Самое настоящее проклятие

Я попытался схватить домового эльфа за тонкую, сморщенную, похожую на куриную лапу, лодыжку, высунувшуюся из полотенца. — Ты охренел?! Обняв большую фарфоровую вазу, в которой плескались остатки холодной воды, Кричер ловко, как обезьяна, соскочил с кровати и в мгновение ока оказался на середине комнаты. — Юный хозяин Сириус слишком долго спал. Его утренний чай совсем остыл, — ехидно сказал домовой эльф и поклонился. Моя рука судорожно нашаривала что-нибудь тяжёлое. Нащупал волшебную палочку и выскочил из-под мокрого одеяла, сиганув прямо в натёкшую на паркет лужу. В бешенстве направил палочку на домового эльфа. — Сам придумал? Или это она тебе приказала так меня разбудить? Кричер сгибался в учтивом поклоне и пятился к двери, его ступни глухо простучали по деревянному полу. Мне до дрожи хотелось пнуть эту тварь ногой в мокром носке. С добрым утром в родных пенатах, Бродяга! В комнате стоял полумрак. Плотные бархатные шторы на окне, видимо, не открывались с момента моего отъезда в сентябре. Когда вчера, примерно в половине десятого, я поднялся в свою комнату, то и не подумал их раздвигать. Всё равно ничего интереснее пустынного внутреннего дворика не увидишь, тем более в кромешной темноте. Я слишком устал, чтобы зажигать свет, и не раздеваясь рухнул на кровать. Хоть здесь, в своей комнате, я мог побыть самим собой. Однако воздух не казался затхлым, значит комнату проветривали и, наверняка, Кричер заходил сюда, чтобы вытереть пыль со шкафов и люстры, прогнать пауков, поплевать на плакаты и покопаться в вещах. У меня появилось какое-то ноющее ощущение, будто резко заболел зуб. Причём, когда я спал и когда только проснулся, ошарашенно хватая ртом воздух — не болело. Если можно, конечно, назвать словом «проснулся», когда тебе на голову внезапно швыряют поток ледяной воды. Домовой эльф распрямился, поудобнее перехватывая вазу, и я выпалил, сам не зная почему: — Легилименс! Висок кольнуло. В тишине стало отчётливо слышно, как ветер за окном гнал тучи снега, и как заурчал мой желудок, словно специально ждал этого момента и своего великолепного соло в три октавы. И больше ничего не произошло. Кричер ядовито хмыкнул. Почти как мамочка. — Горе нашему дому! Юный хозяин так долго общался с грязнокровным отребьем, что совсем разучился колдовать! — простонал он, одной тонкой рукой хватаясь за сморщенную голову, а другой — перебирал длинными узловатыми, похожими на щепки, пальцами по поверхности вазы, словно нежно гладил её. — Сгинь, мерзкая дрянь, — я почувствовал себя глупо и опустил палочку, брезгливо передёрнул плечами и указал на дверь.— Не хочу видеть твою старую уродливую морду! И вообще… Какого хрена! Я не давал тебе разрешения сюда заходить! — Юный хозяин ещё, слава Мерлину, не в праве приказывать Кричеру, — возразил домовик, глядя сквозь меня, — если юный хозяин Сириус хочет, чтобы Кричер не показывался ему на глаза, он должен начала спросить у хозяйки! И прежде, чем на его физиономии появилось издевательское выражение, я рванул в сторону, выхватил из шкафа подсвечник и что есть силы кинул. Подсвечник со звоном ударился о пол, поцарапав паркет и сломав два рожка́ — домовик успел улизнуть. Оставшись один, я в попытке прийти в себя несколько секунд таращился в пустоту. Провёл рукой по лицу, стирая «утренний чай» и окончательно сбрасывая дремоту. Направил палочку на одежду, чтобы высушить, и… замер. Мерлинова борода, я же не в Хогвартсе. М-да. Хотя я не был уверен, что меня бы вычислили, если б то заклинание сработало — пожалуй, мне повезло, что оно не сработало. Большой радости от этой мысли я, конечно, не испытал. Может, оно вообще не работает на домовиков? Но, в конце концов, что нового я мог прочитать в мыслях Кричера? Уборка, готовка, мелкие поручения родителей и поношение неугодных «доброй хозяюшке» членов семьи — вот чем он занимался круглые сутки. О, а об его отношении ко мне я прекрасно знал и без всякой магии. Ходить в мокром, как будто принимал ванну в одежде, не хотелось. Кричер, разумеется, мог высушить мою мантию одним щелчком. Но вместо того, чтобы искать его или жаловаться родителям — смешно подумать: жаловаться мамочке на Кричера, это как пенять водопроводной трубе, что по ней течёт вода, а не, к примеру, ром — я содрал с себя насквозь мокрую мантию и в одних брюках и майке с эмблемой «Неаполитанских Волчиц» направился в библиотеку. До завтрака ещё было с полчаса — едва минуло восемь, как подсказали мне длинные напольные часы с маятником за стеклянной дверцей. Долго спал, значит? Прошёл мимо спальни Рега, запертой на ключ и лестницы с широкими перилами, которая вела на первый этаж. Снизу, из столовой, не доносилось ни звука, и непонятно было: есть там кто-нибудь или никого нет. Не то, чтобы я передвигался по дому на цыпочках… но половица, громко скрипнувшая под пяткой, заставила меня слегка вздрогнуть. И всё же в тёмном проходе я ни с кем так и не столкнулся, разве что с собственным непричёсанным отражением в мутном зеркале. В библиотеке я никого не обнаружил, перестал просовывать в дверь одну только голову и вошёл. Огромное помещение, в четверть Большого зала в Хогвартсе, ничуть не изменилось с летних каникул. Шкафы с книгами теснились аккуратными рядами вдоль стен. Заделанные цветными витражами окна в промежутках между шкафами были такими узкими, что тёмную комнату, в основном, освещали свечи, камин и… честно, просто гигантских размеров люстра. Думаю, эта люстра прибила бы насмерть небольшого дракона, если б упала ему на голову. Помню одну игру раннего детства: приходить в библиотеку (одно из мест, куда мне действительно разрешено было ходить), ложиться на пол и смотреть, как тусклый свет отражается в хрустале. На самом деле, мне было очень скучно. Иногда я засыпал, и просыпался дрожа от холода, с соплями до подбородка. Иногда представлял, что вся эта сверкающая и завораживающая громада вдруг падает на меня — тогда волосы на затылке начинали шевелиться, живот уныло скручивало, а в груди колотилось так, будто там надрывался дробью маленький звонкий барабан. Будто я тотчас же собирался вскочить и убежать из комнаты. Но нет. Я, распластавшись, неподвижно лежал и глядел в потолок широко открытыми глазами, чувствуя как он приближается ко мне. Иногда после этого мне снились кошмары. Лет в девять мне окончательно надоело это занятие, и я начал представлять, как раскидистая люстра, звеня, падает на кузину Беллу. Даже думал подпилить толстую цепь, прикрученную к потолку ещё во времена моего прадеда. Я прошёл через всю библиотеку к камину, который вовсю полыхал синим магическим пламенем, пытаясь обогреть большую комнату. Огляделся, притащил стул и, подвинув его к огню, шлёпнул на резную спинку мокрую тряпку. До завтрака, должно быть, высохнет. Правда — я нервно ухмыльнулся, подставляя теплому воздуху носок, которым наступил в лужу — за это время мой живот станет самым знаменитым певцом во вселенной. Как ни странно, утро и правда выходило неплохим: я ещё не имел чести лицезреть мамочку. Интересно, насколько я взбесил её вчера? Машинально почесал щёку. — О… Я ещё раз ощупал лицо и подумал было вернуться к зеркалу в коридоре, чтобы убедиться наверняка — вчерашнего синяка не было. Джеймс шутил, что на мне всё должно заживать «как на собаке». Но не настолько же. У меня что, прорезались новые способности? Или ночью случился магический выброс? Или кто-то вылечил меня, пока я спал. Я опустил руку. Кто-то из родителей или, может быть, Кричер? Или он не стал бы лечить «юного мерзавца Сириуса»? В таком случае побудку «в морском стиле» вполне можно считать местью за то, что этой старой падали пришлось быть ко мне добрым. Интересно, это потому что сегодня заседание суда или потому что кто-то, наконец, вспомнил, что я их сын? За треском пламени мне послышались шаги, я резко обернулся и уставился на приоткрытую дверь. Но в библиотеку никто не зашёл. Почудилось… Может к лучшему? Я бы точно не удержался от вопроса. Шагая обратно к двери, я невольно задержал взгляд на портрете в новенькой золочёной раме. На нём был в профиль изображён немолодой волшебник в синей мантии, отороченной мехом, очень похожий на отца, только у Ориона Блэка ещё не было таких залысин. Волшебник нарисованными безразличными глазами смотрел куда-то вдаль. — Здорово, тёзка, — фыркнул я, рассматривая предка, — вижу тебе обновили раму? Чудесно, приятель, а то старая, помнится, уже местами облезла, что твоя плешь. Я уже равнодушно отвернулся, когда Сириус Блэк Первый произнёс глубоким басом: — Весь дом готовился к прибытию молодого хозяина. На мгновение я завис, даже остановился. А потом едва не хлопнул себя по лбу. — А-а-а, ты про отца. Да. Ну… — щурясь, я разобрал внизу портрета даты, переплетённые змеиной вязью, — с высоты твоего возраста, приятель, неудивительно, что все новые хозяева дома кажутся тебе зелёной молодёжью. Однако, кое в чём с портретом я был согласен: мамочка на самом деле сошла с ума! Устроить настоящий торжественный ужин с несколькими переменами блюд, когда отец отсутствовал всего… неделю? Пол в прихожей блестел так, что будь я молодой леди, я бы не рискнул ходить по нему в недостаточно длинной юбке. Даже Кричер, я заметил, вчера сменил своё обычное белое полотенце на ещё более отвратительное зелёное покрывало с гербом во всю спину и серебряными кисточками по углам! Выходя из библиотеки я морщился, вспоминая вечер вчерашнего дня. К сожалению, в моих воспоминаниях был не только запах жарко́го, витающий над столом, и холодный, как прикосновение смерти, кроваво-вишнёвый трайфл в прозрачном стакане. Отец о чём-то рассказывал — желание говорить дольше пяти секунд на него нападало с той же частотой, с какой в доме открывали главную столовую, то есть примерно раз в пять лет — и его негромкий монотонный голос действовал на меня убаюкивающе, словно урок у Бинса. Чтобы отвлечься, я барабанил по колену, затем начал внимательно рассматривать большую картину на противоположной стене. Кажется это был эпизод из жизни Мерлина. Художник нарисовал двоих: волшебник лежал в окружении белых цветов, а волшебница с раскрытой книгой в руках оборачивалась к нему через плечо. —…переменчивая погода, ветер и… …шестнадцатого века, примерно середина правления… …второму восстанию гоблинов… …Вальбурга, прекрасный десерт… …передай салфетницу, прошу… …подевался этот бесполезный домовик… …Сириус… — Сириус?! Я вздрогнул, неловко задев ледяную вилку, моргнул и обвёл мутным взглядом ярко освещённый зал и родителей, не понимая, где я. Мамочка глядела в упор, чуть приподняв волшебную палочку. Я сначала не понял зачем ей палочка, направленная мне в голову — над столом, как странный летучий корабль, висела бронзовая салфетница, в дрожащем свете свечей похожая сразу и на цветок и на паука. Отец уже молчал и, видимо, довольно давно. Я что, умудрился заснуть с открытыми глазами? — Сириус, ты… — выдохнула мамочка, салфетница неустойчиво качнулась в воздухе, растеряв половину салфеток. И если бы Кричер, унижено бормочущий извинения, не успел поймать её, она воткнулась бы прямо в бисквиты с джемом, будто в мягкий снег. Я нарушил недоумённое молчание. — Япду…— язык присох к нёбу, не слушался. Облизав губы, всё-таки выговорил: — Я пойду наверх… мэм. Прозвучало скорее как какое-то африканское проклятие: «япду нврх мэхм» Если есть такие чары, то знаете, в чём они обязаны заключаться? В том, что у несчастного сразу же появлялось бы бездна неотложных дел, поездок, ужинов, приёмов, поручений, встреч или свиданий — в ночное время, и ему не удавалось бы поспать и часа с наступлением темноты. Я встал со стула, двигаясь, словно негнущаяся коряга, чувствуя покалывание в затёкшем от неудобной позы теле. Мамочка быстро поднялась следом, будто это я был леди, покидающей общество, а она — хорошо воспитанным джентльменом. Но, в отличии от этикетных расшаркиваний, просто так она отпускать меня, разумеется, не собиралась. — Стой, — стальным тоном уронила она, не успел я сделать и шага. — Сядь. Когда я (естественно) не сел обратно, а только замер, опустив руку на спинку стула, на мамочкином лице появилось выражение, будто она случайно проглотила гвоздь. Шурша длинной юбкой, она обошла стол и… точно направилась ко мне. Я, чуть наклонив голову, напряжённо следил за ней. В мёртвой тишине отчётливо, как удары её несуществующего сердца, раздавался звон каблуков. Я мог только порадоваться, что я и мамочка сидели в разных концах довольно большого стола. Теперь — после её «сядь» — я уж точно не вернулся бы за стол, но мне до погано вспотевших ладоней захотелось сделать шаг назад. Если она меня ударит, то моя голова взорвётся и, чёрт побери, украсит эту унылую комнату красным цветом Гриффиндора! Эта мысль была странной. Зачем мамочке бить меня по лицу? Всё ведь вышло так, как она хотела. Я стиснул дерево спинки и сдавленно процедил: — Простите… что? — Сириус, с тобой… Как ты себя чувствуешь? — неожиданно спросил отец. Я бессмысленно глянул на него — он держал нож так, будто не знал, что с ним делать — и тут же вернулся к мамочке. — Ты спишь на ходу, спишь за столом! — заявила она остановившись на расстоянии в полшага от меня, — Какое… неуважение. — Какая проницательность, леди. Я сказал это вслух? Дерьмо. Мамочка открыла рот, словно ей трудно стало дышать, и вперилась в меня колючим пристальным взглядом, задержалась глазами на набухающем синяке, который, вероятно, делал меня не больше похожим на лорда, чем подзаборную шавку. — Я заметила ещё в Хогвартсе, — холодно произнесла она, — Что ты… не в себе. У меня задрожали пальцы. От злости. — Поздравляю, — не сдержавшись, мрачно хмыкнул я. Я вдруг почувствовал жгучее отвращение к еде на столе. Не раздумывая отдал бы весь этот ужин за два сэндвича, стащенные из хогвартской кухни. Я не хотел продолжать этот дурацкий разговор и дурацкий ужин. Не говоря больше ни слова, я развернулся в сторону выхода из главной столовой. От резкого движения в голове будто сверкнула петарда. Меня слегка повело, и рукавом мантии я задел чашку чая: она возмущённо звякнула, чай расплескался по скатерти. Но не то что бы я не хотел устроить небольшой беспорядок… — Сириус… вернись немедленно! — приказала мамочка, но я не Кричер и даже не малявка Рег — мне было плевать на её приказы и на её презрительный тон. Двери с грохотом захлопнулись перед моим носом. Я тупо на них уставился. Волшебная палочка обжигала меня через ткань, словно напоминала о себе. Но даже достань я её — толку было бы мало. Я же несовершеннолетний. — Орион! — снова яростно воскликнула мамочка, — он хочет уйти, Орион! В её голосе звучало столько беспомощности, что в другое время я бы вдоволь порадовался. «Пусть идёт, Вальбурга, разве ты не видишь, что он устал?». — Кхм… Тебе лучше ответить на вопросы? — негромко отозвался отец, — Сириус. Трус. Меня чуть не стошнило от разочарования. Я растянул губы в улыбке, развернулся и, упёршись локтем в косяк высокой двери протянул: — Итак, леди, я к вашим услугам. Но если мамочка и хотела что-то у меня спросить (честно говоря, я так не понял, что имел в виду отец), то сейчас она напрочь забыла об этом. — Не смей разговаривать со мной в таком тоне! — прошипела она, краснея, — С такой ехидной ухмылкой! Пожалуй, мне легче было просто прекратить разговаривать. — Ты своевольный, невоспитанный и неблагодарный… — Исчерпывающая характеристика, леди! — Ты что, пьян?! — Думаешь, я что-то употребил, перед тем как отправиться сюда? — я побуравил мать злым взглядом, крепко зажмурился и опять посмотрел на неё в плывущих цветовых пятнах. — Нет, я не пьян. Я хочу спать, просто засыпаю на ходу, как вы верно это подметили. Это ведь не запрещено? Леди. Сэр. Надавив плечом на дверь, я заставил её открыться и буквально просочился наружу, оставляя мамочку в главной столовой кипеть от злости и проклинать сам факт моего рождения. Долгий ужин закончился.

***

Ведомый голодным желудком я, словно вор, бесшумно спустился на первый этаж, прошёл по коридору (он был так же полон зеркалами, картинами, портьерами, вазами и прочим старинным хламом, как коридор на втором этаже) и отворил дверь в малую столовую, залитую холодным дневным светом. Эта комната не пустовала.