mon amour ; не души меня

первое, что она всегда будет помнить о ней — смех. её смех такой скрипучий, немного хрипловатый, такой же как и у всех, кто злоупотребляет сигаретами, или… не-а, просто она, пожалуй, слишком часто болеет. но этот смех она любит, как и саму его обладательницу. она любит в ней, если не всё вместе, то хотя бы что-то одно и по отдельности. может быть, она любит её руки — сквозь кожу просвечивают синие вены, а сама она бледней обычного. на локтевом сгибе часто появляются красные точки, как от шприца, — лопается микрососуд. может быть, она соблазнилась на эти хрупкие ключицы, с маленькой, почти незаметной, родинкой на ней. «это незаконно, и вообще я тебя запрещаю». может быть. всё, что угодно. потому что она может уничтожить всё в мгновение ока.

×××

— ты бесишься. — я не бешусь. — да нет же, бесишься, — и складывает руки на груди, смотря где-то перед собой. это продолжается ещё немного — ровно до тех пор, пока девушка не перестаёт отворачиваться и строить из себя униженную, обиженную или оскорблённую. честно говоря, не особо понятно. та всегда была сложной для её понимания. а у той, чей смех нравился ей, ревность и собственнические чувства кричат «не смотрите на неё, пожалуйста, она только моя, проваливайте, иначе глаза выколю, чтоб не пялились» в глазах и нахмуренных бровях беспрерывным потоком. в наушниках что-то из нового альбома the Babys, или она постоянно прослушивает их те самые первые песни. в чужой голове — пустота, её пальцы переплетены с пальцами той, кого она любит. это их собственная хрупкая и нерушимая, до поры и времени, идиллия. всё хорошо. всё действительно хорошо.