Странно, ведь так?

Она была фениксом. Каждая его обида убивала ее, но любовь была сильнее. И она возрождалась вновь, чтобы сильнее любить его. За что? Зачем? Ведь он отвергал, чертил границу между ними. Ясную. Бездонную, как пропасть. Но она же птица, она умеет летать. Ночь. Темная, глубокая. Чёрным одеялом укрылось небо, вышитое бисером ярких звезд. Все спит. Безмятежным сном. Лишь один силуэт виден в свете молодой луны. Хрупкий, нежный. Ветер пошевелит листвой — и эта темная фигура упорхнет ввысь яркой птицей, слившись со звездами-сестрицами. Она танцевала. Что может быть приятней, чем свободный танец? Ночью, набирая полные легкие хрустального воздуха, она поднималась на крышу. Босиком, бесшумно. Ее всегда встречала светлая луна, окутывая серебристым светом. Тогда тело было свободным. Никто не видел и не слышал. А она танцевала. Легкими движениями она уносилась в собственную сказку. Грациозней лебедя и легче его перьев. Тогда она начинала светиться. От счастья. Так она светилась только рядом с ним. В лаборатории, при всех. Чего стыдиться, все знают, что она его любит. И танцевала она для него. Вот только никто не видел. А как услышит шум — махнет последний раз крылом и упорхнет. Она любила танцевать на крыше. Легким, мечтательным танцем. И где-то нежно играла для нее скрипка. Он был ее проклятием. Тихая жизнь Молли Хупер была бесповоротно испорчена. Он был ее судьбой. Но отвергал. И этим сжигал заживо. Обижал, унижал, не подпускал. Каждая следующая боль была сильнее другой. И как ей не гореть? Он сам был искрой, яркой, манящей, но сам же и поджигал. Почему не подпустит? Почему не поверит? Разве так сложно просто раскрыться и впустить ее? И надежда поднимала ее из пепла, заставляя бороться. Может, он поймет? Может, увидит? Но он лишь дальше поджигал. Танец становился все печальней. Уже скрипела старая крыша и луна ей не улыбалась. А она танцевала. Ведь вдалеке слышен был плач скрипки. И крылья продолжали вырисовывать причудливые узоры, оставляя огненный след в темном небе. Он сломал. Ведь сказал, что любит, отчего же так больно? Игра. Сердце верило, что это игра. А она — игрушка. Все это лишь его эксперимент. И тот ночной танец стал последним.