***
В это же время Глеб верещал в авто, что его зажало. Рука Снейка опустилась ему на колено, прошла выше, и остановилась у ширинки. На заднем сидении их было двое, просто все остальное место занимали барабаны. — Не смей, паскуда. Снейк ехидно улыбнулся, но через секунду получил гавнодавами по мизинцу, взвыл и не закончил своего начатого. Аркадин на переднем сидении закатил глаза и подумал, что ещё каких-то десять часов и он будет дома. Без вот этого всего дурдома на выезде. Глеб посмотрел в окно и понял, что ему надо срочно пхнуть в локоть барабанщика, иначе эта страшно эстетичная поездка закончится тем, что у него начнется отит, потому что ухо продует морозным дыханием Снейка. Дмитрий Абдулыч уже похрапывал, а динамитный чайничек Глеба перешел в режим нон-стоп и уже просто не мог остановить всю эту кипящую церемонию. Он бесился, а погодные условия стремительно портились и количество замечаний водителей вроде «опять это блядский дождь» приближались к архиинтресному количеству. Но Глеб героически терпел, зная, что скоро буде маленькая заправка и можно будет скинуть с себя эту сильную харизматичную директорскую тушу, волосы головы которой лезли во все места. Надо было выть, но выть было бесполезно и в сущности непонятно зачем. А вообще — вон какое окошко красивое почти видно, вон осинки, если приглядеться, то особым людям можно увидеть даже апельсинки. А Глеб у нас особый! Никто такой не особый, какой он особый. Прям-таки самый дорогой шоколад на этом рынке про продаже апельсинок от осинок. Глеба медленно вырубало, и вот через несколько минут он уже посапывал на волосне Хакимова, который посапывал немного громче на плече Самойлова. Ему по статусу надо было сопеть громче. А то как это так — он — и тихо сопит. Странно.***
Вадик пересмотрел своё отношение к тому, что надо менять город. Хотелось обратно. И группа засобиралась. Самолет по предварительным данным должен был лететь четыре часа, но опаздывал. Погодные условия явно портились, а вместе с ними портилось и настроение пассажиров. Все вокзальные чебуреки уже были попробованы, отравление получено, а анальгин с углем принят. Сказать, что скрутило сильно, было нельзя, да и вообще сказать что-либо было проблематично. Пострадавший молча просил отряд не заметить потери бойца и идти без него на рейс, но Самойлов посмотрел на эту всю ситуацию свысока, оценил возможность того, что линия константы ниже уже не опустится, и все же решил, что уехать должны все. А тем временем эта же константа медленно опускалась, переворачивалась и летела прямо в глаз, но за несколько сантиметров до предполагаемого глаза все же останавливалась и уходила на прежнее место, оставляя жертву в покое. Взлет. Город внизу обволакивается тучами и пропадает под темного цвета небом. Дождь хлещет в окна самолета. Те, у кого нервы в порядке, а фантазия отсутствует, смотрят в окошко и собирают просмотры инстаграмма, а остальные, у кого есть и фантазия, и нервная неустойчивость, уткнулись в книгу и молча смотрят на фигу. В лучшем случае посмотрят на соседей, отхлебнут водички, — и на этом их хоть какие бы то ни было движения до конца полета закончатся. А Москва встречает своих героев палящим солнцем и нестерпимой жарой. Двери аэропорта открываются, и на площадь выходят весьма брутальные, внушающие всем своим видом окружающим, что солнышка они не видели давно. Довольно толстые, кожаные и непромокаемые одежды и ботинки чуть ли не до документов. Вся гвардия прошествовала через парковку и засосалась в ближайший автобус на город. Самойлов-старший дошёл до дома, открыл для себя, что не знает, куда делись его ключи, позвонил Юле, понял, что ждать ещё надо часа три, и сел на ступеньки в ожидании чуда. Но чудо все не шло. Тем же временем другое чудо с фамилией Самойлов и даже с именем Глеб сменило место дислокации и перебралось на переднее сидение, рассказывая водителю, где он все это видел и как оно все в подробностях выглядит. Водитель включил режим «я не с вами, этих долбоебов я не знаю», и торжество инопланетного ума над земным не произошло, чему и радовалась галерка, желавшая поскорее въехать в Москву. Скорее — понятие растяжимое, и когда хочется его сократить — оно все только удлиняется.