Самое настоящее проклятие

— Что с твоим лицом? — Упал с кровати, — исподтишка глянул на второго конвойного — МакГонагалл. Хотя она молча шла с другого бока и ни о чём не спрашивала. — Я спал. Конечно, профессор не поверила. Они обе не поверили мне. — Ты ужинал? — клак-клак-клак: размеренный стук каблуков по каменному полу вонзался в голову, как наточенное металлическое перо, — Сириус, почему не отвечаешь? — Не делай вид, что тебя волнует ужинал я или нет. Не доходя до последней лестницы я уже чувствовал на щеках холодный уличный воздух. Однако не холоднее, чем брошенный в мою сторону леди хочу-показаться-хорошей-матерью-Вальбургой недобрый взгляд. — Что ж… Я приказала подать сегодня в главной столовой, — она сделала паузу, но я, равнодушный, даже не повернул головы. — Твой отец возвратился из поездки. Только мамочка сказала это, как сверху донеслось раскатистое колокольное гудение. Торжественный ужин в тесном семейном кругу — лучшего завершения такого дня и пожелать нельзя. Зачем она меня мучила? Я предпочёл бы играть по своим правилам, пусть это и означало бы: лечь голодным. Пять, шесть… Она сказала, отец вернулся… Интересно, вернулся ли с ним дядя Альфард? Колокол веско и тяжело, словно нехотя, отбил восемь ударов, и гул растворился в звонких шагах и тягостном, одном — на троих, молчании. У главного входа в замок обнаружилась толпа любопытно высматривавших меня школьников… Нравилось мне или нет, но они, как птенцы в гнезде, глядели во все глаза и разевали рты. Никогда особенно не заёбывался на счёт того, что обо мне думают. И всё же я совру, если скажу, что не почувствовал совершенно никакой неловкости под нацеленными плотоядными взглядами. Я был не в том настроении, чтобы выступать на публику и получать от этого удовольствие. Не говоря уже, что привлечение всеобщего внимания — обыкновенное право Джеймса, и нас сложно перепутать в этом случае. На моём месте Сохатый уже устроил бы шоу и, обращаясь к собравшимся, он произнёс бы какую-нибудь речь… »…думаешь: он говорит это, потому что мы здесь одни?! Если бы ты не ушёл так быстро, я бы ещё тогда сказал, при Джеймсе, при всех…» Мерлинова борода, только не речь. Это последнее, чем бы я занялся. …хотя Джеймс никогда не был на моём месте — местечке между хм…фениксом и дементором. Казалось бы, что общего у заместителя директора и директорского питомца? Чем напоминает представительница благородного волшебного семейства — зловещего стража Азкабана? Но МакГонагалл и мамочка, сдаётся мне, хотя и шагали вместе — почти синхронно — не забыли свои вчерашние разногласия по поводу Гриффиндора. Я шёл между ними, в звенящей, как рыцарская кираса, когда кинешь в неё чернильницу, тишине: сжатый кулак, раздутые ноздри, огненные блики от факелов на стёклах очков — с одной стороны, а с другой — холодный блеск украшений на бархате и ледяная спесь в каждом движении; удивительно, как ещё пол не промёрз и не заблестел инеем под Вальбургой Блэк. Только опущенные уголки губ у мамочки удивили — я-то думал: забирая меня из Хогвартса, она будет в восторге. Оставалось всего с полсотни шагов до самого конца. Странное чувство — словно пол исчезал под ногами, или это меня слегка шатало от усталости, как пьяного. Или не от того шатало, но… Я всё равно не глядел на мать. Делал вид, что осматриваю свою волшебную палочку, сжимая её до белых пальцев. Сквозь безразличие и усталость пробивалась злость на тех, кто смотрел на меня с таким сосредоточенным вниманием, будто я был им родственник: будто я — умирающий старик, а они — наследники состояния. Чего они ждали? На что смотрели? Эта похоронная процессия выводила из себя. Впрочем… Проводя пальцем по всей длине палочки, я подумал: при случае с удовольствием превращу самых назойливых — в слизней и посмотрю, как они катаются из одной части холла в другую по дорожкам из собственной слизи! Настоящее шоу. Хмурая МакГонагалл остановилась (а с ней остановились и мы с мамочкой) и, оглядывая толпу, кажется, вполне разделяла мои мысли. Не в плане превратить кого-нибудь в склизкое животное, конечно, но… — Мистер Боунс, что здесь происходит? — спросила она старосту Когтеврана, оторвав его от перешёптываний с приятелем. — Ну…— протянул он неуверенно, сделал шаг вперёд, яростно вытер ладони о мантию, будто стирал намалёванные на них шпаргалки, — просто ужин уже закончился, профессор, и… — Я вижу, что ужин уже закончился, — с недовольством произнесла МакГонагалл, — Мне непонятно, почему столько народу толпится здесь! — она вскинула руку в непререкаемом повелительном жесте и громко сказала: — Расходитесь по гостиным! Нечего ученикам торчать вечером в коридорах! Я приглушённо хмыкнул: можно подумать, будто МакГонагалл обещала мучительную гибель в пасти неизвестного чудовища всем любителям шататься по Хогвартсу в вечерние часы — таким суровым тоном она приказала расходиться. Толпа разочарованно забормотала и медленно начала рассасываться, кидая любопытные взгляды на меня и на мамочку, сохранявшую всё это время вид самого презрительного спокойствия. Я нашёл глазами Джеймса и Римуса. На них приказ МакГонагалл, конечно же, не распространялся — они были настоящими «скорбящими родственниками», ну, хватит уже, ну… Они, тихо переговариваясь, стояли в стороне: у меня создалось впечатление, будто Римус пытается в чём-то Джеймса убедить. Джеймс тёр глаза и неприязненно поглядывал в спину леди Вальбурге. А потом я посмотрел на Филча, который, как гнилой тыквенный хвостик, торчал на противоположной стороне холла, у самых дверей, больших, словно эссе когтевранца, приоткрытых — сквозняк тревожил спокойное горение факелов и свечей. Я знал несколько причин усмехнуться напоследок, пусть эта усмешка была вымученная и немного сумасшедшая. К примеру, мамочка Мерлин знает сколько времени скучала на первом этаже у Большого Зала в одиночестве, пока МакГонагалл ходила в гостиную Гриффиндора за её драгоценным отпрыском. И (Мерлинова борода!) представьте себе, какое было у неё лицо, когда впереди благопристойной и солидной пары (я с МакГонагалл) она вдруг увидела Джеймса, бегом скатывающегося по лестнице. Словно резиновый мяч, словно ему, чёрт возьми, пятнадцать, а не пятьдесят, и он простой жизнерадостный мальчишка. Постойте-ка… — Добрый вечер, леди! — закричал Джеймс на последних ступеньках длинной лестницы, разбудив своим возгласом несколько портретов. О, я бы советовал ему никогда не оставаться с мамочкой наедине — с таким раздражением, почти ненавистью, вперилась она в моего товарища. Всякое неудовольствие дорогой мамочки — умиротворяющий бальзам на мою душу! Она ему что-то негромко сказала. Не «Добрый вечер», что-то длиннее раза в четыре. Джеймс сошёл с лестницы, слушал, наклонив голову и заложив руки за спину, как воспитанный мальчик. Что он ответил ей, вздрогнув кадыком и приложив руку к груди, я тоже не услышал — нас разделяло больше половины ступеней, а они, к тому же, оглушительно скрипели. — Профессор? — шепнул я, поворачивая голову к МакГонагалл. Но МакГонагалл, держа осанку и поджимая губы, осталась глуха к снедающему меня любопытству. Она и не думала ускорять шаг, или (а почему бы и нет) наколдовывать чары подслушки. А мой локоть оставался в её цепких руках. И всё же кое-что я разобрал, напряжённо вглядываясь вниз, — практически угадал — конец мамочкиной фразы, которую она сказала чуть громче, перебив Джеймса. —…неподходящей компанией, мистер Поттер? Мамочка оставалась в своём репертуаре — мог бы, честно говоря, и не прислушиваться к мелодии на заевшей пластинке. Джеймс снова что-то ответил, и я прочитал по губам, что он, помимо всего другого, раза два произнёс моё имя. Они, Джеймс и мамочка, так красноречиво молчали, когда я и МакГонагалл наконец добрались до конца лестницы, что я даже не спросил, о чём они изволили тут разговаривать. Другую, кривую и смущённую, улыбку вызвала сама МакГонагалл, которая, конечно, не забыла, что ей пришлось минут десять колотить в дверь, выкуривая «лису из норы», однако при мамочке ни словом об этом не обмолвилась. Серьёзную профессора МакГонагалл сложно представить «щебечущей». Лишь один раз — мы шагали мимо лестницы, ведущей в подземелья и навевающей на меня какие-то мрачные мысли — она изменила краткости фраз и сухости тона, сказав: «я надеюсь, когда мистер Блэк вернётся, всё будет в порядке». И секунду смотрела на меня с непонятным выражением на строгом лице, смотрела искоса, так что я видел за рыжими бликами на очках её собственные блестящие глаза. Возможно, с её стороны это было что-то вроде сочувствия. Хотя МакГонагалл и пеняла мне на мой дисциплинарный Тролль, думаю, в глубине души я всё же ей нравился. И правда, всё будет в порядке… когда я вернусь? Я оторвался от Филча (такая себе художественная ценность у этой картины) и, оглядываясь, набирался духу спокойно пересечь последние ярды до выхода и выйти на снег, под тёмное небо, когда… Если сказать точнее: увидел лишь затылок Снейпа, который тут же исчез среди голов, плечей и спин растекающейся, как стайка жуков — по своим маленьким убежищам, толпы. Но я всё равно узнал его. Как я мог не узнать. Прижимаясь всем телом, целовал этот затылок… в мечтах. Протягивал и одёргивал руку. Я быстро — почти испуганно — отвёл глаза. В голове чугунным набатом стучала кровь. Сейчас или несколько часов назад — Северус без колебаний уходил прочь. Я кривился, стискивал волшебную палочку и не мог вспомнить, почему в тот раз побежал за ним. Когда Джеймс, как больного, вывел меня из Зала Славы, мы всё-таки пошли к Дракучей Иве, и там я думал… *** Солнце коптилось на горизонте, и небо под ним выцветало до зимнего бледно-жёлтого цвета. Вдалеке виднелись полупрозрачные синеватые вершины, но это были не горы, а похожие на них облака. Я подскользнулся на спуске с небольшого холма и с оханьем налетел на Джеймса, шедшего впереди. Джеймс, услышав шуршание снега, попытался увернуться, удержаться на ногах, но, падая, я машинально захватил край его мантии в кулак и увлёк за собой в сугроб. Рухнули друг на друга, тяжело, как два набитых камнями мешка, даже воздух выбило из груди. — Куча-мала! — тихо и насмешливо прокомментировал откуда-то с вершины холма Римус, но присоединяться не стал. Лицо залепило лёгким, колким и бодрящим, мгновенно обращающимся в воду снегом. Джеймс оказался сверху и, обжигая скулу сбивчивым дыханием, прижимал меня к белой подушке сугроба. Я чувствовал его колено у себя между ног и мокрую скользкую ладонь нечаянно вдавившую мои пальцы в снег — Джеймс, отфыркиваясь, поднялся на неустойчивые четвереньки. Я подался назад, хотел выползти из-под него, но стукнулся то ли локтем, то ли ногой, и мы снова свалились. Покатились по откосу, вцепившись друг в друга, как драчливые псы, смеясь и переругиваясь. Это было приятно — чувствовать тепло его кожи. Валяя дурака с Джеймсом, я ни о чём не думал. На свежем воздухе голова болела меньше. — Я попаду в вон ту ветку! — уверенно сказал Джеймс, указывая на верхнюю и немного кривую, будто замершую в причудливой волне. Запрокинув голову и прицелившись, он швырнул снежок. — Слепошарое говно, — заключил я, глядя как осыпается с дерева снежная крошка. Джеймсов снаряд едва задел ветку и бесшумно улетел куда-то в сторону хижины лесничего. — Она двигается! — завопил Джеймс, ударив себя в бедро. Его голос разнёсся далеко по территории Хогвартса. Ива задрожала, заскрипела в ответ, будто кинутый снежок прервал её чуткий сон. — А ты не знал? — ехидно вставил Римус, со сложенными на груди руками он стоял по другую сторону от Джеймса. — Это чёртово дерево двигается! Это нечестно! — Нечестно, — тут же согласился с Сохатым Хвост, беспокойно поглядывая на дерево с повадками безумной мельницы-убийцы. Сохатый обиженно фыркнул. Хотя обида не слишком походила на настоящую. Я сел на корточки и горячей рукой зачерпнул снега, сжал его в руках, высматривая цель. Джеймс, подбоченясь, смотрел на меня с лёгкой подначивающей усмешкой. «Ты сошёл с ума?! Или тебе нравится, когда на тебя смотрят?» Хлоп. Снежок впечатался в нижнюю ветку. Я тыльной стороной ладони утёр ноздри и место над верхней губой, будто там оставалось ещё немного крови. Дерево явственно зашевелилось, как если бы подул сильный ветер. Ветки, которые прежде казались жёсткими и неподвижными, со свистом рассекли воздух, как гибкие плети. Что я у него спросил? Что-то, что явно не стоило спрашивать. — Воу-воу! — забормотал Джеймс, задрав голову, и быстро попятился, цапнув и потянув меня за плечо, а Римуса — за конец шарфа. Если бы Джеймс не остановил его…тогда, во дворе… если б он не предложил всем вместе пойти к Иве, не заставил бы Снейпа взвизгнуть от злости и раскрыть свои карты… если бы я тогда не заметил: белое лицо — в обрамлении чёрных волос, длинную чёрную фигуру — на белом фоне снега. Скинув ладонь Джеймса с плеча, я отбежал в сторону, взрывая глубокий снег, и, нагнувшись, снова запустил руки в сугроб, как будто это была гора мягких перьев, вылетевших из выпотрошенной подушки — не чувствовал холода совершенно. — Вот теперь и правда будет сложно попасть! — воскликнул я, споро катая в ладонях комок. Я и правда сошёл с ума… Дракучая Ива, как лохматое животное, тряхнула ветками, сбрасывая с себя остатки пушистой снежной одежды. Ветки медленно двигались над нашими головами, но эта неторопливость была сродни неторопливости готовящемуся к прыжку тигра. Римус кашлял, ослабляя шарф, шёпотом назвал Джеймса остолопом, но Джеймс, не обратив на него внимания, кинул какой-то странный, удивлённый взгляд на меня и улыбнулся. …когда набросился на слизеринцев. Дело не в том, что заслужили они или нет. В конце концов, Джеймс сказал, что Гринграсс всё время нарушает правила в квиддиче — а это, по его мнению, куда хуже нарушения школьных правил. Но весь этот грёбаный день я вёл себя ненормально. Что там было? Ляпнул что-то про родителей Северуса, какая-то мелочь… я даже не помню, что конкретно говорил, я не думал, просто говорил — хотел хоть немного, немного отвлечься, один грёбанный раз, если уж нельзя завалить его на кровать и вытрахать всё, что бесило и мучило… У нас была даже система очков. Ствол, как часть дерева, которая оставалась сравнительно неподвижной, толстые ветки, в которые было легче попасть, и верхние, тонкие, как пальцы — оценивались, конечно, по-разному. Ива, белея отметинами попаданий, остервенело хлестала и хлопала своими «руками» во все стороны, взбивая снег, пытаясь добраться до нас. К сожалению, она не собиралась выкарабкиваться из земли. Если подумать, у неё и не было никаких причин — ведь снег никак не мог навредить её прочной коре. Какую боль вообще мог принести снег, сверкающий и тающий в горячих ладонях? Было весело, пока Римус не выдохся после пары-тройки неохотных снежков, а Питер не разочаровался окончательно в своей меткости и не начал шмыгать и тереть покрасневший нос. А затем и Джеймс, бросив последний снежок наугад, в полголоса начал разговаривать с Римусом, и его это быстро увлекло. —…и тогда я спросил его: «что, драккл тебя подери, ты имеешь в виду?!»… В замке уже горели огни. Скоро стемнеет настолько, что хуй разберёшься: то ли какой-то ученик стоит у изгороди, что Хагрид устроил вокруг своих грядок, то ли это просто высокий чернеющий куст. Джеймс рассказывал Римусу про заколдованный ботинок… Я бессмысленно крутил в руках твёрдый ком снега, размером с небольшой предсказательный шар, и думал спрятать красные руки в подмышки, рысцой подбежать к Джеймсу и пнуть его под зад, чтобы Сохатый не завирался, говоря, что его чуть не вырвало от смеха. Я-то знал: на самом деле, он в то время неуверенно поглядывал на меня, гадая, слетел ли я с катушек вовсе или ещё не совсем. …в исполнении Джеймса вся эта история казалась забавным анекдотом. Анекдот. Это и был анекдот! И чёртова глупая шутка, за которую… возможно, бьют морды, злятся и ругаются, насылают жалящее проклятье или хотя бы подвешивают вверх ногами, но… Это было хуже, чем когда Снейп попал в больничное крыло (я тогда мало о чём думал и мало что понимал, да?) или когда он отшатнулся от люмоса, закрывая лицо руками. Выходит, просто потому что… я пошёл за Северусом, просто потому… Я выкинул бесполезный «предсказательный шар» через плечо, и он, тяжело пролетев по воздуху, сделал дыру в нетронутом снежном покрывале. Но вместо того, чтобы отогреть конечности и присоединиться к болтовне, присел. И, набрав снега, снова принялся лепить мокрыми руками комья. Швырял их уже без всяких выкрутасов, вроде «попади в ту самую дальнюю ветку на противоположной стороне», без очков и всего прочего. Метил в один только еле заметный в сумерках сучок на стволе — дерево взбеленилось, защищая секреты, доверенные ему директором Хогвартса. Хруст и скрип замечательно заглушали увлечённый голос Джеймса. …потому что ему было больно. Вот и всё. Только и всего. Я наплевал на удивлённого Джеймса, на сломанный нос, на то, что не был настолько виноват, просто потому что одному ублюдку было больно от того, что я сделал. *** — Мистер Блэк, — МакГонагалл осторожно тронула меня за плечо. Я очнулся и вскоре уже перешагивал порог Хогвартса вслед за леди Блэк. Дальше мы шли вдвоём по заботливо протоптанной в сугробах тропинке. Мамочка чуть впереди. Я задрал мантию и втиснул руки в карманы, пряча их от холода. В морозном небе, наверняка, мигали звёзды, но я глядел себе под ноги. Я думал: если не смотреть вперёд, а только слушать скрип снега под подошвой, то можно представить вчерашний день — я так же молча плёлся за ним на травологии. А ещё: ненавижу… даже немного больше, чем мамочку. Ещё думал: зачем же приходил? Посмотреть на меня? Иллюзия разбилась, когда лязгнули ворота, а не петли тепличной двери. Я поднял голову. — Возьми меня под руку, Сириус, — сквозь зубы проговорила мамочка, едва я, порядком закоченевший, шагнул за пределы территории Хогвартса, — Ну же. Поморщившись, она сняла перчатку и протянула мне ладонь. Я смотрел на её руку, будто видел в первый раз или, может, разучился понимать человеческий язык. Мне совершенно не хотелось вытаскивать озябшие руки из карманов. И мне было плевать, как мамочка выкрутится из этой ситуации. — Ну же! — настойчиво повторила она и, не дождавшись, шагнула, резко потянулась к моему локтю, — не валяй дурака, Сириус! Я не успел отреагировать, отступить или что-то ей сказать. Ярко вспыхнули жёлтые огни Хогвартса, завертелись, словно карусель, и меня втянуло в тесную, как бутылочное горлышко, темноту. Когда открыл глаза, то уже стоял на крыльце, перед дверью дома на Гриммо.