«Долой убеждения?»
— И почему я не удивлена? — апатично фыркнула Гермиона, отталкивая от себя придвинутый Джинни Ведьмин Досуг. — Правильно, нечего там читать! — бодро поддержала та, демонстративно-брезгливо взяв журнал так, будто это жабьи кишки, и, отправив его на посеребренный поднос с двумя оставшимися от завтрака тостами, взмахнула палочкой: — Инсендио! Запахло дымом и подгоревшим хлебом. — И много там было грязи? — поинтересовался Рон, глядя на скукоживающиеся в огне глянцевые страницы. — Про Гермиону — ни слова, она скорее выставлена жертвой, но… — Джинни запнулась. — Продолжай, — напряглась Гермиона. Джинни вздохнула: — Был намек на твое состояние. Кто-то ляпнул, как ты считала — ну, как ты это обычно делаешь — на уроке. Автор статьи сделал выводы и — вот. — Понятно… — едва слышно выдохнула Гермиона, глядя в пустую тарелку. Теперь есть не хотелось даже для вида. — Интересно, кто сделал снимок. Судя по ракурсу, это должен быть кто-то с гриффиндорской трибуны, — заметил Гарри. — Не Дин и не Деннис, если верить первому, — продолжил Рон. — Фотоаппараты в наши годы уже не редкость. И если это кто-то из гриффиндорцев… — Может, Парвати? — предположил Гарри, осторожно взглянув на Гермиону. — А с чего бы ей?.. — начал было Рон. — Нет, она сидела рядом со мной, — перебила Гермиона. ─ Тогда кто? Нужно поспрашивать. Если это кто-то не с нашего факультета, то его должны были запомнить. Если только это кто-то не… — Возможно, тот же, кто прислал мне записку. — …под Оборотным. Что? — Мне на каникулах прислали записку, — бесцветно повторила Гермиона. — «Не доверяй Малфою». — И ты не рассказала? Гермиона пожала плечами: — Я не придала этому особого значения. — А почерк? — уточнил Рон. — Незнакомый, но не измененный заклинанием, если ты об этом. Я проверила. Гарри задумался, вперившись взглядом в тарелку. И, будто сомневаясь, поинтересовался: — А ты не знаешь почерк Дамиана? — Откуда мне?.. — Гермиона подняла голову и недовольно сдвинула брови: — Только не говори, что ты его подозреваешь! — А почему нет? Почти каждый год, когда появляется новый преподаватель… — Если следовать твоей логике, — начала раздражаться Гермиона, — то под подозрения попадает и профессор Крам? А что профессор Мур? Сбежала из замка и стала Бэтменом, на досуге рассылая записочки случайно выбранным студентам? Что дальше? Заподозришь директора МакГонагалл?! Неужели это необходимо обсуждать сейчас?! Сейчас, когда она и без того… — Бэтмен мужчина, — буркнул Рон, ткнув обратной стороной ножа в пепел. Вот только этого ей и не хватало! — С чего вдруг? Никто этого не знает! Может, это крупная женщина. Или женщина под Оборотным. Или!.. — Ну… — тут же стушевался Рон, осознав, что ступил на опасную дорожку. — А что про Малфоя? — сразу поняв, что к чему, выручил его Гарри, метнув взгляд сначала на Джинни, потом на Гермиону. Точно знал, что она хочет услышать, но боится спросить. Джинни тоже бросила на нее быстрый взгляд и, видимо решив, что честность — лучшая политика, выдала: — Малфой выставлен мерзавцем, разумеется. Не прямо, но любой, умеющий читать между строк, сделает такой вывод, — сморщила нос она и продолжила писклявым голоском, изображая кого-то вроде Риты Скитер: — «Чем же так обаятелен бывший Пожиратель Смерти, что лучшая подруга Гарри Поттера и обладательница Ордена Мерлина Первой Степени за борьбу против режима Того-Кого-Нельзя-Называть так очаровалась?», «А бывают ли Пожиратели — "бывшими"?», «Вопрос в честности его методов обольщения все еще остается открытым», «Уж не воспользовался ли он уязвленностью пострадавшей от руки его родной тети девушки?», «Осознает ли Гермиона Грейнджер в полной мере…» — Будто хоть кто-то не пострадал! — не выдержав, воскликнула Гермиона. — Будто не пострадал Гарри, получивший — второй раз, между прочим! — Аваду Кедавру себе в грудь?! Не пострадал Джордж, потерявший… и Рон! И Джинни, и Перси, и Билл, и Чарли, и Артур, и Молли, и… и все! И Лав… Гермиона прикусила язык, хотя вряд ли среди ее — и Гарри, Джинни и Рона — знакомых есть кто-то, чье имя начинается на «Лав…». — Я к тому, что я не одна такая бедная-несчастная! Да я даже не потеряла… — Гермиона, им просто нужна была статья, которая… — начал было Гарри. Она не дослушала. Не смогла, не захотела. И так наговорила много лишнего. Так и не притронувшись к завтраку, вылетела из Большого зала, даже не задумываясь над тем, как ничтожно мало в этом жесте достоинства.* * *
— Будь я заинтересован в работе на мракоборцев, не радовался бы так работе учителем, — недовольно поделился в гробовой — и, возможно, неловкой для него — тишине Радев. Хотя почем ему знать, что такое «неловкость»? Насколько знал Борислав, Дамиан умел отличать только положительные и отрицательные эмоции, черные и белые. Мог путать недовольство и раздражение, дружескую привязанность и любовь и далее по списку. Но все это относилось только к нему, конечно. Не к чтению эмоций прочих. Потому он наверняка почувствовал нетерпение Борислава и его злость, несмотря на годами тренированное лицо, на котором не дрогнул ни единый мускул. По большому счету Бориславу не было дела до некомфорта Радева. Не было желания распинаться в благодарностях за его согласие помочь Министерству. Клятому Министерству англичашек. То ли все британцы были совершенно негибкими, когда дело касалось допросов, то ли только победившее в войне руководство, но глава Центра мракоборцев заявил вполне однозначно — никакой Эссенции истины. Или как ее здесь называют — Сыворотки правды. Это, видите ли, незаконно без согласия допрашиваемого и бла-бла-бла, даже если дело касается… Ну вот и натренированная маска дала трещину — на скулах заиграли желваки. Так всегда было. Всегда, когда он вспоминал о ней. Эви. Его Эви. Он готов был поставить свою жизнь на то, что в Хогвартсе никто даже не знал ее имени. Профессор Мур, профессор Мур — так ее все называли. Или некоторые достигшие пубертата школьники — украдкой, за глаза — Кошечкой. Но хуже пустоголовых подростков было, пожалуй, только ожидание. Борислав ненавидел это. Всеми фибрами души ненавидел. Сидеть в пустой комнате из серого кирпича за гладким, дешевым столом, глядя на ровно тлеющую свечу. На этот раз хотя бы не со стороны подозреваемого — и на том спасибо. Но ждать очередного я-ничего-не-знаю волшебника и бестолкового скажи-правду-и-я-обо-всем-договорюсь мракоборца… Аж тошно. Старые связи не подвели — бывшее руководство дало блестящие рекомендации, поэтому он здесь. Поэтому Радев здесь. Ну, официально. Осо-о-обые обстоятельства. Эссенция истины в Англии запрещена, это правда. Нерушимый Зарок нельзя «взломать», нельзя обмануть, нельзя просмотреть, будучи легилиментом. Именно поэтому Борислав во все это ввязался. Именно поэтому пообещал найти лазейку в их педантичных законах и воспользоваться ею. Пообещал найти и привести эмпата. Задать правильные вопросы, а не те, что как ара повторяли местные блюстители закона. Тогда… тогда был шанс. Хорошо смазанные петли не скрипнули, но звук открывающейся двери Борислав расслышал преотлично. Крепкий, вышколенный, но совсем юный мракоборец ввел очередного подозреваемого. Тощего, с засаленными длинными прядями волос. Напуганного до чертиков, но также и до чертиков самодовольного. Радев сделал шаг назад, встав за плечо Борислава — чтобы не мешать. — Имя? — низким, строгим тоном, будто подозреваемый — ученик перед столом директора школы, потребовал Борислав. И началась рутина. Обычная, чтоб ее, рутина. Как дома. «Ты дал Непреложный обет?» «Ты знаешь, кто ваш предводитель? Вдохновитель?» «Он высокий? Блондин? Брюнет? Крупный? Худой? Бледный? Смуглый?» «Вас много? У вас есть постоянное место для собраний? Оно в парке? В доме? В квартире? В баре? В кофейне?» «Вы знаете имена друг друга? Лица? Адреса?» Вопросы с интервалом в полминуты, ответом на которые уже не первый раз было лишь молчание. Молчание, продиктованное узами Нерушимого заклинания. Молчание, но не чувства. Именно за этим здесь находился Радев. Когда спустя мучительно долгие сорок минут подозреваемого увели, а из-за односторонней зачарованной стены вышли двое мракоборцев постарше, Радев поспешил отчитаться: — Он дал Обет. Он не знает предводителя, но недоволен, что мистер Крам так его назвал. Не знает, как он выглядит. На парк, дом и кофейню не среагировал, но заволновался на «квартире». Лично знает некоторых последователей, но не их контактные данные. — Значит, сосредотачиваемся на квартире, — четким командирским голосом отозвался старший. — Может, получится сузить поиск. И узнать, всегда ли они собираются там или постоянно меняют место. Способ их связи. Пусть этот мракоборец, имя которого Борислав не потрудился запомнить, и был скуп на слова, но мозги у него работали что надо. По крайней мере, он не высказывал вслух все свои сомнения касательно тактики как болгарских борцов с Темными Силами в целом, так Борислава в частности. Его уместности нахождения здесь. Это подкупало. — Я составлю список, — с готовностью кивнул мракоборец помладше, — кроме писем и Протеевых чар должно быть и еще что-то. — Зачарованные зеркала, — подсказал Борислав, невольно вспоминая свой первый урок со старшекурсниками Хогвартса. — Или мобильные телефоны, — вдруг подал голос Радев. Все обернулись. — Они ведь вторгаются в магловский мир, собираются в квартирах. Почему бы не пользоваться магловскими средствами связи? К тому же так никто из волшебников не сможет их отследить. Старший мракоборец недовольно потер седую щетину, но признал: — Малой дело говорит. Я поговорю с главой, попрошу связаться с министром, может, ради такого случая он свяжется с премьер-министром маглов и тот сможет оказать содействие. Что ж… — вздохнул, точно делает над собой усилие, и произнес: — отличная работа, парни. Еще сегодня утром мы знали куда меньше. Младший мракоборец закивал, как болванчик. А старший вдруг обратился к Радеву: — Не хочешь к нам в штат? Твои способности нам бы очень пригодились. — Я подумаю, — отозвался Дамиан скорее из вежливости, чем из желания получить работу. — Ладно, попробуем узнать их адрес собраний и средство связи. И… — короткий взгляд на Борислава, — может, он все-таки знает про мисс Мур. Бориславу стоило огромных усилий не выплюнуть, может, даже слишком очевидное: «Только ради этого я и согласился помогать, бесполезные вы куски дерьма!»* * *
Гермиона не знает, какую модель поведения выбрать. Ей не жаль Люциуса Малфоя. При всей ее сердобольности и желании видеть в людях хорошее — не жаль. Даже когда она пытается представить — ради вспышки хоть какого-то сочувствия в груди — понурого, побитого жизнью, исхудавшего человека в четырех стенах, окруженных дементорами — не может. Перед глазами появляются лишь кривая усмешка и надменный взгляд, льстивые лживые речи. Жесткая рука, блестящая палочка из черного дерева и одна цель — заполучить Пророчество. Любой ценой. А после — желание убивать. Желание, не нужда. Такому человеку невозможно сочувствовать. Странно, но Гермиона почти не помнит Люциуса в поместье. Да и Нарциссу совсем мало, если уж на то пошло. Драко-то — и то мельком. Зато отлично помнит рычание Сивого, взгляды Гарри и Рона перед тем, как их уволокли в подземелья, и черные глаза. Черные настолько, что не видно зрачков. Зловонное дыхание, гнилые зубы, зачарованный нож и его прикосновение к коже — точно клинок раскалили добела. Гермиона хмурится и продолжает глазеть на лишь единожды надкусанный тост. Люциус. Смерть. Драко. Что делать? Она не могла не признать, что за время каникул они с Драко продвинулись в отношениях больше, чем за весь учебный год. И все же он ни разу не сказал про отца. То ли считая, что Гермионе это будет неприятно — что правда, — то ли сам не захотел. И если второе, то что оно должно означать? В каких они были отношениях до того, как Люциуса посадили? Гермиона могла лишь предполагать. Как бы то ни было, для Драко он все равно был отцом. Плохим или не очень — теперь уже неважно. Он был. И он мертв. А Драко… Драко наверняка вернется если и не полным скорби, то хотя бы подавленным. Вряд ли ведь между ними все было настолько плохо, что он устроит на могиле танцы? Вряд ли. И дело даже не в отношении, просто… просто он такой человек. Смешно, да? Раньше Гермиона и подумать о подобном не могла. Но да. Так что в итоге делать? Драко — и только ему — Гермиона, конечно, сочувствует, но он скорее удавится, чем примет ее соболезнования. Поэтому… молчать? Делать вид, что все в порядке? Ходить со скорбным видом? Или наоборот — отвлекать, шутить, приставать? Или оставить в покое? В конце концов Гермиона принимает единственно верное, как ей кажется, решение — просто быть рядом. Ненавязчиво, почти тенью. На случай, если Драко прорвет. Или просто чтобы разделить с ним тишину, если придется. Она приходит к этому выводу на последнем уроке. Думает за обедом. На дополнительных занятиях. В библиотеке, на ужине и снова в библиотеке. Лишь когда гостиная начинает пустеть, мысли немного отпускают. И именно в этот момент слышит шорох отодвигаемой каменной плиты. Когда она оборачивается, почему-то нет никаких сомнений. Краем глаза отмечает, что в гостиной не больше дюжины старшекурсников с обоих факультетов, вместе взятых. И к их чести, они не пялятся. А вот она — да. Драко скользит отсутствующим, почти апатичным взглядом по гостиной, встречается с ней глазами. В его — темных от почти потухших каминов и догорающих свечей — не вспыхивает ни единой эмоции. Так ей кажется. Она знает его глаза. Думает, что знает. И все равно ничего не видит. Ни искры радости, ни крохи облегчения. Ни злости, ни грусти, ни разочарования. Вообще ничего. Гермиона заставляет себя приподнять уголки губ в подобии приветствия. Получается плохо, но Драко понимает. Кивает в ответ. Слабо, едва заметно. И, будто заставляя себя, делает шаг навстречу. Гермиона прикусывает язык прежде, чем с него срывается самый глупый в мире вопрос — «Как ты?». Будто не видно, как он. — Привет, — произносит она настолько ровно, насколько может. И пусть в голосе и звенят скорбные нотки, но Драко хотя бы слышит, что она старается их подавить. — Здравствуй. «Без "Грейнджер"», — отмечает Гермиона и убеждает себя, что сейчас не время для подобной чепухи. — Пойдешь отдыхать? — интересуется она, не зная, что еще можно спросить. Уж явно не «как дела?». Драко молчит секунд двадцать, прежде чем выдавить ровное: — Да, устал. — Конечно… — кивает Гермиона, изо всех сил стараясь показать, что понимает. — Доброй ночи… Драко смотрит на нее как-то странно, нечитаемо. Челюсть едва заметно напрягается. Снова — словно заставляя себя — он протягивает руку и касается ее плеча в прощальном жесте. Ничего не отвечает. И уходит.* * *
«Ему просто нужно время, — так Гермиона себе говорила. — Время». Кто знает, может, при виде Люциуса — наверняка приведенного в порядок для похорон — Драко накрыло чувство вины за связь с «грязнокровкой»? Может, каждый раз, касаясь Гермионы, он видит строгий лик отца? Или вообще думает, что своими поступками предает его память? Гермиона не могла его винить, каждый справляется со скорбью по-своему. Просто он будто… Будто бы сдерживал себя. Каждый день. Во всем. В каждом слове, жесте, действии, прикосновении. Он не избегал ее, нет. Но отчего-то создавалось впечатление, что теперь каждая минута наедине была для него в тягость. А то и похуже. Пару дней назад, например, когда они шли из библиотеки, Гермиона, сдуру решив еще раз удостовериться в верности состава Зелья Слепоты, на ходу открыла книгу и, разумеется, споткнулась о первую же ступеньку. Возможно, она сломала бы нос или еще что-нибудь в этом духе, однако Драко поймал ее за локоть и дернул в противоположную от лестницы сторону — на себя. Рукам Гермионы было не до поисков равновесия — слишком уж заняты книгами, а потому она тут же привалилась плечом к его груди. Рука же Драко словно по привычке легла ей на поясницу и задержалась там на долгих две с половиной секунды, прежде чем он опомнился и отдернул ладонь, будто спина Гермионы — и не спина вовсе, а по меньшей мере раскаленная печка. Это… напрягло. Если не сказать, что обидело, хотя она и понимала, что это глупо. Это был их самый близкий контакт с тех самых пор, как Драко вернулся. Именно в тот момент Гермиона поняла, что время тут не особо поможет, — проблема куда глубже. Будь она последней дурой — в ту же секунду насела бы на него с вопросами. Но Гермиона дурой себя не считала и прекрасно понимала: когда человека загоняют в угол — он начинает защищаться. И меньше всего ей хотелось, чтобы Драко пришлось защищаться от нее. Так что решила дать ему еще неделю. А может, себе — собраться с мыслями. И на первый взгляд это было очень даже правильным решением: похоже, Драко начал приходить в себя. Или так просто казалось, ведь, обнимая ее за плечи вечерами, интересуясь, как у нее дела, он делал это совершенно равнодушно. Словно для галочки. Даже не язвил как прежде. А как-то в библиотеке спросил, не забыла ли она сделать домашнее задание по трансфигурации. Будто не знал, что она никогда такого не забывала. Наверное, самыми простыми действиями, вопросами, разговорами, поведением он просто-напросто убеждал всех вокруг — или, как Гермиона думала, себя, — что все с ним в порядке. Но ей ли не знать, как смерть близкого человека может подкосить? — Ты как в воду опущенная, — заявил как-то за ужином Рон и перевел взгляд на Малфоя, слушающего на удивление болтливого в тот день Гойла. Может, и Гермионе стоит забивать пустоту бессмысленными разговорами? Непохоже, чтобы Гойл не знал, что делает, — не первый ведь год знаком с Драко. — Да нет… — приличия ради откликнулась Гермиона, даже не поняв, что слишком поздно: Рон уже разделался с печеным картофелем и явно не ожидал, что она вообще ему ответит. Той ночью ей плохо спалось. Даже несмотря на то, что не мучали кошмары, наутро Гермиона с трудом разлепила веки, чувствуя себя еще более разбитой, чем когда пыталась уснуть. Воскресенье выдалось солнечным и ясным, что мало-мальски приподняло настроение. Но куда больше поднял Драко, уже ждущий ее возле лестницы с охапкой книг: — Надоело торчать в замке, — прозвучало по-прежнему равнодушно, но, на взгляд Гермионы, все-таки лучше, чем вчера. — Подготовка по воскресеньям? Непохоже на тебя! — лучезарно улыбнулась она, наверное, от души переборщив с радостью в голосе, но решив, что сейчас подобное очень даже к месту. Может, и правда стоит брать с Гойла пример? Драко лишь пожал плечами и кивнул в сторону каменной плиты общей гостиной. Он шел впереди, и, когда миновал «их» клен, в сердце затеплилась надежда: кажется, ему и правда лучше? Конечно, они не пошли к нему домой, как делали это каждые выходные раньше, а лишь купили по большому бумажному стакану какао с шипучим зефиром — Гермиона даже не стала ничего говорить, когда Драко все решил за нее и достал кошелек, — и направились обратно к замку. Под тот самый клен. Гермиона искренне старалась подобрать нужный момент, чтобы перевести тему со списка Непреложных заклинаний на что-то, не относящееся к зубрежке Защиты от Темных Искусств, но Драко вдруг сделал это за нее: — Удивлен, что ты все еще не дуешься за то, что произошло на матче. Под «произошло» Драко, конечно, имел в виду тот поцелуй, а не то, как он продолжил летать, несмотря на перелом. По этому поводу Гермиона уже высказала ему все что думала, и только его наигранно-страдальческое выражение лица после приема Костероста смягчило ее негодование. Насчет же поцелуя… Конечно, ей было обидно. Но этот чертов перелом, ночь в Больничном крыле, напряженная подготовка к уроку Слизнорта, вести о Люциусе… в общем, стало не до того. — Не скажу, что это было ожидаемо, но, думаю, вполне могу понять твой поступок. Все ведь поняли, а я вроде бы не глупее прочих. — Думаешь? Ого, что это? Первая подколка? Гермиона даже закрыла книгу ради такого события. — Знаю, — и самодовольства в голосе хоть отбавляй. А вдруг получится вывести Драко на привычный уровень общения? Вечное противостояние, споры, препирательства? Все то, к чему они оба привыкли и, судя по всему, что им обоим так нравилось, хотя никто и не говорил об этом вслух? — Уверена? — Вывести из себя соперников, разумеется, — рассудительно начала она. — Гарри — как ловца, Рона — как вратаря. Вряд ли это зацепило остальных, но, насколько я помню, именно вратарь и ловец считаются наиважнейшими игроками в команде? В глазах Малфоя — лишь на секунду — блеснуло что-то нечитаемое, а в следующую на лице расцвела первая за последние две недели эмоция — мягкая, снисходительная улыбка. — Конечно, — совершенно ровно, почти ласково. — Так я обычно и поступаю. В тот момент Гермиона не осознала, что она в десятки, сотни раз глупее прочих. А следующим утром Драко с ней не поздоровался.