Босттвидский виноград

Лаэрт ненавидел таверны вроде «У Аризана», но на втором этаже сдавались захудалые комнатушки. Ему было не привыкать к убогой мебели, но проклятый запах табака, казалось, пропитал всё. Аризан, хозяин, настырно предлагал горькое пойло, которое гордо именовал «пивом». Лаэрт терпеть не мог «помои» — так он заявил. Нужно отдать должное хозяину — готовили в «У Аризана» хорошо. Лаэрт с удовольствием, несмотря на то, что от табачного дыма было сизо, ужинал. Посетители косились на гостя в дорогой одежде, но не приставали, вдобавок болтливый Гравс находил с ними общий язык и отпускал скабрёзные шуточки. Голова кружилась, хотя Лаэрт не пил. Он порадовался, что вовремя успел к Юди Гейссу и доставил вино к званому ужину. Тот предложил остаться, но он не любил подобные сборища и Босттвид в целом. Дверь скрипнула, и в комнату вошёл изрядно выпивший Гравс. Лаэрт натянул одеяло до подбородка, но лампаду задувать не стал. — Пил пиво, — заметил он. — Конечно! — Гравс улыбнулся. — Не одним вином довольствоваться. Это всё равно что питаться только рыбой — на мясо всё равно потянет. — Лаэрт вздохнул. — Отлично, можно поспать до полудня. Храм будет закрыт, господин Лессер примет ближе к вечеру, вы сами говорили. Лаэрт отвернулся, когда Гравс, у которого чувство стыда напрочь отсутствовало, никого не стесняясь, снял штаны. Тот мог спать до полудня, но у Лаэрта другие планы. Время он не собирался тратить впустую. Ему было куда пойти. Сердце сжалось от мысли, что брат прогонит. Предстояло идти через Рыночную площадь и глядеть в оба, чтобы ушлый вор не стащил кошелёк. Лаэрт отдал должное Аризану. Тот не пожалел дров. В комнате тепло, но шум, доносившийся снизу, похабные песни и громкий смех не позволили уснуть. В соседней комнате громко стонали. Забыться удалось под утро, когда возня за стеной стихла. Лаэрт не выспался и почувствовал себя разбитым, как после памятной ночи с Тэгремом, после которой с трудом мог уследить за делами, которая принесла плоды. Привычка рано подниматься сработала, и Лаэрт, зябко поёжившись и поборов лёгкую тошноту, поднялся и осторожно, чтобы Гравс не проснулся и не увидел его в одном нижнем белье, подошёл к ведру с водой, умылся и прополоскал рот. Он выбрал для поездки скромную коричневую одежду. В ней меньше привлечёт внимания и сойдёт за обычного горожанина-полукровку, коих в Босттвиде не так уж мало. Лаэрт взвесил в руке кошелёк и сунул во внутренний карман сюртука, после взял плащ из грубой ткани, надёжно защищавший от дождя, и открыл дверь. И едва не столкнулся с немолодым, судя по обрюзгшему лицу, любителем выпить. — Доброе утро! — дежурно произнёс Лаэрт и остановился, когда незнакомец преградил дорогу. — Я могу пройти? Тот молча курил трубку. Лаэрта едва не вывернуло от запаха табака. — Ого, если бы я знал, кто у меня по соседству поселился, то… — Вы пьяны! — Лаэрт унюхал перегар. — Дайте пройти! Поверьте, я не тот, кто вам… Незнакомец не протрезвел за ночь. Иного объяснения, почему он пристал к отнюдь не молоденькому виноделу, не нашлось. — Чопорный, — заключил он. — Странно, такие обходят стороной «У Аризана». Не бойся, выяснять, кто ты, и докладывать мужу, что ты с любовником, не собираюсь, а если поцелуешь, то забуду о тебе. Идёт? Лаэрт побледнел. Его затошнило от мысли, что находятся желающие целовать облысевшего, отнюдь не красивого пьяницу. — Нет, не идёт, потому что вы пьёте дрянное пойло. От вас разит так, что меня выворачивает. Лаэрт не солгал: тело покрылось холодным липким потом. Он бессильно прислонился к стене. Плащ с тихим шорохом упал на пол. Лаэрт не успел сообразить, как его втолкнули в комнату и наклонили над дурно пахнущим мочой ведром. — Блюй сюда, болезный! — Его вывернуло, живот скрутило спазмами, хотя желудок пуст. Пьяница поддерживал за поясницу и терпеливо дожидался, когда тошнота пройдёт. — Легче? — Кивок в ответ. — Перегара нет, значит, не пил. У Аризана всегда свежая еда, на моей памяти никто не отравился. Значит… — Отпустите, — шепнул Лаэрт. — От мужа? — Бо-оги! Ну и вопросы! Да, от мужа! — От того, что спит в соседней комнате. От беты! — хохотнул пьяница. Лаэрт развернулся и, не поблагодарив, поплёлся по коридору. — Будет тебе, не обижайся. У многих любовники-беты. Всем удобно, последствий никаких. Разве что удовольствие не то. Кстати, я давно бесплоден. Если захочешь почувствовать большой член, но не проблем, то… — Бо-оги! — в который раз протянул Лаэрт. — Стыд-то какой! Пьяницу изрядно повеселило чужое смущение, и он громко расхохотался, продемонстрировав жёлтые от табака зубы. Не смешно. Лаэрт развернулся и пошёл прочь. Настырный сосед не отставал. — Да откуда ты такой взялся, а? Строишь из себя невинного отрока, но уединяешься с любовником. Не люблю двойное дно! Знаешь, что мы на корабле с такими делали? Всей командой рот затыкали. Членами. До глотки. Вся ложная «невинность» быстро проходила! «Моряк!» — догадался Лаэрт. Пьяница не был ему интересен. Тот явно решил «излечить» Лаэрта от скромности и увязался следом. — Что с ногой? — на этот вопрос ответа не последовало. Лаэрт подобрал плащ и спустился в зал, пустой. Вместо Аризана у стойки сновал юный паренёк. — О, — тот улыбнулся, — встали? Кроме глазуньи, предложить нечего. Лаэрта затошнило от упоминания еды, но отказываться глупо. Впереди нелёгкий день. — Ну давай свою глазунью. Пиво осталось? Два — одно мне, одно болезному! — Юноша кивнул и юркнул на кухню. Моряк сел. Лаэрт стоял столбом. — Чего ты? — Глаза пьяницы оказались водянистыми, бесцветными, веки — отёкшими. — Садись, горе горькое. Глоток пива тебе поможет. Проверено давно и надёжно. Лаэрт отодвинул стул и сел напротив моряка: стол оказался единственным, где не стояли грязные тарелки и бутылки, не валялись объедки и крошки. В «У Аризана» убирались не вовремя. — Я Барри! — представился моряк и протянул ладонь. — Лаэрт! — прозвучало как дань вежливости. Барри, поняв, что собеседник не собирается пожимать руку, облокотился на столешницу. Лаэрт спрятал руки в карманы, когда заметил, что моряк уставился на перстень с рубином. Он порывался уйти, но появился официант и поставил ароматно пахнувшую яичницу с беконом и две кружки пива. Снова затошнило. Барри сделал большой глоток и подвинул вторую кружку. — Делай, как я сказал. Легче станет. Да и-и-и… Будто в первый раз, честное слово! Дети наверняка есть. Тошнота усилилась настолько, что Лаэрт, готовый на всё, чтобы стало легче, сделал маленький глоток, вспомнив, каков вкус пива. Горько, но тошнота отступила, и Лаэрт отпил ещё. Барри оказался прав: отпустило. Лаэрт взял вилку и нахмурился. Нож никто не подал. Он сделал вид, будто не расслышал последний вопрос. Моряк с удовольствием приложился к кружке и махом — до дна — выпил, после громко рыгнул. Лаэрт сжал губы. Поведение морского волка, далёкое от воспитания, ему не понравилось. — Ну и где молокосос? Ещё бы пива! — протянул Барри. Лаэрт подвинул кружку. — Мне больше не нужно. — Он молча продолжил есть, ловя похотливые взгляды. Пиво Барри потягивал не спеша и не сводил глаз с Лаэрта. — Гадаю, откуда ты такой взялся. Не юный, но ведёшь себя, будто впервые услышал слово «член». Не злись, но игры хороши для юнцов, в твоём возрасте выглядят смешно. Так что советую завязать с этим. Мне насрать на твоего мужа-рогоносца. Наивный богатый дурак сошёл с ума от «невинности» и «наивности», а ты до сих пор играешь. Это было невыносимо. Лаэрт поднялся и подошёл к стойке. Отчитываться и доказывать что-либо он не собирался. Он больше не встретится с Барри — наглым пьяницей, которому всё равно, с кем спать. Лаэрт расплатился за завтрак и пиво, которое не допил. Он был готов заплатить и за Барри, если тот не появится в его жизни. Не встретится. Вечером Лаэрт собрался уехать. Осталось сходить в храм, договориться о разводе и доставить бочонки Фаррею Лессеру. Но сначала нужно навестить брата.

***

Лаэрт не любил осень, промозглую и дождливую. Он зябко закутался в плащ и прошёл мимо полупустых торговых рядов. Одно ему понравилось — покупателей почти не было, ворам поживиться нечем. Нога разнылась из-за мерзкой погоды, оттого пришлось сделать остановку. — Подойди, ай, красавчик! — подозвал одинокий смуглый торговец. Лаэрт не откликнулся на зов. — Дай-ка угадаю: шапочки любишь! В точку. Лаэрт вздрогнул и повернул голову. И не смог отвести глаз: всевозможные головные уборы разных цветов и размеров мокли под дождём. Ноги понесли к прилавку. Одна, украшенная синей иолитовой бусиной, напоминавшей виноградину, запала в душу. Лаэрт без раздумий отдал несколько серебряных монет торговцу. Тот широко улыбнулся, продемонстрировав ровные крупные зубы. — Тебе к лицу любой цвет, красавчик! Лаэрта покоробило от этих слов, но он надел шапочку на голову, чтобы волосы не торчали в разные стороны, после улыбнулся и в хорошем настроении отправился в закоулок, куда вела дорога к дому семьи брата. Чёрный кот выскочил будто из ниоткуда, и Лаэрт неожиданно для себя резво отпрыгнул. — Брысь! — Он не любил кошек, но пнуть животное, которое, урча, потёрлось о ноги, не позволила совесть, поэтому Лаэрт постоял, боясь сделать шаг и споткнуться. — Пса на тебя не хватает! Он закрыл глаза и глубоко вдохнул промозглый воздух. Дождь закончился, и он, придержав шапочку, снял капюшон. Кот, поняв, что не получит ничего вкусного, юркнул в щель в заборе. Лаэрт было сделал шаг, чтобы пойти дальше, когда его окликнули: — Ты! — Он медленно, насколько позволила нывшая нога, развернулся и уставился на Бирма, сутулого, с мешками под глазами брата. — Гадал, ты или нет. Думал, забрал Крета и никогда не появишься. Ошибся, ты остался таким же настырным ублюдком, каким был. Лаэрт сжал губы, чтобы не возразить, напомнить, кто из них ублюдок, но он сдержался. Они, единокровные братья, похожи — куда сильнее, чем родные. Бирм горько усмехнулся. — Крета больше нет... — Лаэрт поёжился и плотнее закутался в плащ. Туфли отсырели от дождя — улочку не выложили камнем, — на обуви осел толстый слой грязи. — У меня нет похожих собак! — Бирм усмехнулся. — Идём в дом, нечего на холоде стоять. Лаэрт от неожиданности закашлялся. Брат пригласил его! Вид Бирма оставил желать лучшего. Брат растерял былую браваду, в глазах бесконечная усталость. Ему заметно нелегко. Лаэрт молча пошёл следом, гадая, что случилось, но сомневался, что брат всё расскажет. Старшему не нравилось, что младший пытался его опекать. Раньше тот качал головой, глядя на убогую обстановку дома, и с пеной у рта пытался доказать, что нужен семье. Лаэрт пришёл с пустыми руками, с налипшими комьями грязи на штанинах. Бирм всегда с любой бедой сам. Это восхитило Лаэрта. Двор ухожен, появилась другая собака — дворовая, гладкошёрстная, тощая. Из дома донёсся крик младенца. Лаэрт остановился. Захотелось бросить упрёк: «Зачем? Троих мало?!» Но он решил промолчать. Это дело брата, не его. Тот открыл дверь. Плач стал громче. — Входи, ну! — пригласил Бирм. Лаэрт с трудом поднялся по крутым каменным ступенькам. — Не прошла хромота, гляжу. — Не пройдёт. Я на всю жизнь хромой. В доме было тепло. Лаэрт сбросил плащ и повесил на гвоздь у двери. Бирм окинул его с головы до ног, оценил нарочито скромный костюм и вездесущую шапочку. С виду тот же Лаэрт, но что-то изменилось. Приехал без подарков. Не задело: Бирму ничего не нужно от брата, который старался показать, что превзошёл его, что богат и может позволить себе купить всё, оплатить занятия племянников в школе и подмять под себя семью, заставить жить по своим правилам, вставать и ложиться в одно и то же время. Младенец успокоился. Лаэрт шагнул в гостиную и застыл. Ничего не изменилось за долгие годы: те же оштукатуренные глиной стены, та же убогая мебель, только люльки давно не было. — С чем пожаловал? — в лоб спросил Бирм. Паренёк, колыхавший люльку, повернул голову и уставился на Лаэрта. Тот не без любопытства рассмотрел его. Верни, племянник, вырос из нескладного мальчишки в миловидного молодого человека. — Где Рушши? — уточнил Лаэрт, гадая, почему Верни нянчится с братишкой. — На пекарне, как всегда. Лоботрясов, знаешь ли, не держим! — Бирм прошёл в гостиную. — Успокоил? — обратился он к сыну. — Тогда завари чай. Холодно. — Лаэрт пожалел, что не взял бутыль с вином, но он знал — брат не возьмёт подарок. Тот ничего не принимал от него. — С чем пожаловал? Лаэрт прислонился к косяку и уставился на люльку. Верни взял ведро и вышел во двор. Холодный воздух обдал затылок, пришлось натянуть шапочку ниже. — Увидеть вас захотел. Законом не запрещено. Ребёнок снова расплакался. Бирм бросился к люльке и взял его на руки. Лаэрт улыбнулся. Брат жил в нищете, но бесконечно любил детей, чернявых, смуглых, кареглазых — похожих на него как две капли воды. Малыш не стал исключением. — Не вовремя ты. Рушши на пекарне, остальные двое в школе… — Бирм запнулся. — Ты, помнится, говорил, что мои дети вырастут безграмотными. Так вот: я ночей не сплю, чтобы подобного не случилось. Без тебя справляюсь. — Вижу! — Лаэрт прошёл к очагу, отодвинул деревянный стул и сел. — И я... — он сглотнул, думая, стоит ли продолжать, — восхищён твоим упорством. Бирм укачал ребёнка и бережно уложил в люльку, после взял деревянный табурет и сел рядом. Лаэрт уставился на расшитый синей ниткой ворот скромной серой рубашки, пропитавшейся потом, грязной; на ладони, покрытые сухими мозолями, с потрескавшейся кожей. Брат работал не покладая рук. Странно, что Лаэрт застал его. — Кто бы говорил! — Бирм усмехнулся и покачал головой. Торчавшие во все стороны — такова их порода — волосы качнулись в такт голове. — Ночью посмотрю в небо. Наверное, Клаго погас навсегда: я услышал не упрёки и жалость тем, как живу, а восхищение. Что случилось? — Он сощурил карие глаза. Лаэрт пожал плечами. — Старею, наверное, — заключил он и вытянул ноги поближе к очагу. — Наверное, глупость сказал. — Вспомнилось собственное положение. — Ты старше меня, но… Какой у тебя, — кивнул в сторону люльки, — четвёртый? Бирм расхохотался. Вошедший Верни удивлённо посмотрел на него, но вопросов задавать не стал, взял большой металлический чайник и налил воду из ведра. — С чего взял, что это мой? — спросил Бирм сквозь смех. Верни повесил чайник над очагом и выпрямился. — Этот юный дурак... — указал на сына, — пренебрёг предупреждениями и сделал меня дедом! — прозвучало зло. Бирм не удержался и влепил подзатыльник сыну. Тот ойкнул и потёр ушибленное место. — Займись малым! Лаэрту стало не по себе. Его брат стал дедом, это значит: у него появился внучатый племянник. Верни из-за юношеской горячности совершил ошибку. Пару лет назад Лаэрт осудил бы и племянника, и брата за разврат. Недавно он понял — если бы не выстроил дом вдали от деревни, то его постигла бы та же участь, что и Верни, но с разницей, что пришлось бы расхлёбывать одному. — Не знаю, поздравлять тебя или посочувствовать, — признался он. Бирм хлопнул тяжёлой ладонью по столу — так громко, что Лаэрт вздрогнул. — Говори, что хочешь. Я отметелил непутёвого дурака, когда узнал. — Он сглотнул и добавил: — Не за то, что потрахался невесть с кем, а за то, что правда вскрылась, когда… Когда скрыть стало невозможно. И сделать что-либо было поздно, понимаешь. Хотя нет, не поймёшь, ты-то бездетный. — Лаэрт предпочёл не пояснять личное. Бирм, не дождавшись слов оправдания, что единственное детище брата — виноградники, продолжил: — Первой мыслью было выгнать дурака, чтобы потянул лямку сам и посмотрел, каково это — растить детей. Но когда представил, что мой сын достанется ублюдку вроде твоего папаши, то решил — пусть живёт. Прокормим как-нибудь. — Мимо ушей не проскочило «твоего папаши». Бирм затаил сильную обиду на отчима. — Пришлось заехать в рыло парочке соседей, чтобы не несли чушь, но… Выгнать не смог. Верни молча выслушал исповедь и залил кипятком травы. Лаэрт вдохнул аромат, знакомый с детства. Появилось ощущение, что он пил такой чай вчера, хотя прошло так много лет, что он успел стать двоюродным дедом. Совет Тэгрема оказался дельным. Стоило спокойно поговорить, а не лезть в жизнь брата и пытаться повернуть её в свою сторону. Лаэрт сделал глоток, взял блин и разорвал надвое, как в детстве. Блин давно остыл, но не стал менее вкусным. Как в детстве, захотелось вытереть жирные пальцы о штаны. Лаэрт нагнулся и едва не испачкал одежду. Казалось, вот-вот — и отхватит подзатыльник. Всё как раньше, но в детстве не смолкали разговоры, частенько — и склоки между родителями. Сейчас висела тишина. И блины другие: вкусные, но не из детства. Очевидно, постарался Рушши до ухода на пекарню. — Теперь ты знаешь, что у меня нового! — Бирм кивнул в сторону люльки. — У тебя, вижу, ничего, хотя... — он прищурился, — то ли понял, что не стоит нагло пытаться впихнуть мою семью в свою жизнь, то ли… — Второе! — Лаэрт посмотрел в окно. Мысль о Тэгреме всколыхнула воспоминания, что он собрался в храм. Полдень наступил. — Списывать твои слова на банальную зависть — более красиво и оправданно, чем посвящать посторонних людей в тайну рождения. Я так решил и… Зря, — он махнул рукой, — себе же сделал хуже, потому мои люди дружно решили, будто ты спугнул лошадь. Я доказывал, что это не так, но они за глаза обзывали наивным дураком… Потому что односельчане знают, что мы с тобой не могли поделить дом после смерти родителей. Ты уехал, а мне было стыдно сказать правду, стыдно навлечь позор, понимаешь? Бирм покачал головой и пригладил волосы. — Не понимаю. Это не мой позор, что я неизвестно от кого рождён, но ты… — он посмотрел в лицо брата, — наконец-то сказал, что я хотел услышать, признал, что мне нравится моя жизнь, и не пытался заставить жить по-своему. Этого я хотел, а не подачек, которые ты таскал. Хотел услышать, что ты появился, чтобы увидеться. Лаэрт отодвинул кружку и поискал полотенце. Не найдя, поднялся и подошёл к ведру, чтобы ополоснуть руки. Бирм не спустил с него глаз. — Прости, мне пора! — Лаэрт подошёл к люльке, чтобы взглянуть на внучатого племянника. — Я не лгу и не прикрываюсь делами. У меня действительно мало времени. Хотел сегодня уехать. — Он задумался. — Кстати, если захотите свидеться, то в «Грозди» места всем хватит, но предупреждаю — я всегда занят, поэтому на тёплую встречу не рассчитывайте. Кретт, мой дворецкий, всегда радушен. Бирм проводил брата и подал плащ. У двери он вспомнил, что тот больше не одинок. — Как семейная жизнь-то? — Пойду в храм, чтобы решить дело с разводом, — последовал неутешительный ответ. — Значит, он не смог тебя долго выдержать. — Бирм ожидал вспышки гнева, обвинений, что муж не собирался жить, как хотелось Лаэрту. Смешка и искренней улыбки он не ждал. — Знал, что это скажешь, но ты неправ, — всё-таки возразил. — Он выполнил свою часть сделки, я получил фамилию и доступ в некоторые знатные дома Верхнего Квартала, он… Неважно! — Лаэрт махнул рукой. Бирм узнал брата, искавшего выгоду в чём угодно. Он засомневался, что захочет его увидеть ещё раз. Ему показалось, что Лаэрт смягчился, оказалось, вовсе не так. Лицо Лаэрта снова стало угрюмым, когда Бирм закрыл калитку. Тот развернулся и пошёл по безлюдной грязной улочке. — Стой! — Бирм догнал брата. — Провожу. Лихих ребят хватает. — Лаэрт посмотрел на него как в детстве, когда ловил на вранье. Улица была тихой, жили здесь бедные, но порядочные семьи. — Ладно, любопытство заело. Ты от брака всё получил? Лаэрт склонил голову. — Более чем. — Он уткнулся носом в твёрдое братское плечо. — Ты станешь дядей, а я… Проклятье, не могу перестать думать о муже. Бирм погладил худую спину. Лаэрт изменился. Захотелось пожать руку незнакомому Тэгрему Бриккарду — вроде это имя значилось в приглашении, — и Бирм позлорадствовал: — Вот тебе и сделка. Когда заключал, не думал, что влюбишься, а? Лаэрт резко отстранился и пошёл прочь. Брат как был неисправимым, так и остался. Влюбиться в Тэгрема, которому было всего пять лет, когда Лаэрт потерял родителей и терпел приставания в таверне, где зарабатывал на хлеб? Это невозможно. Лаэрт оглянулся и посмотрел вслед брату. Нога невыносимо разболелась, и он потёр лодыжку. Осталось добраться до «У Аризана». Гравс должен подняться и дождаться хозяина. Времени, чтобы пойти в храм, не осталось. Нужно переодеться в сухую чистую одежду. Лессеры не могли ждать вечность. «Почему это должен делать я? Вступать в брак больше не собираюсь. Если Тэгрем не удосужился разобраться, то…» — мысль оборвалась. Лаэрту не хотелось в храм.