Сегодня никто не говорит мне «тсс».
Я поддеваю за корешок «книгу дождей», она скользит по моим ногтям и с характерным шлепком падает на пол. Никто не оборачивается и мне это даже льстит, потому что в стандартной вариации Вселенной в библиотеках обязательно соблюдать тишину. Я давлюсь приторно-спертым воздухом, ведь адреналина в венах заметно прибавилось, а еще я просто не хочу выглядеть, как идиотка, не умеющая обращаться с книгами. Нагибаюсь, подметаю волосами грязный кафель и цепляю книгу за тот самый корешок.
Я чувствую себя очень даже терпимо, выравниваю дыхание и направляюсь к работнику зала.
— я хочу взять ее, — говорю девушке в черной футболке и понимаю руку с книгой на уровень груди.
Брюнетка рассматривает меня так, будто я какой-то раритет.
— поздравляю, — отвечает она, а у меня в груди миллиарды крохотных молоточков выстукивают первую «п» и последнюю «ю».
Кажется, я немного не в себе, но такое бывает слишком часто, потому что быть собой — скучно.
— Кларк Гриффин, — диктую я, как только мы перемещаемся к старому шершавому столу. Я меряю кафель диаметром своих подошв, девушка роется в картотеке, и, не оборачиваясь, кидает:
— а я Лекса.
Мне как-то похрен, но имя красивое, да и сама она неплохая. Ошалело пялюсь в ее сторону, успеваю пережевать тринадцать поистине дебильных мыслей и вижу ухмылку на ее лице.
— шучу, — фальшивит она, а я отвечаю, что ей не помешало бы податься в телеведущие.
Мне становится интересно, есть ли у нее полное имя. У всех кратких имен есть полные, это и бомжу известно, и мне очень хочется узнать, какое у нее. Мне всегда нравилась концепция полных имен: когда я была маленькой, мама говорила, что давным-давно имена были исключительно длинными, но потом кто-то пришел, собрал их в огромный мешок и вынес за пределы домов и квартир. И мне всегда было интересно, как можно положить куда-то слово, тем более Имя Собственное.
— а ты экстримал, — говорит Лекса, — эту книгу уже несколько раз возвращали раньше времени.
Я сижу на шатком стуле и расписываюсь в формуляре, в нос ударяет запах ее духов, и я пугаюсь, что могу забыть собственную роспись.
— они метеоры, — отвечаю, жадно рассматривая выпирающие из-под черной футболки ключицы. Лекса улыбается. Кажется, она думает не о том, о чем нужно.
*
Я открываю книгу, лежа в ванной. Ванная — скучное место и я не знаю ни одного подходящего занятия, кроме чтения. Можно, конечно, пить вино из огромных глянцевых бокалов, но я не дура, чтобы тратить всю свою стипендию на этот бред.
Я погружаюсь в чтение и практически не думаю ни об уровне воды, ни о Лексе. На кухне играет музыка девяностых, я улавливаю ее краем уха и хмыкаю — значит, мать уже пришла с работы и что-то готовит. Я, если честно, готовить ой как не люблю, поэтому проживание с родителями — огромнейший плюс.
Капли тарабанят по обратной стороне обложки, я отодвигаю книгу и тянусь к выключателю. Всматриваюсь в капли воды, падающие из крана, и понимаю, что не вижу в них себя. Сквозь них на меня смотрит кто-то другой, кто-то чужой, я несколько раз трясу головой и помещаю книгу на стиральную машинку.
На кухне пахнет пюре и котлетами, это мое любимое блюдо, если только пюре — не разбавленная водой смесь производителей сухих макарон. Мать сидит за столом и жестом приглашает меня сесть.
— завтра к директору, — говорит, — буду выслушивать о твоих косяках, — говорит, — и краснеть, как помидор.
Я опускаю взгляд куда-то вниз.
— я ничего такого не сделала, — говорю, — честно, на этот раз ничего.
Мать качает головой и вытирает пот со лба. Не верит. Да и я в принципе тоже.
У меня всегда все «просто»: одноклассник выламывает дверь, а я просто стою рядом и держу его сумку, в столовой отказываются от мяса, а я просто уже четыре года вегетарианка, все учебники по анатомии разрисованы неприличными знаками, а я просто люблю портретуру. И, конечно, это «просто» выливается в пресловутое «сложно » с вызовом матери к директору и лишением меня всех благ.
— я подумываю отдать компьютер кузену Реджи, — говорит мать, — тебе все равно к экзаменам надо готовиться, к тому же ему всего семь, а дети любят играть в игры.
— если ты не знала, компьютеры нужны не только детям, — огрызаюсь я и встаю со стула.
Мать молча провожает меня взглядом.
Когда я оказываюсь в своей комнате, сразу же захожу в интернет. Октавия пишет, что сегодня хороший день для похода по магазинам, и я соглашаюсь, потому что сидеть дома и слушать нытье матери не самое лучшее времяпровождение.
До выхода остается чуть больше часа и я снова беру в руки книгу. В центре сюжета детектив-одиночка, который расследует дело об убийстве трех студенток. Почему-то мне вспоминается Билли Миллиган и его личность — лесбиянка. Я морщусь и хихикаю в кулак.
Книга слишком теплая. Интересно, какие ладони у Лексы, холодные или не очень? Я думаю о том, что она тоже трогала эту книгу, а еще она дышала, улыбалась, разговаривала и тому подобное. Я снова хихикаю в кулак. Дебильная привычка.
Октавия заявляется ко мне на пол часа раньше, расчесывает половицы подошвами кед и просит одеться потеплее — в магазине искусственная вентиляция холодного воздуха и я могу заболеть. Я соглашаюсь.
Что-то не так с этим воздухом, он становится слишком сухим, мои легкие буквально разрываются на части, и я кашляю. Я словно выплевываю все — то никатиново-серое, накопившееся во мне за долгие годы.
Мне всего семнадцать, но я уже хочу забыть все то, что называется жизнью.
Звучит смешно. Я знаю, что все мои проблемы — хрень собачья, но все равно умудряюсь говорить о них 24 на 7. Октавия говорит, что мне нужны отношения, потому что они выбьют из меня всю дурь и она в чем-то права, но у меня не было и не будет отношений. Потому что я хреновая и стерпеть меня могут только книги.
Когда я возвращаюсь домой, мать уже спит. Я бессовестно крадусь к своей комнате и плюхаюсь на кровать. Я слишком устала, чтобы раздеваться, мне больно даже думать — я засыпаю под тонюсеньким пледом, даже не расстелив кровать. Мне снится сон: я стою на улице, мокрая везде, где только возможно, дождь отправляет меня в нокдаун, я плюхаюсь на землю и в луже напротив вижу себя. Мне кажется, что это шутка, потому что впервые в жизни там отражается человеческое лицо, а не монстр.
*
Мне очень нравится читать. После странного сна я приношу книгу в школу.
Почитать удается только на истории — учителю звонят и он выбегает из кабинета, кажется, забыв его номер.
Октавия рассказывает про своего непутевого брата, и меня жутко бесит эта тема. Потому что знакомы мы со второго класса, значит треп о Беллами длится уже чуть больше девяти лет.
— Может быть послушаешь меня? — Октавия кажется слишком взвинченной, в ее голосе триллионы сосулек и все они падают мне на голову.
Мне становится не по себе, потому что когда Октавия злится, ничем хорошим это не заканчивается, а если мне становится плохо, то и окружающим тоже.
— он козел, — отвечаю я, — честно. Бесит.
Я хочу сказать совсем другое, но меня что-то останавливает. Кажется, люди называют это совестью или хорошим тоном. Я ухмыляюсь, потому что и того и другого у меня в «избытке».
В классе пахнет пончиками с арахисовым маслом. Я ненавижу этот запах, а вкус ненавижу еще больше.
— давай свалим, — буквально молю я, расстилаюсь на парте, подобно сытому кошаре и пристально гляжу на Октавию. И я знаю, что она сейчас скажет.
— Кларк, история ведь профильный предмет, — говорит она. Я обещаю отдать самой себе десять баксов за победу.
— это тоже учеба, — шепчу я, потому что знаю, как слинять с урока, — пойдем в библиотеку готовиться.
Октавия чешет затылок.
— ладно, — выдает она, и я выдыхаю.
Потому что уже чувствую, что это будет интересно.
***
***
Я все равно тащу с собой книгу.
— убери ее, — шипит Октавия. — выглядит так, будто ты ее украла.
Я смеюсь.
— ты что.
Октавия закатывает глаза. Когда-то, на заре своей юности я действительно воровала вещи. Но я была маленькой, а у мамы не хватало денег на все мои запросы. Если сказать по иному, у нее не было денег, а у меня мозгов.
Мы минуем четырехстороннее движение и скрываемся за углом многоэтажки. Каждую секунду мне кажется, что меня разорвет какой-то доберман, собак здесь пруд пруди, даже несмотря на то, что они с хозяевами. Я включаю режим «похер на все», хотя собаки — мой самый большой страх, потому что в детстве одна из них прокусила мне ладонь.
— покупай, — Октавия протягивает мне деньги, я вопросительно поднимаю левую бровь, — ты что реально хочешь готовиться к урокам в библиотеке? Я думала ты позвала меня выпить пиво.
Октавия перебарщивает, продавщица высовывается из-под козырька и спрашивает, нужно ли нам что-то. Я говорю, что нет, а она отвечает, что в таком случае мы просто обязаны заткнуться, потому что мы ее люто бесим.
Октавия смеется, как самый пыльный на свете пылесос.
— где там вообще готовиться? — спрашивает она.
— там есть читальный зал, — обижаюсь я, — ты как-будто с другой планеты.
Я спрашиваю у нее про Белла, Октавия погружается в рассказ. Я веду ее к зданию библиотеки, а она говорит-говорит-говорит. Я великий манипулятор.
Я начинаю гордиться собой.
*
Октавия остается в читальном зале, а я слоняюсь по небольшим проходам между стеллажами в поисках Лексы. Это не одержимость, не подумайте, просто бывает, что я влюбляюсь в человека по голосу или по глазам. В Лексу я, конечно, не влюблена, но ее голос застывает на моих барабанных перепонках ванильным кремом, а глаза — лужи разбавленного бензина. Словом, Лекса что-то большее, чем обычная знакомая.
От мыслей об этом мне становится дурно.
Книги поглощают все вокруг, но когда ты находишься в библиотеке, будто бы становишься одной из страниц.
На Лексе белая блузка и волосы заколоты в пучок, где-то внутри меня поднимается волна очарования. Лекса стоит у одного из стеллажей, ее руки блуждают по книгам и я думаю, что они могли бы точно так же скользить по мне. Я снова хихикаю в кулак, потому что привычка — вторая натура, а еще потому что я чувствую себя очень неуютно.
Все идет нормально: я наблюдаю за Лексой, она занимается своими делами, а потом кто-то зовет ее по имени и она поворачивается в мою сторону. Мне хочется сдохнуть от нелепости этой ситуации.
Лекса расплывается в ухмылке.
— могла бы спросить, прежде чем пялиться.
Я думаю, что это плохая идея сразу же после того, как отвечаю:
— тогда теряется весь шарм.
Лекса смеется и смех ее напоминает разбитую колбу в кабинете химии.
— тогда пялься, — отвечает она и улыбается тепло-тепло, так, что у меня мурашки бегут по шее.
Я продолжаю стоять.
Спустя какой-то время спрашиваю себя, зачем я
Это делаю, и отвечаю себе же, что Лекса разрешила, да и вообще, чтобы смотреть на людей одобрение не нужно. Мне кажется, что я занимаюсь какой-то херней, что это не нормально и вообще противоречит всем моралям этики. Мы проходили эт о в девятом классе и я тогда прогуляла 40% лекций.
Лекса поглядывает на меня из-под стопки книг и незаметно для самой себя тянет легкую ухмылку. Я знаю такие улыбочки, с ними едят клубнику, а Лекса — даже лучше. Определенно, Лекса вс разы лучше клубники, потому что клубника бывает кислой, а Лекса — сомневаюсь.
— ты что-то хотела? — орет она с другого конца аудитории, и я задумываюсь о том, что-то, чего я хочу, не имеет ничего общего с книгами и формулярами.
Ее голос прожигает меня насквозь и я даже не хочу вдаваться в подробности, что случилось с теми, кто к ней прикасался.
У меня в соседнем зале сидит сосредоточенная на уроках Октавия, а Лекса уже манит указательным пальчиком, мол подойди поближе. Я думаю, что эта идея не самая хорошая, потому что это то же самое, что по собственному желанию съездить в радиационную зону. Лекса похабно скалится и кивает. Я трогаюсь с места.
*
Когда я подхожу к столу, народ рассасывается сам собой и это, наверное, какое-то везение, потому что Лекса смотрит на меня не через широкие спины, а так, как надо, на прямую, и от этого у меня по коже пробегает табун мелких таракашек.
— привет, — говорит она, а у меня кровь приливает туда, куда в принципе-то не надо. Я боюсь покраснеть, потому что выглядеть глупо — мое кредо.
Я разворачиваюсь к стеллажам и набираю в грудь побольше воздуха.
— привет, — отвечаю, — я здесь с подругой.
Лекса вопросительно поднимает левую бровь, и я уже вижу себя на страницах второсортных пабликов с мемами. Лекса улыбается и говорит, что это совсем не нужная информация, а я отвечаю, что информация и в Африке информация, и вообще, кто решил, что она бессмысленная?
— не хочешь сходить в кино? — вдруг спрашивает она, а у меня язык прилипает к нёбу, потому что неожиданно: по сути я не знаю, что сказать, да и говорить тут нечего.
— тебе хотя бы есть 18? — хмыкаю, — а то посадят же.
Лекса кашляет в кулак.
— я тебе ничего «такого» и не предлагаю, — ее голос похож на арахисовую пасту, а сама она на какой-то предмет искусства. На те вазы, которые вроде как красивые, но положить в них ничего нельзя.
Я рассыпчато смеюсь. И выгляжу, как дура.
*
Мы не идем в кино, потому что фильмы какие-то дурацкие, а тратить деньги на херню не очень-то и хочется. Лекса говорит, что мы могли бы просто где-то посидеть, а я отвечаю, что мы должны пойти в кафешку в кино.
— мы же пришли сюда посмотреть фильм, — говорю я, — раз не вышло, то давай хотя бы поедим.
Лекса смеется, потому что я несу какую-то чушь. Мы берем один большой сырный попкорн и несколько салфеток, садимся ща небольшой столик и Лекса спрашивает, где я учусь.
За этот час я узнаю о ней все, что только угодно: о том, какой у нее любимый цвет, что любит из еды и кто лучше — кошки или собаки. Я узнаю, что учиться она хочет на психолога, а в библиотеке работает в качестве наказания.
— ничего себе, — удивляюсь я, — если бы меня взяли на работу, я была бы только рада.
Лекса смеется, и я чувствую, как что-то лопается в голове.
— ты была бы рада деньгам, а не работе, — говорит она, — а суть наказания и заключается в том, что работаешь ты безвозмездно.
Это слово звучит настолько глупо, я произношу его по слогам, и Лекса впадает в хохот. У Лексы есть собака и две маленькие рыбки, у нее есть работа и строгий отец, а у меня только мать и ее вечные наезды. Мне кажется, у нас могло бы быть что-то общее и мы бы смогли подружиться. Если бы она не запустила маятник, позвав меня на свидание.
Несмотря на то, что отношения я не жалую, мне нравится компания Лексы.
— слушай, — вдруг говорит она, — тебе хоть 18 есть?
Я закатываю глаза.
— есть конечно, — отвечаю, — ведь до 18 с людьми знакомиться запрещено.
Лекса хмыкает. Я тоже.
Я растворяюсь под звуки ее голоса. Попкорн прилипает к нёбу, а потолок белый-белый, Лекса рассказывает о чем-то своем, я улыбаюсь в ответ. Потому что это дань приличию, ничего более. Я не заинтересованна в ее нелепых историях. Я заинтересованна в ней самой.
— а что ты обо мне думаешь? — спрашиваю, когда заканчивается кола и бесполезный треп.
Лекса удивляется.
— я вообще не думаю. Не доводилось как-то.
Я ухмыляюсь ей в ответ, потому что вопрос не такой уж и безобидный, а еще потому что решила — Лекса Вудс обязательно будет моей.
