***
Путешествие Глеба еще не закончилось: он шатался по улицам, не зная, куда себя деть, и не зная, на какой скамейке он сегодня уснет. Семь часов назад он вернулся в город, семь часов как до него не могла дозвониться благоверная, а он шатался по городу и любовался прекрасным закатом с крыш, на которые его не пускали, но пара усилий — и вот он сидит, свесив ноги. Глебушка, сорок пять годиков. А внизу по дюралевого цвета асфальту и не менее дюралевому небу ездили авто и летали самолеты, от понимая высоты и того, что от него здесь ничего не зависит и что от того, перестанет любоваться городом с крыши или нет ничего не остановится и никто не улетит вместо Сургута в Париж, голова Глеба вскружилась, но не позволила ему проверить количество сломанных костей. Он вздохнул на пейзаж и поплелся вниз по лестнице. — Добрый вечерочек. Глеб поднял глаза и тут же в уме пересчитал все свои кольца, цепи и тому подобные аксессуары. Определенно, влетало в копеечку. Гопники перекрыли лестницу, и бежать было некуда. Десятый этаж спрыгнуть вниз не позволял. И Глеб решил, что пора прибегнуть к методу «слабоумие и отвага». Выделывая пируэты по лестнице, он попытался столкнуть кого-нибудь из определенных врагов вниз, но это не выходило, и вскоре он понял, что это просто нереально для него. Он нащупал в кармане ножницы, но неожиданно нашёл, что ОНИ точно его не спасут в этой ситуации. — Так, давайте без жертв, пожалуйста. Я старый, больной человек. И беззащитный кстати. — Парни засмеялись. Ножницы в кармане уже не казались провальной идеей. В голове предательски пронеслось «где Вадик», но тут же Глеб сам ужаснулся этой мысли и перешёл к наступлению и наказанию. В темноте парадной сверкнули ножницы. — Эй, что вы там устроили? — Голос снизу. Явно мужской. Ребята дружно побежали вниз, а младший Самойлов картинно лишился чувств и понимания, где он находится.***
Кофе из турки медленно выливался на плиту и приветливо шипел уже разлитому там маслу, борщу и подобным жителям Подплитья. Вадим открыл глаза и понял, что почему-то трезвый сидит на кухне, а рядом на столе лежит пачка сигарет. Не его. Вспомнить, что произошло, и понять не представлялось возможным, а причина полного отказа взаимодействия мозга и памяти лежала в комнате, смотрела в потолок и глотала реплику за репликой, точно не зная, с чего начать и стоит ли вообще начинать. Две несовместимые вещи в виде координации и регуляции все же решили, что надо действовать, но тут взгляд уперся в очень красивую ярко-красную ткань на стене в виде ковра, и от прекрасия, неожиданности и невыносимо интересного узора Глеб снова сел на диван. Пока он садился, ногой случайно задел столик с журналами, журналы упали на пол, придавили всей своей журналистской тяжестью кота, на что тот вскрикнул и с позорным «мяу» ушёл из комнаты. А Вадим не знал, надо ли заходить в комнату и спрашивать, как дела. Он, в принципе, слышал, что Глеб проснулся, но идти туда было взрывоопасно. Оба они знали, что ничем хорошим это не кончится. Вообще ничем. Судьба та еще сучка. Вот какое сегодня число? А вот то, что в 2010 стало последним. И до лета немного осталось. Глеб снова встает с дивана, голова предательски кружится, в квартире пахнет жареным кофе, который, по идее, кто-то собирался варить, но, видимо, турка начала жарить вне плана. Вадим усмехнулся, услышав, что Глеб все же решил выйти, и прошёл в коридор, садясь на тумбочку. Глеб, не заметив брата, начал красться по стеночке, выглядывая в кухню. Но Вадима там не увидел. Вадим подходит сзади, кладёт руку на плечо Глеба, тот от рефлекса вытаскивает из кармана ножницы, оборачивается. Вадим замирает, сзади себя открывает тумбочку, достаёт оттуда тёплое оружие огнестрельного характера. То самое. На всякий случай. Оба поднимают свои «шашки» на уровне глаз. — Рад тебя видеть, — говорит один. — По тебе не скажешь, — отвечает второй. Невозможно. Спустя два года ничего не изменилось. Ничего. Та же квартира, те же имена и даже оружие то же. — Винить будешь? — Сил нет уже. Вообще. — Почему-то Глеб опустил ножницы. «Блядь, — подумал он, — кто же из нас всё-таки?» — Кофе? — Нет, спасибо. Вадим отбрасывает назад пистолет. Глеб идёт к входной двери, но тут его вполне ведомая сила тянет в кухню. Вадим садится на стул и выжидающе смотрит в коридор. Он знает, что Глеб сейчас все равно вернётся. Назло не назло. Вернётся. — Напьешься ж. Так хоть спать будет есть где. Динамитный чайник подал признаки жизни и опасно закипел: — Ты меня за конченного алкаша держишь? Да? Ну знаешь ли… Мне есть где спать. И с кем. — Мм, поэтому ты две ночи подряд лежал у меня в подъезде, пугая соседей своим храпом, да? — То есть ты знал? Ты все видел и даже не пригласил? — У тебя были ножницы. Ты был пьян и довольно геройски мог мне чего-нибудь вырезать. Не слишком приятно. — Вот так ты платишь за все… — Если тебе кажется, что из коридора я слышу все, что ты там бормочешь, то ты ошибаешься. — Два года. — Глеб выходит из-за угла и прислоняется к стене, — А нихуя, понимаешь, нихуя не поменялось. — А ты чего хотел? Но чего хотел Глеб, не знал никто. И он тоже. Вообще если бы никто ничего не знал, то всем было бы запрекрасно. Но знали лишь некоторые, и те, которые не знали, страшно завидовали тем, кто знал. И это было обидно. Страшно и непонятно, почему одни в курсе, а другие нет. Они, другие, хуже, что ли? Нихуя не хуже. Богаче? Нет, такие же. Ни с чем. А может, умнее? Все умные, просто скромные. — А я все же изменился. Вот мой альбом это доказал и тебе в первую очередь, — сказал Глеб. — Ты думаешь, я его слушал? Нет. — То есть… — То и есть, — ответил Вадим, — я в великомученики не записывался. Я ж не Бекрев. Не Бекрев же, да, Глеб? — Он съебал. Долгое молчание. Снова находят мысли. Глеб снимает пальто, которое Вадим и не заметил, когда он надел. Ножницы кладёт на стол. Вадим смотрит на них. Красивые, че еще скажешь, маникюрные, заточенные. И вообще-то мамины. — Молодец Бекря, че. Губа не дура. Как и пуля. Оно там все в одной строчке. Глеб наливает себе кофе. — А дальше что? Вот о чем ты хотел поговорить? — Погода хорошая, церковь новую строят. Песен нет, стихов нет, жена на курорте, в доме два трезвых мужика и кот. Тем для диалога дохера и больше. Выбирай. — Фигня. Я могу и лучше. Правда для этого надо набухаться. Но это ты умеешь. Это у тебя в норме. У нас. Всех. Всех в этом мире. Одно лишь всех нас тут держит — это вот это«а я лучше могу». А на самом деле не можешь. Потому что? Потому что нет понимания «зачем», а без «зачем» — «как» не клеится. — Да не свисти… Ты без «зачем» уже четыре альбома напел. И ничего. Склеилось. — На соплях держится. Сам знаешь. Вадим усмехнулся. Знает. Конечно, знает. — Ну хотя бы держится. Сопли-то хоть общие? — Неа, соплей после развала Агаты не хватало, — запрокидывает голову и выдыхает дым, — и на последние альбомы мы всем миром собирали. Плакали. — А целовались? — Усмехается. — Не остри, перчик. Детский сад и куча хабариков. Зато вон, хотя бы без мордобоя. Мирненько. Тихо почти. Глеб весь кофе выпил. Обидно. Вадик для себя готовил. А все как обычно. Зря.