Самое настоящее проклятие

Я бросил в котёл горсть зубов докси и удовлетворённо кивнул сам себе, когда зелье вспенилось, поменяло цвет, и от него пошёл характерный болотистый запах. Потянулся за ступкой и пестиком, чтобы подготовить следующий ингредиент. Это был последний урок зельеварения перед каникулами, поэтому со всех сторон доносилось шипение и бульканье котлов, звон ложек для помешивания о металлические стенки и сосредоточенный стук ножей по разделочным доскам. Почти все были заняты делом — кому хотелось, чтобы его родители в преддверии Рождества получили от декана письмо со списком ужасных оценок даже раньше, чем этот несчастный сойдёт с поезда! Со мной подобного, естественно, никогда не происходило, хотя, разумеется, лучшим учеником курса был Селвин. Надо сказать, я считал его знания в зельеварении абсолютно... книжными. На них словно бы лежал толстый слой безжизненной пыли. Селвина придавливал к земле авторитет умерших мастеров и давно выведенных формул — ни грамма творчества и собственного мнения, одна тупая, точно тыльная сторона ножа, зубрёжка. — Северус, передай мне сушёную валериану, — попросила Лили, и я, не отрываясь от ступки, локтем пододвинул к ней мешочек с травой. Закончив с порошком, высыпал его в котёл и, неторопливо помешивая, — я дышал ровно и глубоко, чтобы уловить мельчайшие изменения в запахе зелья — посмотрел на Лили. Она старательно разламывали сухие стебли. Её тонкие пальцы окрасились в светло-коричневый, в воздух поднялась мелкая крошка, отчего Лили щурила глаза и морщила нос. Разве можно было даже заподозрить, что эта серьёзная девушка, увлечённо работающая над зельем, была влюблена. В меня. Я, ни сказав ни слова, вернулся к своему котлу. Руки знали, что делать и работали сами собой — в голове было пусто. Несколько дней назад разбирал перед сном сумку (монотонные движения, чтобы немного успокоиться, иначе мне, и правда, грозило бы всю ночь проваляться, пялясь в потолок и пиная одеяло) и обнаружил, что, кажется, забыл конспекты по зельеварению в кабинете. Занятие было утром, а в то время, когда я заметил пропажу пары толстых свитков, поздний вечер наполовину перетёк в ночь. Я ощупал карманы, будто мог засунуть свитки в них и, несмотря на наступивший комендантский час, решил наведаться в аудиторию Слизнорта. Туда и обратно — не больше десяти минут. Да и прогулка должна была положительно повлиять на способность заснуть, едва коснувшись подушки — или я мог превратиться от хронического недосыпа в живое подобие инфернала, чего мне не хотелось — даже если это прогулка по холодным и неосвещённым коридорам запутанного подземелья. По пути со мной решительно ничего не произошло, однако кабинет, к моему удивлению, вовсе не пустовал. Ещё издали я заметил пробивающийся из-под двери свет, а потом услышал знакомый звук бурлящего зелья. И остановился. Простоял, как грёбаный пустой доспех, (но я не был пустым, наоборот, меня, точно надувшуюся жабу, распирали сомнения, злость и неясная сумасшедшая тревога) секунд, наверное, десять или пятнадцать, внимательно рассматривая жёлтую полоску на полу. Пытался понять, кто мог зажечь свет так поздно? Может, сам Слизнорт? Потом сплюнул на пол и резко дёрнул ручку на себя. Находящиеся в кабинете люди повернули ко мне головы, но я не произвёл на них какое-либо особое впечатление. На заваленном профессорском столе, расчистив место, сидели Яксли и ещё какая-то темноволосая девушка не с нашего курса, показавшаяся мне смутно знакомой. Однако я был не в том состоянии, чтобы тщательно копаться в памяти. Один котёл и правда кипел, распространяя сладковатые пары. Рядом с ним, прямо на полу, скрестив ноги, сидела МакКиннон — однокурсница с Когтеврана. Я вдруг вспомнил: в прошлом месяце, в день моей стычки с Блэком в Большом Зале, она посреди урока кинула мне записку. Невольно я повернул к ней лицо и посмотрел на МакКиннон внимательнее, припоминая, что было в том клочке пергамента. Она заметила мой взгляд, резко выпрямилась, поспешно убрала руку с разделочной доски (когтевранка толстыми дольками нарезала лирный корень) и спрятала её в складках рукава. Однако я успел разглядеть, что часть ладони у неё совершенно чёрная, точно испачканная углём. На самом деле, это было похоже на запёкшуюся кровь. Выглядело паршиво. Неудачное заклинание? Возможно, она хотела сделать лекарственное зелье, но проще было бы сходить к мадам Помфри. К тому же, я от двери видел, что у МакКиннон явно что-то шло не так — слишком густой белый, как молоко, пар. Я мысленно ругнулся на себя и отвёл глаза от чадящего котла — я пришёл за своими свитками, и мне нет никакого дела до варева когтевранки. Позади Яксли, в тёмном углу кабинета я увидел Треверса, который, по словам профессора МакГонагалл, должен был ещё пребывать в больничном крыле. Выглядел он вполне здоровым и, наклонившись к Яксли, лохматил свои пёстрые волосы — слышал, что его донимало какое-то семейное проклятие: Треверсу едва исполнилось пятнадцать, но он уже начал седеть. Игнорируя настороженный взгляд МакКиннон, которая, кажется, даже забыла про нарезку ингредиентов, я пошёл прямо к профессорскому столу. В это мгновение Треверс толкнулся бёдрами в стол и довольно громко проговорил: — Знаешь, Яксли, в чём девушки похожи на печенье? Вы, блять, постоянно ломаетесь до того момента, пока не намокнете. — Заткнись, мелкий извращенец, — огрызнулась Яксли, но вопреки своему раздражённому тону через пару секунд задрала голову, ища глаза Треверса и едва ли не ложась на стол Слизнорта. Яксли спросила: — Ну? Что молчишь? — Да вот, смотрю я на Снейпа... — протянул Треверс, и впрямь исподлобья уставясь на меня,— И соображаю, что при нём это сказал. Треверс был тот ещё ублюдок. Не по каким-то убеждениям, ему, кажется, просто нравилось бесить всех вокруг своим непредсказуемым поведением. Но при этом — не знаю почему — он испытывал ко мне своего рода странное уважение. В чём оно заключалось? Меня Треверс старался не бесить и не переходить мне дорогу. Неплохое, как по мне, качество для чистокровного ублюдка, правда, я понятия не имел, что он говорит обо мне, когда я не мог его слышать. И, по всей видимости, как и тот префект, которого я застукал с голой задницей на Гойловой кровати, Треверс искренне считал, что я ничего не смыслю «в любви». Вместо стыда и смущения я почувствовал сильное раздражение, но промолчал. Что, собственно, я мог на это сказать? Не хвастаться же, что стал героем пидорской любовной драмы? Усилием воли взяв себя в руки, быстро оглядел большой стол и искренне понадеялся, что на моём лице, как на каменной стене, и правда, не отражается ничего. Стопка моих свитков преспокойно лежала у самого бедра Яксли, часть была слегка помята её ногой. Грёбанной длинной девичьей ногой, наверняка гладкой и упругой, если протянуть руку и... Я понял, что уже какое-то время пялюсь на коленки Яксли. Кашлянул. Протянул — и забрал свитки, едва задев костяшками пальцев мантию сидящей на столе девушки. Кажется, Яксли дёрнулась, открыла свой болтливый рот, но я уже стремительно шагал к двери, прижимая стопку свитков к груди. Выйдя из кабинета, я не до конца прикрыл дверь и только тут, при полоске света из аудитории проверил все ли конспекты я забрал со стола Слизнорта. — Он хорош в этом. Во всём, что касается зелий, — сквозь шуршание пергамента я расслышал тихий голос Яксли, она будто отвечала на чей-то вопрос, Треверса или МакКиннон, — Но всё равно мерзкий. Он меня пугает. Это было вечером того дня, когда Блэк вернулся в Хогвартс. Я вынул ложку из котла, не спеша положил её на стол и очень осторожно обернулся. Поттер, склонившись над столом, выдавливал сок из дремоносных бобов — пытался выдавить, но бобы скользили под его ножом, словно бумажные кораблики по воде. К счастью — и моему, и к счастью Поттера — нам назначили разные наказания за драку. Кажется, его отправили работать в теплицы, ворочать лопатой пласты драконьего дерьма. Мне же пришлось провести несколько вечеров в больничном крыле, помогая Помфри с зельями — от простуды, гриппа, лихорадки, кишечного расстройства, синяков, воспаления, сломанных пальцев, прыщей, бородавок, нервов, меланхолии, сонливости, бессоницы... и даже пару раз я варил специальные зелья — от хитрости — для тех, кто только притворялся больным. Не особо серьёзное, на мой взгляд, наказание, но оно отнимало почти всё время от последнего урока до комендантского часа, а Слизнорт, видимо, считал, что именно наличие свободного времени провоцирует юных волшебников на нарушение школьных правил. Я ещё немного полюбовался на то, как «гениальный» квиддичный болван не может выполнить элементарный пункт рецепта и с внутренним напряжением перевёл взгляд на Блэка. Против воли мои брови поползли вверх: его котёл не дымился, совсем, даже огонь под днищем не горел. Но я не видел, чтобы Блэк подходил с готовым зельем к столу Слизнорта. Было странно и неприятно вспоминать урок зельеварения ровно неделю назад — сразу тянулись и другие воспоминания, куда менее... безобидные, чем это одно. Но я всё же припомнил тот раз, когда Блэк, старательно заглядывая в учебник, испортил моё зелье. Кажется, раздосадованный в конец, он буркнул тогда что-то вроде: «Не притронусь больше ни к одной гадости!» Теперь сумасшедший извращенец сидел, точно спал. Он откинул голову, так что я видел лишь вытянутую шею и подбородок, и еле заметно покачивал ногой. Неужели? Какая удивительная верность собственным словам. Я с трудом удержался от язвительного фырканья. Я уже собирался отвернуться и вновь заняться зельем, когда Блэк шевельнулся, поменял позу, поднял голову со спинки стула и наклонился к подставке под котёл. Решил всё-таки зажечь огонь? Но он потянулся к котлу Поттера. — Что он делает? — вырвалось у меня, но не так громко, чтобы Лили услышала мой возглас за бульканьем и стуком ножа. Когда Блэк распрямился, в одной руке он держал картонную пачку, а в другой — зажжённую сигарету. Не я один изумлённо вылупил на Блэка глаза. Поттер бросил бесполезные попытки справиться с дремоносными бобами и, часто моргая от ударившего в глаза дыма, тоже зорко следил за Блэком. Блэк с задумчивым и невозмутимым видом поднёс к губам сигарету, огонёк которой ярко высвечивался в паровой дымке от многочисленных котлов, словно багровая точка прыща. Поттер привстал на сиденье, хотел отобрать её у Блэка, говоря при этом, наверное, что-то похожее на: «Сириус, ты совсем ебанулся? Тебя же сейчас выгонят из кабинета!» Блэк молча увернулся, поднял сигарету повыше, точно и правда хотел привлечь внимание Слизнорта вызывающим поведением. Я со своего места видел: ухмылка Поттера, когда тот бессильно опустил руку на спинку стула, стала очень натянутой. Я наблюдал за всем, что происходило на задней парте с большим интересом, затаив дыхание: между мародёрами было не всё так уж гладко? Эта неожиданная мысль заставила крепче вцепиться в стул и вызвала смешанные чувства: разумеется я был бы рад, если бы два придурка вцепились друг другу в глотки, как бешеные псы. С другой стороны, разлад между Поттером и Блэком всегда казался чем-то совершенно невозможным, нереальным, из мира иллюзий и снов. И сейчас было такое же немного ошеломляющее ощущение, будто на моих глазах с хрустом раскалывается твёрдая земля. Я резко мотнул головой, напоминая себе, что, чёрт возьми, нахожусь на уроке и меня ждёт моё зелье — и, наконец, отвернулся. Но, вернувшись к выбору и мерке ингредиентов, их нарезке, размельчению, высушиванию, размачиванию и смешиванию — я не не мог перестать думать о гриффиндорцах, сидящих позади. Любопытно, выгонят ли Блэка с урока или Поттер сумеет его переубедить? Поставит ли Слизнорт Блэку Тролль за пустой котёл или начнёт скакать вокруг представителя чистокровной фамилии? Интересно, а как Блэк... Я только что снял с бурлящей поверхности розовую пену — она указывала о начале заключительного этапа в приготовлении зелья — и вдруг мне снова до смерти захотелось обернуться. Я стиснул горячую ложку в руке, не обращая внимание на боль. Можно ли за несколько дней забыть, как звучит чей-то голос? Мне казалось, что можно — с того самого дня, как Блэк вернулся в Хогвартс, он не сказал мне ни слова. Он вообще не приближался ко мне.