Дочь

Похороны, слезы, боль. Все отошло на второй план. Она помнит только собственный крик. Собственный крик эхом отдается в ушах. Он холодный как лёд, а она не хочет, не может его отпустить, только крепче впивается пальцами в его рубашку и цепляется за нее как за последнюю соломинку. Линбоу… Он не может так уйти, он не может ее так бросить. Ее пытаются уговорить его отпустить, пытаются поднять с земли, обнять, прижать к себе, но в ответ на это этот человек получает не слабую пощечину и, кажется, даже пошатывается от удара, а она снова прижимается к груди родного мужа. Плачет, рыдает, кричит, но его не отпускает. Дальше память подводит, это кажется нереальным, но увы, это чертова реальность. Ее мужа нет, подготовка, похороны, соболезнования, но кому они нужны, когда не в груди, а в душе огромная дыра, которую нельзя заполнить ничем, когда при каждом вдохе кислород обжигает лёгкие не слабее пламени. Как же она надеется, что каждый из выдохов будет последним. Но нет, она дышит и продолжает это жалкое существование призрака в живом теле. Ей плевать и на Сирену уже и на этот мир, она просто хочет перестать дышать на этом холодном полу. Это единственное, что она осознает и помнит четко: она лежит на полу. Все остальное будто сон, нахождение, но в то же время это ужасная болезненная реальность: сын, невестка, муж ушли. Кто по собственному желанию, кого приворожили, а кто умер, она же сломалась. Снова приступ ярости и она снова крушит комнату, в которой и так не осталось ничего целого, но так легче, хоть на миг, на доли секунды, но легче.       Новый приступ ярости, новые увечья как на ее теле, так и в комнате и кто-то прижал ее к себе, крепко, но не желая нанести вреда, просто держит, чтобы она не нанесла себе ещё более тяжёлых травм. Она брыкаться, кричит, царапается, а потом миг тишины и одно неуверенное слово: — Ты…, — рыжеволосая женщина как восковая кукла падает на руки этого неожиданного гостья, что таки прорвался в комнату, в которой она заперлась после похорон.