видишь свет габаритных огней, белые крылья, тайные знаки

Газовая конфорка зацокала, затрещала, разбрасывая по днищу чайника лепестковый синий огонь. Юра закинул горелую спичку в жестяную банку из-под какой-то химической фруктовой дряни — страшно древнюю, он сам ее даже не застал. Вдохнул соленый спичечный запах. У Лилии плита была электрической: удобно, конечно, но уже не то. Юра подвинул эмалированный белый чайник ровнее и спросил у конфорки: — А если страж — ну, допустим — остается? — Постепенно становится смертным, — откликнулся Отабек. — Крылья слабеют и исчезают, уходит неуязвимость, все магические способности. Вот так. Юра себя уже без лишней силы не представлял, а тут — целая жизнь, магия, свет. И на солнце просто так не посмотришь, как Отабек иногда делал. И крылья. Он поежился. — Страх какой. А эйдос? — Не вырастает, — улыбнулся голосом Бек. Юра повернулся проверить — действительно, улыбнулся. — После смерти решение о дальнейшей участи принимает свет. Юра привалился к столешнице и скрестил руки на груди. — Отвратно, — сказал он. — Еще и сам себе не хозяин. И как, много энтузиастов было? — Были. Слышал про Дафну? Про Дафну все слышали. Они с женихом были в московских кругах личностями известными — бывший светлый страж и бывший наследник мрака, сам ставший златокрылым. Вот это нихуя себе карьерный рост. Целый ебучий бразильский сериал. Юра протянул — а-а. — Даже видел как-то. Ниче вроде, адекватная такая. Кот прикольный у нее. — Дафна хорошая, — согласился Отабек, потому что что же еще светлый может сказать о светлом — но согласился на самом деле искренне, даже как будто грустно. — Немного дурная по молодости, но хорошая. Очень сильная. Почти осталась ради Буслаева. Юра промычал, надеясь на продолжение ликбеза. Лектор поневоле не подвел и своим стражеским тоном процитировал: — Светлому стражу, который по своей воле надел свои крылья на смертного, суждено полюбить его. А оставлять… Юра глянул на крылья Бека. Отабек сидел за столом, красивый и надежный в своей черной водолазке, как швейцарский банк, и бронзовые крылья на ней должны были бы выглядеть нелепо, как какая-нибудь девчачья бижутерия — но нет. — И она надела свои на Буслаева? Отабек тихо кивнул. — Ситуация была… сложная. Дафна тогда маленькая была совсем, в человеческом пересчете — лет тринадцать. Но знала, на что идет. Решила, что должна. — Дрянь какая-то, — хрипло сказал Юра. — Как умирать — все решено, как любить — все решено. Пиздец. А если этому смертному еще и похуй? Что там, потеря силы, дематериализация? Юра не помнил. Пиздец, сказал он еще раз. Закипающий чайник потихоньку шпарил правый бок паром, и Отабек смотрел в упор, как будто ждал чего-то. Как выстрела. — А ты бы так смог? — спросил Юра, и почувствовал, что вот оно. Попал. — Если нужно. Ну, зная, что… Любить потом и все такое. Вот это все. Отабек так глянул, что Юра аж в столешницу вжался. Точно. Попал. Сука, обреченно подумал Юра. Нахуя я сейчас это начал. Не так же. Не здесь. Не на крохотной кухне с советским буфетом, рыжей от пластикового абажура, когда он сам в трениках и на столешницу почти залез, и чайник этот со следами пайки на эмалированном боку… А Бек молчал и смотрел все так же в глаза, отрезая пути к отступлению. Конфорка шипела, как натянутый бикфордов шнур. И Отабек сказал просто: — Да я, Юр. Уже.