Самое настоящее проклятие

Я пожалел, что не вернулся в свою комнату за обувью. Ну, как пожалел. Я бы наплевал на это. Но пол был слишком холодный, чтобы просто так разгуливать по нему в носках. Отец сидел во главе стола, развернув какую-то научную газету, вроде «Трансфигурации сегодня» или «Воскресного камина» — про новинки в мире магических изобретений. Перед ним стояла чашка с кофе, но он, видимо, совсем забыл о ней. Я переступил через порог, и отец заметил меня краем глаза. Мне показалось в первый момент он хотел встать со стула и, не знаю… пожать мне руку? Он поднял на меня взгляд, и его брови поплыли вверх в замешательстве. Он так и не встал. А только отложил газету, пристально посмотрел на меня. Я, остановился в дверях и, касаясь голым плечом косяка, чувствовал — мои губы против воли растягиваются в усмешке. Пожалуй, той самой, «ехидной», которая вчера заставила мамочку покраснеть и повысить в ярости голос. — Доброе утро? — протянул я и пригладил майку на животе, ощущая себя одновременно удовлетворённым и смущённым (совсем чуть-чуть) из-за отцовской растерянности. Но он обычно не страдал приступами бешенства из-за моих улыбок, какими бы они ни были, и быстро взял себя в руки. Его глаза приобрели нормальное выражение. Довольно безразличное.  — Доброе утро, Сириус. Отец перевёл взгляд на остывший кофе. На самом деле, я не злился на отца так, как на мамочку. Просто… порой он мало отличался от стула, на котором сидел. Деревянный… По правде, хотел сказать: «деревянный ублюдок». Но, Мерлинова борода, я ещё не настолько свихнулся и не так сильно прогнил (даже если кто-то из моих знакомых с пеной у рта утверждал обратное), чтобы называть ублюдком собственного отца. Кстати, замечательное получилось бы оскорбление, учитывая семейную манию чистокровности. С красивыми руками, зализанными назад волосами, аккуратными усами и бородой, в мантии с жёстким белым, как горные снеговые шапки, воротником и серебряной застёжкой — предмет мебели. Если действительно наплевать, кто мой родитель — Орион Блэк или деревянный стул с круглым сиденьем — я был бы… пуфиком? Или маленькой скамейкой для ног? Нахер. После длинной паузы — холодный кофе в чашке исчез, а на его месте появился новый, который густо дымился — отец всё же спросил:  — Почему ты ещё не одет? Я успел прошлёпать к столу и жадно втягивал ноздрями запах кофе, когда он задал вопрос. Против воли глянул на ноги и почесал ступню левой об икру правой. Вряд ли отец хотел знать настоящие причины моего, хм, демократичного вида. Но я всё же ответил. — Моя мантия вся в… — я выразительно покосился на чашку на столе, — утреннем чае. Этот грёбаный домовик! Я не договорил. Захлебнулся возмущением, увидев, как отложенная в сторону отцом газета поднялась в воздух и, покачиваясь, поплыла к выходу из малой столовой. Несколько секунд я неотрывно следил за неторопливым полётом, как низзл — за яркой рыбкой, хвостом пускающей рябь по аквариумной воде. Чуть звякнув блюдцем, отец взял чашку в руки. Я резко провёл ладонью по влажным волосам, стиснул зубы и быстро огляделся, ища что-нибудь, что можно было бы швырнуть. Газета, словно бесшумная сова, проскользнула мимо. Я так и не дотянулся до хрустальной фруктовницы. Не столько увидел, сколько почувствовал ускользающее волшебство. Мгновение — и домовой эльф с воплем выпал из невидимости. Разметав руки и ноги, он шлёпнулся о стену и стёк вниз. Я опустил ногу, на ступне осталось приятное, но слегка противное ощущение. С кривой ухмылкой поглядев на бесформенную причитающую груду из полотенца, седых волос и морщинистой кожи, я невольно засомневался: домовик стукнулся о дерево головой, могла брызнуть кровь на старинный пол. Однако сомнения испарились совершенно, только вспомнил ударившую в лицо воду, как ледяной водопад, и язвительные высказывания мамочкиного верного раба, которые он позволил себе в моей комнате. «…так долго общался с грязнокровным отребьем…» Куча перекатилась, показались тонкие конечности, а потом длинные, похожие на обтрепанные флаги, уши и прищуренные глаза, которые зло и влажно сверкнули в мою сторону. Кричер ровно с такими же неприязнью и презрением смотрел на мою палочку, когда я целился в него — прошло не больше получаса. И его тусклый, точно затянутый паутиной, взгляд исподлобья, он напомнил мне ещё что-то… Я в непонятной злости сделал два шага и наклонился к домовику. — Что ты сказал?! — прикрикнул я, нависнув над ним и услышав неразборчивые и явно недружелюбные стенания, — повтори!  — Юный хозяин Сириус желает разгромить дом? — простонал домовик, хватаясь за голову и хлюпая носом, по его щекам потекли крупные слёзы — Бедный, бедный, бедный Кричер! Но что же Кричер может сделать, чтобы помешать юному хозяину Сириусу? Кричер не смог уберечь дом от разрушений! Не смог спасти драгоценный хрусталь! Кричер себя накажет! Много-много раз ударится головой об ножку комода… О, глупый никчёмный домовой эльф! О, несчастная, несчастная моя хозяйка! О, бедная моя хозяйка! Бедная, несчастная… Его надрывный громкий голос отозвался эхом из коридора. Кричер тёр сморщенное лицо уголком полотенца, но слёзы всё текли и текли. Мне стало противно на него смотреть.  — Заткнись! Заткнись и убирайся к своей хозяйке! Вообще-то я не хотел визжать, как… как ржавые петли или стекло. Но глотка спросонья устроила бунт и повела себя так, как ей хотелось. Я разжал кулак, потёр горло, затем отступил и шаркнул ногой, как бы собираясь снова пнуть домового эльфа. И в этот раз раскроить домовику череп. Или засветить пяткой в злобный мокрый глаз и хотя бы поставить здоровенный фингал надоедливому существу! Домовик поклонился — привычку подобострастно расстилаться перед любым членом семьи нельзя из Кричера выбить даже пинками, хотя, Мерлинова борода, как же она меня бесила — и исчез, словно лопнувший мыльный пузырь. Я недовольно фыркнул: я так не мог. Что бы там Кричер не вопил, выдирая остатки волос, в этом доме он чувствовал себя большим хозяином, чем «юный хозяин». Когда я с перекошенным лицом повернулся к отцу, казалось, он должен был как-то прокомментировать безобразие, которое творилось под его носом. Но отец лишь немного нахмурился и проговорил как ни в чём не бывало: — Тебе стоит одеться, Сириус. Ты не можешь присутсвовать на завтраке в таком виде, — он поставил чашку и в напряжённом молчании задумчиво провёл пальцем по ручке, — Полагаю, в твоём шкафу уже приготовлена одежда на этот день… Я прищурился и скорчил физиономию, собираясь что-нибудь съязвить. Да уж, конечно, всё приготовлено: и верёвка, и мыло, и погребальная мантия, и вечно-зелёный траурный венок в придачу! Отец проигнорировал всю сцену с домовиком, будто и не слышал ни криков, ни ругательств ни причитаний. Неудивительно: он придерживался той маразматической традиции, которая, может, меня не так уж раздражала, но для которой я был слишком плохо воспитан — традиции делать вид, что домовых эльфов не существует. Что сам собой загорается камин, чистится ковёр и готовится еда… Уморительная традиция. Говорят, это подчёркивает невъебенно высокий статус волшебника. А я думаю, просто лишает удовольствия пособачиться с существом в полтора фута ростом, подмявшим под себя всю магию в доме. Знаю я тех надутых индюков, кто говорит через губу: «а я вот недавно сделал в поместье ремонт и разбил сад». Но, упаси Мерлин, подумать, что он самолично копался в грязи и творил травологические заклинания! Может, это отличный повод позадирать носы, для тех, кто только и умеет, что трястись над своей кровью и меряться количеством давно мёртвых предков? Ведь больше похвастать им нечем. Не успев сказать ничего в пику отцовским словам, я вдруг заметил его волшебную палочку, которая лежала на столе на обитом бархатом (естественно зелёном, как слизеринский галстук) ложе. — Позвольте вашу палочку, сэр! Отец не ожидал от меня этой фразы. Наверное, он думал, что я сразу поднимусь наверх или, как пятилетний ребёнок, буду с ним спорить. — Что ты задумал? — поинтересовался отец, снова вскидывая брови. Не совершенно таким же тоном спосил, каким я потребовал ответа у Кричера: «что ты, драккл подери, сказал», но нечто похожее в отцовской интонации было — подозрение. Я мотнул головой, нетерпеливо замычал и вытянул руку. Отцу это не слишком-то понравилось, однако я не опускал руку. Молчание тянулось долгих полминуты — я различил в тишине тиканье из угла столовой, скрип пола и, кажется, даже шум маггловского города, от которого комната защищалась толстыми стенами и не одним десятком чар — пока отец не вздохнул еле слышно и, сдаваясь, не передал мне свою волшебную палочку. Стул — куда поставишь, там и стоит… Но сейчас я был этому даже рад. Отец посмотрел вниз, прервав зрительный контакт. Ему, наверняка, хотелось промокнуть лоб платком, допить крепкий кофе и пойти из столовой в кабинет (чем он обычно занимался? Читал? Перебирал корреспонденцию или, может, спал, откинувшись в кресле-качалке?). Он положил пустые руки на колени и переплёл пальцы. Я решил, что отец нервничает и я точно бы вспылил (ну ладно, он мог и не давать мне свою волшебную палочку, если так страшно!), если б не был занят: со странным чувством разглядывал с детства знакомое древко, зажатое в кулаке. Привыкал к тёплому покалыванию, наслаждался, смаковал его. Будто я прямо сейчас мог рвануть куда угодно и делать, что заблагорассудится… Горячее желание трогать-трогать-трогать. Обжигающая злость на краю сознания. И короткая мысль: не всё, что заблагорассудится. Не знаю, сколько времени я смотрел на палочку, но не видел её. Призрачная, но упоительная свобода в стенах этой столовой. Но такая призрачная. За полгода в школе я забыл, конечно: я не мог даже выйти подышать свежим воздухом без внимательного взгляда в спину. И всё же… сейчас это казалось каким-то идиотским сном. Возможно мы ссоримся и у меня с родителями правда есть разногласия, но… запертые двери, подвывания Кричера, крики и удары по лицу — это не могло быть правдой. Отцовская палочка слушалась меня вполовину не так хорошо, как моя собственная, торчавшая из кармана, как обглоданная деревяшка от леденца. Как если бы вместо живой руки я пытался шевелить рукой манекена. Но всё равно направлял эту палочку на майку с немного ошалелой улыбкой, в которой, скорей всего, мало осталось отчаянного ехидства — ткань, как подогретый сыр, потекла на плечах, меняя форму.  — Трансфигурация? — пробормотал отец,. Кажется, в его голосе и в взгляде прорезался интерес. Отец, сложив руки на коленях, следил за метаморфозами моей одежды и, что в общем-то не было каким-то потрясением, напомнил мне Рега. Сопливое детство, когда мир делился на комнаты: всякий раз, когда я подбивал братца нарушить правила и заняться чем-нибудь стоящим, у него на лице появлялось смешное выражение. Осуждающее — «Сириус! Хватит! Прекрати! Этого нельзя делать!» — и одновременно очень любопытное — «Сириус, ну, Сириус, дай мне тоже попробовать…» Я искоса с довольной усмешкой глянул на отца — он-то умел скрывать эмоции за хладнокровным видом намного лучше малявки, но это не значит, что я не мог о них догадаться — и быстро отвернулся, чтобы не терять концентрацию. Возможно, он просто молча осуждает меня? Всё равно. Мне было плевать, что отец думает о небольшом представлении, которое я устраивал в столовой, обводя Надзор вокруг пальца. Но улыбка на лице почему-то стала уже не такой широкой и искренней. Ещё через половину минуты чёрные штаны на мне дополняла безупречно белая рубашка. — Ходить наверх слишком долго, — небрежно пояснил я, не без наслаждения крутя палочкой и разминая запястье, — Ты доволен? Как ты и хотел. Надеюсь, теперь меня не станут морить голодом в этом доме? Хотел сказать: «в моём собственном доме». Но, конечно, не сказал. Я нехотя вернул отцу палочку и яростно растёр плечи — они мёрзли, как если бы на мне всё ещё была майка в… в форме майки. — Ты всегда можешь расколдоваться обратно, когда освободишься — неожиданно проговорил отец. Он будто возражал мне, парировал мой колкий тон, и рассеянно дотронулся до чашки со второй порцией кофе, остывающего и превращающего в отвратительную ледяную жижу коричневого цвета. Похоже, отец выдал что-то не то, или не так. Но он ведь имел ввиду «когда освободишься от официозных рамок», а не «когда покинешь стены, в которых провёл всё своё детство». Я не удержался от хмыка. Отца точно что-то беспокоило. Пожалуй, вопросом времени стала третья чашка кофе, которая останется нетронутой. Запах выпечки, наверное, разливался от кухни где хозяйничал впечатанный мной в стену домовой эльф. Во рту скопилась слюна, и живот снова, словно отдалённый гул труб, напомнил о желании перекусить. Я даже пожалел, что сказал Кричеру убираться долой с моих глаз. Мог бы вместо этого приказать притащить мне пожрать что-нибудь, и, глядя, как домового эльфа перекосило бы от слова «пожрать», слетевшего с моёго благородного языка, вдоволь посмеялся и почувствовал бы себя отомщённым. Хотел было пройти через столовую, следуя за носом, когда отец качнул головой и приподнял руку. Сделал пару шагов, думая проигнорировать этот жест, но отец позвал меня и я машинально остановился и оглянулся.  — Сэр? — очень раздражённо. Он смерил меня странным взглядом. Мне почудилось сочувствие в его глазах и ещё что-то. — Подойди. Ты кое-что забыл, — мягко сказал он, как если бы говорил с душевнобольным, — Ещё один…штрих. Отец взмахнул палочкой, куда как обыденней и спокойней, чем это делал я. Секунды две не происходило ничего, я скептично вскинул брови. А потом откуда-то с верхних этажей вылетела чёрная шёлковая полоска. Сначала я безразлично смотрел на неё, а потом воскликнул, поднимая руки. — О, нет спасибо! — возмущённо глянул на отца и с удивлением заметил на его лице тень улыбки, — Я не забыл! Я просто терпеть не могу… Я отскочил, ударившись бедром о стол, попытался увернуться — мне это удалось, но чёрный галстук развернулся и снова набросился на меня, как змея на мышь. Я фыркнул и схватился за скрипнувший край столешницы, хотел пригнуться, но не успел. Шёлковая петля стянулась на подбородке — один конец попал в рот. Отплёвываясь и жмурясь, я пытался содрать галстук. — Вот так. — сосредоточенно пробормотал отец и провёл палочкой вниз. Лента расслабилась, мягко упала на шею и снова затянулась, захватив воротник трансфигурированной рубашки. Я, сбивчиво дыша, прикоснулся к горлу. — Бабочка?! Пап, ты смеёшься? Как я с ней буду выглядеть? Как подхалим?! — Как благовоспитанный молодой человек из благородной семьи, каким ты и должен быть. Я слегка вздрогнул и перестал улыбаться. Обернулся. Мамочка в утреннем наряде неспеша входила в столовую.