зигзагами и довольно бестолково скакало по дороге в шагах десяти от меня, оставляя на снегу синие ямки — следы от копыт. Ещё одним доказательством, того, что происходящее не было плодом моего спятившего воображения — отчётливое меканье, которое издавал козленок. Хотя это ничего не доказывало. Но звук был очень натуральный. Я так был удивлён видом маленького животного, игравшим на улице посреди ночи и в бурю, когда, вероятно, даже собаки скулят от холода, что не заметил ни шагов за спиной, ни упавшей тени. А в следующий момент меня с окриком «эй, ты!» тряхнули за плечо.