Где ты, моя четвертина?

Они были самыми настоящими близнецами. Как две капли воды, не отличить, непонятно, кто где – это придумали про них. Для всех, кто снаружи – родственников, знакомых, друзей они и вправду были удивительно неправдоподобно похожи. До школы их и стригли под копирку, и наряжали в одинаковые одежки, доводя до абсурда внешность и без того неотличимых друг от друга малышей и пользуясь тем, что им, мелким и несмышленым, еще это очень нравилось. Разбиралась в них только мать, да и то не всегда. Отец серьезно путался в показаниях, а они только рады были еще больше его закрутить. Внутри они были только вдвоем. Две части целого. Начало и окончание. Сколько себя помнил, Илья всегда удивительно тонко чувствовал брата. Знал, о чем думает Игорь, что хочет, в какую эмоцию погружен. Иногда он был уверен, что понимает своего близнеца даже лучше, чем себя и точно глубже, чем сам Игорь. Их маленький, спаянный, как стальной шарик, только для двоих, мир заводил Игорь. Он родился раньше на целых 19 минут. И все черты старшего были особенно ярко выражены в нем. Сила, упорство, лидерские качества, бесстрашие – его, а вот Илье достались ум и рассудительность, дотошность и способность доводить до конца начатое дело, стремление понять, как устроено все на свете и рассказать об этом брату. Игорь был паровозом, который тащит длинный, многовагонный состав весело и с легкостью. А Илья – тем самым поездом, наполненным идеями и фантазиями, которые с огоньком воплощал брат. С ними постоянно что-то случалось. И садик они взрывали, и квартиру затапливали, и домик на дереве сооружали, после чего Илья валялся в больнице со сломанной ключицей, и в лесу блудились, и из дома убегали, и спасательные операции проводили, после очередной по снятию котенка с дерева Илья вновь протирал больничную кровать, и много, много чего еще. Самое интересное, что обвинялся во всем Игорь, который собственно от вины и не отказывался. Причем, на законных основаниях, так как исполнителем и зачинщиком был именно он. А вот придумывал приключения Илья. Схема всегда была одинаковой. К примеру, в лес они пошли не просто так, а по очень важному делу. Илье приспичило своими глазами увидеть, как распускаются кувшинки в лесном озере. И они не заблудились на самом деле, как думали родители, поднявшие на уши всю бабушкину деревню, а отправились в поход, который спланировал Игорь. Шестилетний пацан нарисовал карту, чин по чину, собрал рюкзачки себе и брату, напихав туда яблок и конфет. Разбудил уже забывшего про оброненную мечту Илюшу в четыре утра – спасибо петуху Генке и вытолкал сонного братишку навстречу увлекательному и непознанному. А квартиру их бедных соседей на три этажа вниз они вовсе не топили с дурными намерениями, просто ванна оказалась слишком маленькой для ниагарского водопада, а новая плитка на полу в ванной комнате казалась такой прочной, и они немного увлеклись, играя в бесстрашных мореплавателей. Илья помнил такие моменты до мелочей в виде запахов и вкусов, помнил выражение лица брата, его манеру корчить смешные рожицы, его голос и слова. А еще он чувствовал всепоглощающее счастье и неодиночество. Причем, постоянно. Его счастье не имело потолка и временных ограничений. Он был словно полным, до каждой клеточки заполненным радостью и покоем, окруженным заботой и вниманием. Это удивительное, необъяснимое состояние, когда ты точно не один. И есть кто-то, кто любит тебя до каждой жилки, до каждого винтика. Именно тебя. Не придуманного, а такого, какой есть. Безусловно. В первом классе они стали допускать в свой мир других людей. Нет, не так. Не в свой мир, а погреться в его лучах. У них появились общие приятели. Но вот увлечения, занятия спортом, время вне школы – все по-прежнему было только на двоих. Тогда же Игорь стал отходить от их одинаковости в одежде и прическах, стремясь к самовыражению. Да и внешность их, помноженная на два, не казалась ему такой уж привлекательной. Илья не был против, что их путают, но тоже в принципе не возражал. Главное, что внутри на ментальном уровне они были одним организмом, одним разумом, а хочется брату отличаться - его право. Илье хватало Игоря. Его было достаточно всегда и во всем. Они сидели за одной партой. Отрывались от души в свободное время и каникулы. Продолжали влипать в истории, как было у них заведено. После окончания школы родители отселили их в свеже отремонтированную квартиру бабушки, в семье росла маленькая сестренка – предкам было чем заняться, да и к самостоятельности парней пришло время приучать. Поступили они в один вуз. Лето выдалось жарким и активным. И надо же было такому случиться, что на последней неделе перед учебой Игорь сломал ногу. Впервые брат попал в больницу, обычно это была прерогатива младшего. Поделали трюки на велике, называется. Сложный перелом, полтора долгих месяца врозь. Обычно, когда Илья оказывался в травматологии, Игоря было не выгнать, ему даже раскладушку рядом ставили, но они были маленькими, может поэтому. На этот раз все было по-другому, младший весь извелся, тоскуя и реально сходя с ума. Ему пришлось одному таскаться в универ, заводить ненужные связи, проводить долгие вечера в одиночестве. Он навещал брата каждый день, но часы приема были ограничены, и все это было не то, конечно, чем когда заводила и весельчак Игорь был под боком. Никаких перемен особых Илья в Игоре не заметил после возвращения. Быть может, он настолько отчаянно стосковался, что радость от его возвращения и их воссоединения затуманила ему мозги и отбила чуйку. Их мир был, как и раньше, светел и крепок. Игорь в целом оставался прежним, теплым и родным. Вот только на фехтование ходить пока не мог, хотя Илья считал, что ногу надо нагружать активнее. Старший погрузился в учебу, наверстывая упущенное. Вечерами они сидели рядышком, обложившись учебниками. И снова не было никого на этом свете, счастливее Ильи Банникова. Этот мир рухнул в один день, точнее в четверг. Олег Константинович, их тренер, подхватил вирус от трехлетней дочки и неожиданно отменил занятия. Илья решил воспользоваться моментом, купил их любимый с Игорем тортик "Графские развалины" и довольный прискакал домой. Тишина в их квартире была странной. Будто живой. Илья явно был дома, вон куртка и ботинки на месте. Но рядом с ними валялись огромные берцы, размера 45, а на вешалке криво висела тяжелая косуха. Гости? Но почему он ничего не знает? И среди их знакомых никто не носил подобные брутальные вещи …. В гостиной и на кухне Илья никого не нашел, а дверь в их общую с братом спальню была плотно закрыта. И тут Илья замер, охваченный иррациональным страхом, до боли в груди. Из-за двери неслись гортанные, непрерывные стоны. Игоря стоны! Звучавшие в унисон с другими, низкими, будто звериными. Илья мгновенно нарисовал в голове только одну картинку, на другое неискушенный мозг способен не был: Игоря убивают! Он разрывался от страха и странного предчувствия, что не надо ему туда ходить, не нужно открывать дверь. Страх за брата, в конце концов, победил, и парень, умирая от разрывающегося на куски сердца, распахнул дверь. Он застыл в проеме, не в силах шевельнуться или что-то сказать, сделать. Его брат, любимый, единственный, самый дорогой на свете вовсе не был жертвой. Напротив! Игорь действительно стонал, весь потный и красный, но только потому, что получал удовольствие. И в данный момент лежал абсолютно голым, распростертым на своей кровати, закинув глубоко вверх голову, так, что была видна только длинная, ровная, с ходящим туда-сюда острым кадыком шея, а кто-то огромный, черный, как показалось с перепугу Илье, остервенело вдалбливал его безвольное тело в перекрученный матрас. Сначала Илья вообще не понял, как такое может быть и что именно происходит. Сфера его интересов во взаимодействии полов ограничивалась лишь пониманием, что девочки милые, нежные создания, их нельзя обижать, и парой журналов, которые притащил как-то Игорь и велел брату изучить. Илья добросовестно пролистал тогда глянцевые, срамные картинки и выбрал даже несколько слегка будоражащих. Но никакого непреодолимого желания пойти дальше в исследовании собственной сексуальности у него не возникло. Его либидо пока спало глубоким сном. С Игорем они никогда не говорили о сексе, но с матчастью Илья был знаком, конечно, как всякий молодой человек. Рукоблудием не то чтобы увлекался, но, бывало, накатывало, и он шел на поводу у гормонов. А вот брат, очевидно, ушел в этом вопросе очень далеко. Если сейчас с ним в постели была далеко не милая девушка. После долгих минут окаменелости и судорожного поиска резервов воздуха Илья это понял до самых печенок. Чужак почти полностью скрывал обнаженного, развратно раскрытого брата от потрясенного Ильи, наверное, он был шире и больше стройного Игоря раза в два, с гривой длинных черных волос, с лоснящимся от пота телом борца, с каменными, ритмично сокращающимися ягодицами и с чудовищными, раздутыми от усилий мышцами. Он шумно, яростно выдыхал, издавая четкий, страшный какой-то звук: "Ха, ха, ха…", словно и не человек вовсе. И разум потрясенного до ужаса Ильи заметался, не в состоянии разобраться, чего бояться сначала и чего сильнее: разнузданного брата, трахающего его монстра, отвратительных звуков, сносящей мозг картинки совокупления или самого этого позорного, невозможного процесса? Он видел секс, красивый и чувственный – раньше, в интернете, вместе с Игорем, хоть и не спал ни с кем, но это… это было выше его понимания. Захотелось сдохнуть. Илья тупо, как будто в кино, смотрел на изящные ровные ступни Игоря, болтающиеся на мощных плечах, и не мог пальцем шевельнуть. Только и делал, что через раз хватал воздух пересохшими губами. Легкие уже горели. А ноги отказывались работать. Он должен уйти, выколоть себе глаза, убежать куда-нибудь на край света, чтобы не знать, не чувствовать боли. Эта новая, неизведанная боль затопила его целиком. Она круто замешалась на страхе, на обиде, предательстве, вранье, недоверии и еще куче всякой грязи, которую он неожиданно и так сильно начал ощущать и понимать в отношении брата. Ему даже намека не дали, держали за мелкого, глупого дурачка, променяли на это вот тупое гориллообразное чудовище, которое…. Которое…. Илья не представлял конкретно, что делает чужак с его близнецом, но твердо был уверен – это страшное преступление, отвратительное и мерзкое действо. А Игорь еще больший преступник, потому что… кайфует? Да! В стонах брата не было слышно страдания, зато в них отчётливо печаталось получаемое наслаждение. Наверное, он слишком долго все-таки стоял, как статуя, в комнате с предающимися страсти парнями. Его заметили. И на миг замер жесткий, бьющий по всем нервам ритм. А белые, красивые ступни успокоились и перестали неловко прыгать на смуглых, бугрящихся округлостях. - Ох, ты ж, бля! Игорь тут же встрепенулся, вернул голову из заломленного, пугающего положения в нормальный вид и навел мутный окуляр на раздавленного паренька в дверях. - Илюх! Выйди, Илюх, я сейчас, уйди, прошу, пять минут, я приду сейчас, на кухню иди, я сейчас. Илья напугался еще сильнее. Брат никогда не говорил таким неуверенным, торопливым, отчаянным голосом. Никогда не вел себя суетливо и виновато. Он отмер тут же и кинулся, куда сказали. И не видел уже, как свернул шарманку заметавшийся по развороченной кровати Игорь. Как судорожно, шипя маты и отбиваясь от уговоров, принялся выворачиваться из протестующих объятий. Илья заметался по кухне, благо размеры позволяли, не в состоянии приземлиться за стол или просто замереть на месте и собраться с мыслями. Они хаотично и масштабно, словно тараканы, заселили его голову, и он никак не мог отдышаться, чтобы решить, что же делать прямо сейчас. Собирать вещи, сбегать к родителям, набить морду чужаку, наорать на Игоря, расплакаться?! В коридоре послышалась приглушенная возня, гудящий, невыносимый бас, слов не разобрать, такой же неразборчивый шепот брата, отвратительные чмокающие звуки и, наконец, дверной хлопок. Игорь, прихрамывая, вошел на кухню и замер напротив Ильи. Расстояние вытянутой руки, в разноцветных, одних на двоих, раскосых глазах ожидание и море вины. Океан. Вселенная вины. Вот теперь, после дикого стресса, Илья по-настоящему увидел своего брата. А он ведь изменился. Лицо, знакомое до каждой веснушки, такое же, какое он видел каждое утро в зеркале, было бледным и осунувшимся. Он похудел после больницы, но Илья теперь отчетливо видел, что не больничная диета была тому причиной. Его худоба была нервозной, она накладывала тени на скулы, подчеркивала мешки под огромными глазами и их же сумасшедший блеск. Как можно быть таким слепым и не замечать, что твой близнец сгорает, как в огне? Что он поглощен чем-то. Упс, кем-то, кто отнимает силы и сон? Что он измотан, издерган до предела? Сейчас Илья прозрел! И обозлился еще больше, хотя куда уж больше, еще чуть-чуть и взорвется. Незнакомые, разрушительные чувства поглотили его. И жалеть и понимать Игоря, которому отдал всего себя без остатка, а он так с ним – не собирался даже! - Как давно ты водишь его сюда? - Илюш, не надо, правда. Не нужно так реагировать. - Я спросил, давно у вас ЭТО…? Игорь дернулся от прозвучавшего с нотками брезгливости последнего слова. И покорно опустил растрепанную голову, ожидая наказания. Он убивал своим видом раскаявшегося грешника, мнущегося, неуверенного. И Илья до исступления злился на него такого, негодовал, хотелось встряхнуть, вернуть в прежнее нагловато-уверенное состояние, а заодно выбить дурь и поставить на место мозги. - Сегодня два месяца. - Класс! Откуда? Мы все время вместе, - обида так и плескалась в голосе. И реветь хотелось все нестерпимее. - Больница. Он лежал в соседней палате. Мы в коридоре познакомились, разболтались и…. - Хватит! Не желаю слушать, как вы…. Это отвратительно! - Илья, это нечестно, ты всего лишь мой брат, а не отец. Я был уверен, что ты поймешь, только ты и поймешь. Мы же, как один человек…. - Вот именно! Ты ничего мне не сказал, вообще, вот что нечестно, я узнал случайно, вот так, как о чем-то стыдном, что прячут, о чем молчат – как еще я должен это воспринимать? – Илья уже не мог остановиться, он не узнавал себя, так плохо ему в жизни не было. - Теперь ты знаешь. Я не хотел так. Прости. Думал вас познакомить, но не знал, как лучше. Боялся, что ты именно так и будешь себя вести. - Как? - Как ревнивый маленький мальчик. - Да ты… ты…, - Илья последним усилием удержал слезы, горло свело комком горечи, не сглотнуть, руки затряслись от всепоглощающей, несправедливой обиды. Как он мог так ошибиться в брате? Как объяснить ему, что нельзя так, с ними нельзя? Ведь он лучше, лучше собаки! Игорь выглядел все хуже. Но Илья, выкинутый внезапно из теплого, родного круга, задыхался и не мог адекватно воспринять произошедшее. Его мозги, неплохие в принципе, не могли подсказать ему, как себя держать правильно, как вернуть то, что оба сейчас стремительно теряли. Игорь шагнул ближе, и Илья окончательно струсил. - Я поживу у родителей пару дней. Он бросил Игоря. Убежал, сломя голову, прихватив по дороге оставленный в коридоре тортик и выкинув его в помойку. Илья вошел словно в транс. Впервые у него не находились слова и эмоции, чтобы поговорить с братом. О чем? Как преодолеть обиду? Что-то между ними будто поломалось. Родителям ничего не сказал, конечно, убедил, что просто соскучился. Через три дня, вернувшись домой, он с ужасом представлял, что сейчас наткнется на следы чужака. Но все было будто, как прежде. Никаких следов, улик и прочей хрени. Игорь не пытался больше говорить о личном, о том парне, объяснять что-то. Через некоторое время Илье стало казаться, что ему вообще все померещилось. Игорь был снова полностью его. И днем, и ночью, в универе, дома, на тренировках. Вот только неповторимая, уникальная близость между ними исчезла. Илья часто подолгу зависал, выискивая в себе прежнее, такое желанное сейчас счастье, но тщетно. Игорь в такие моменты усиливал активность, тащил брата к друзьям, в кино, тормошил и придуривался. Ничего не помогало. Хотя в целом, внешне у них все наладилось. И под Новый год Игорь совершил вторую попытку достучаться до брата. Он захотел встретить его не традиционно, в семье, а уехать за город. Без Ильи. Со Славой. Именно тогда младший впервые услышал это имя и понял, что чудовище, отнявшее у него мифическую близость близнецов, никуда не делось из их жизни. Что оно тут, недалеко, они с Игорем умудряются встречаться втайне от него, и более того, намерены перейти в Новый год, как пара. Он во второй раз был разбит и раздавлен, даже больше, чем когда застал их секс. За это время Илья сумел убедить себя, что Игорь просто экспериментировал со скуки в больнице. Получается, его вновь обвели вокруг пальца, обманули и предали. Близнецы страшно поругались в тот вечер. Наговорили друг другу кучу неприятных, злых слов. Причем Илья вел себя поистине отвратительно, потому что не был в состоянии выразить свое отчаяние, доказать брату, что он ошибается, что это неправильно – то, что он делает. Игорь был в своем праве, и младший понимал это где-то очень глубоко внутри, но боль и разочарование не желали утихать и позволять ему быть разумным. Игорь все равно уехал, упрямый осел. Даже угрозы рассказать все родителям не помогли. Этот Новый год для Ильи превратился в настоящую пытку. Мама принялась воспитывать и пенять, что Илья никак не повзрослеет. Игорь, гад, сказал, что будет встречать праздник с любимым человеком, и маме это ужасно понравилось. Знала бы мамуля, в какие кренделя прямо сейчас заворачивает этот "любимый человек" их Игорька, может быть, и не стала бы так рьяно советовать Илье найти девушку. Ему было нестерпимо скучно, время тянулось, как резина. Илья истошно тосковал по брату. Пусть между ними не все гладко, лишь бы был рядом, был домашним и растрепанным и смотрел только на Илью такими же, как у него разноцветными глазюками, не скрытыми линзами – наедине брат отпускал себя, не прятал странные глаза, и выкрашенные пряди не укладывал в замысловатые прически. Илью накрыло как-то особенно крепко, и он решил, что хватит дурака валять – надо возвращать брата. Нравится ему, брррр, спать с парнями – хрен с ним, попробует принять это, но вот Слава – особая история, не нужно с ним мутить, не подходит эта горилла его изящному, нереально красивому брату. Илья решил бороться за Игоря. В конце концов, близнец у него один, уникальный, всегда по-настоящему только ему принадлежащий, пора восстановить статус кво. А там можно нормального парня подыскать, приличного, надежного. Ох. Илья даже успокоился после проделанной, непростой работы души и мозга, порепетировал слегка. Но все разрушил звонок в дверь и два ввалившихся в нее веселых, румяных с мороза гостя: родной брат и парень брата. Так Игорь представил Славу. Родители были в шоке, Илья чуть ли не в обмороке. И только Аленка счастлива. Ей привалил еще один братик, да какой – высоченный, здоровенный, с густой косой черных, смоляных волос, искрящимися темными глазами, шумный и смешливый, и не сравнится со стройными близнецами, похожими на белок. Особенно Илья напоминал девочке этого забавного зверька своим природным, не закрашенным, как у Игоря, цветом волос – непонятным, перемешанным, медно-рыжим с каштановым и русым, и удлиненными к вискам глазищами с такой же ядерной смесью цветов: тут тебе и карий, и желтый, и зеленый, и голубой. Жалко, что Игорь весь этот красочный взрыв успокаивал линзами и краской для волос, а Илья, к радости сестренки, не заморачивался. Аленке очень нравилось рассматривать невероятно красивые и заманчивые переливы цветов в глазах брата, но белка ведь никогда так здорово вверх не подкинет, как медведь. Пока родственнички сверлили друг друга колючими взглядами, Слава накатал Аленку на огромной, как стол, спине, потаскал на широченных плечах и позволил маленькими ножками потопать по потолку. Пятилетка визжала от души, пугая молчаливых людей за столом. А те с успехом прикидывались куклами, и только мама тихонько всхлипывала. Илья понял, что это конец. Апатия снова навалилась так сильно, что он попросился пожить к родителям. Пусть брат с любовничком делают, что хотят – он свидетелем становиться не желал. Но тут мама встала на дыбы и принялась, затащив на кухню, умолять Илью не переезжать. Она как-то успела вызнать, что Слава не располагал собственным жильем, и у него Игорю по понятным причинам обитать было проблематично. Поэтому на Илью возлагалась миссия по отваживанию сомнительного субъекта от ее мальчика. Чем меньше они будут встречаться, тем быстрее блажь пройдет, а только так мама и разрешила себе воспринимать заявление Игоря о своей голубой любви. Скрепя сердце, Илья послушался. С тех январских каникул все у них с братом разладилось окончательно. Игорь старался, он почти ничего не изменил в их жизни, оставив и совместные вечера, и учебу, и спорт, и совместные мероприятия, и встречи с друзьями. Всего один, редко два раза в неделю он разрешал себе не ночевать дома, ограничивал разговоры по телефону и в аське, все свое время даря брату, но Илья будто и не замечал его усилий. Они ссорились слишком часто, конечно же на почве отношений со Славой. Игорь настаивал на своем, убеждал и просил его понять и принять, но Илья ничего не желал слушать. Он даже не пытался переломить себя, замкнувшись и спрятавшись, как моллюск в раковину. Ждал неизвестно чего, не развивался, не рос морально, существовал как-то странно, как инвалид, без души и сердца. Что было в нем абсолютно точно - это ненависть к Славе за то, что встал между ними, забрал брата. Необъяснимая и горячая. Ему казалось, что большего зла человеку нельзя было желать. В череде будней и выпестованной гордыни, Илья рассчитывал лишь на лето. Надеялся, что они уедут, как обычно, на море только вдвоем с Игорем. И попробуют без лишних людей наладить свою связь. Надежды не оправдались. Игорь уехал отдыхать. Без Ильи. Перед поездкой, брат вел себя особенно нервно, дерганно, усадил Илью перед собой и долго говорил о том, как любит его, как он ему дорог, и что они обязательно в августе поедут вместе куда-нибудь, а июль он обещал своему парню. Что он скоро вернется, и они будут вместе. Тот разговор всколыхнул что-то в Илье. Что-то уже забытое, приятное и родное. Надежда и радость вновь короткими лучиками зажглась в нем. Тот разговор глаза в глаза был последним. Мамин звонок разбудил едва заснувшего Илью в пять утра. Сердце больно забилось, и воздуха стало резко не хватать. Страх. Ужасный, всепоглощающий охватил его черными щупальцами. Не брать трубку! Не знать! Но он уже знал, что случилось самое страшное. - Игоря больше нет…. Он не плакал. Не кричал. Не жил с той минуты. В голове только токало: нет, нет, нет. Не может быть. Это не правда! Не правда, не правда …. Как собрался и приехал к родителям, он не понял. И лишь немного пришел в себя, увидев белое, как полотно, лицо матери. Ей было хуже, чем ему. Он отвлекся от своего засасывающего в пропасть горя на страдание матери, и включил голову. О смерти Игоря сообщил Слава. Они сплавлялись по горной реке, в лодке они были вдвоем, но рядом еще шесть человек в других байдарках, их лодка каким-то образом перевернулась, и никто не сумел спасти человека. Игорь утонул. Как?! Брат всегда плавал прекрасно. С детства, бассейн, речка у бабушки в деревне. Бред! Шок! Мама что-то еще бормотала, передавая Илье те крохи информации, что получила от Славы, и которые смогла понять, но он ничего больше не слышал. Слава, урод, был рядом с его братом, и позволил ему утонуть. Это он виноват! Если бы не Слава, никуда бы Игорь не поехал, если бы он, Илья, был с ним – ничего бы не случилось вовсе. Если бы на его глазах утонул близнец, он бы пошел на дно вслед за ним, потому что жить без него он не сможет. Не получалось сейчас. Дышал через раз. Кого только интересует сослагательное наклонение? Лишь отчаянно слабеющая мать удержала наплаву. Да и на отца пришлось отвлекаться, раздавленный новостью, он наворачивал круги вокруг убитой горем жены, не в силах поддержать ее, и действовать. Илья не верил, не осознавал, что с ним на самом деле, в реальности все это происходит. Как сквозь вату он услышал слова отца о том, что тело – тело!!!! Боже!!! – привезет Слава, только надо послать ему письменное разрешение. Он снова включился. Кто такой этот чертов Слава?! Какое право он имеет приближаться к его брату сейчас, когда тот больше ничего никому не сможет дать? Этот ублюдок должен навсегда исчезнуть из их жизни! - Не нужно разрешения, пап, я сам поеду. Привезу Игоря домой. - Сынок …, - мать обмякла в кресле, видимо, нарисовав в воображении картину того, что предстоит Илье. Ей стало плохо. Пока вызывали скорую, пока хлопотали вокруг, Илья снова перестал думать. Мыслительные процессы замерли, отказываясь и готовить Илью, и выдавать подобие планов. Он действовал, как робот. Заказывал билет, брал наличку, еще одну карточку, документы, кивал в ответ на советы отца, остающегося поддерживать мать и решать вопросы с похоронами. Он смотрел на себя, как будто со стороны и удивлялся, как это он ходит, говорит с людьми, что-то делает, что нужно, а не воет, свернувшись в комок где-то на полу, и не трясется в истерическом припадке. Ведь внутри с ним происходило именно это. Там, его сущность, его душа уже осталась одна, лишенная поддерживающей силы близнеца. А мозг все еще отказывался верить. В самолете ему предложили перекусить. И Илья с отвращением отказался. Его Игорь не будет больше есть никогда, зачем ему это делать? Желудок протестующе замычал, уже был вечер, он не ел почти сутки, и Илья возненавидел себя за эти простые, человеческие потребности. Какого хера он говорит, ест, спит и прочее? Почему он не умер вместе с Игорем?! Как ему теперь жить дальше?! Он запретил себе прямо сейчас искать ответы на эти вопросы. Надо сделать дело, сцепив зубы, привезти брата домой. А потом будет потом. В аэропорту его встретил Слава. Илья бы прошел мимо, сам не зная куда, но дорогу перегородил огромный бородатый мужик, как снежный человек, и Илья замер, пытаясь овладеть собой и не начать орать, будто баба. Он не будет сейчас выяснять отношения, вообще не будет их выяснять, этот человек ему никто, это чудовище, ублюдок, убийца…. Все, не стоит тратить силы на ненависть, больше незачем его ненавидеть. Вспомнив самое главное, Илья перестал замечать Славу. Тот что-то говорил ему, спрашивал, но Илья был безучастен. Забившись в такси, он попросил водителя отвезти его в морг. Он чувствовал, что Слава смотрит на него и что-то спрашивает – было все равно. Пожав плечами, молодой человек объяснил таксисту, куда ехать. Потрясение все-таки было слишком сильным. Илья окончательно раздвоился и смотрел на себя будто со стороны. Так, как всегда было привычно с братом. Только теперь он, его неугомонный, красивый, яркий и живой, как ртуть, любимый близнец лежал спокойно и тихо на длинном стальном столе. Прикрытый белой простыней с головой. Чужие руки откинули тряпку. И время схлопнулось для Ильи. Он видел их обоих мелкими, похожими, как вишенки, скрепленные одной веточкой, пацанятами, бегающими по лесу. Солнышко играло в разноцветных прядках Игорька, щекотало длинные реснички, щедро облитые золотом, а он хохотал так звонко и радостно, что птицы удивленно взмывали вверх. Илья беззвучно осел на пол, и прямо у самого бетонного пола, в сантиметре до жесткого столкновения его поймали крепкие, горячие руки. Вздрагивающего в сухих бесконечных спазмах, стремящегося выйти из собственного тела, не желающего быть здесь и чувствовать этот кошмар, воющего тихо, на одной ноте, его прижало, как прессом, к широкой, твердой груди. Не вырваться, не двинуться. Он и не двигался, не понимал ничего, не видел, не соображал, кажется, съехав с катушек. Душа Ильи, будучи в живом пока теле, устремилась за своей половинкой, уже покинувшей земную форму. Долго, очень долго это длилось…. Пришел в себя парень как-то неожиданно и сразу ощутил, что почти лежит, потому что ноги не держат, в объятиях Снежного человека, его душно и крепко стискивают огромные руки, а одна лапа непрерывно гладит по спине, как будто утюгом, до того она горяча и велика. Илья задрожал теперь от отвращения. Собственная слабость перед этим… этим, он даже не знал, как назвать его, чтобы выразить всю экспрессию внутри, подкосила окончательно. Ноги отказали, и он до кучи безвольно повис в руках чудовища. Что там подумал про него Слава, неизвестно, но он тут же подхватил обмякшего парня на руки, как игрушку. И вынес из страшного места на воздух. Илья потерялся в своих воспоминаниях. И других мирах. Он безучастно принимал помощь Славы, просто сил не было с ним спорить или даже просто реагировать на него. Снова будто со стороны, как в кино, смотрел на себя, как лежит в сильных руках, как те же руки запихивают его в машину, как вынимают и тащат куда-то по лестнице, в лифт, в какую-то комнату. Укладывают на кровать. Когда Слава попытался раздеть его, задрав вверх толстовку, только тогда Илья наскреб в себе некое подобие протеста и замычал, вытягивая из длинных пальцев ускользающую полу. Слава тут же встал с постели и отошел куда-то. Пропал с радаров, и слава Богу. Он не спал в ту ночь. Как можно было спать? Это было из серии: как можно есть, ходить и видеть окружающий мир? Впал в анабиозное состояние полуяви, полубреда и все листал перед внутренним взором картинки их прошлой жизни, когда любимый брат был частью его самого и наоборот. Он не думал, как будет жить дальше, знал, что не будет. Что делал Слава – было насрать. Может, он тут же отирался, может, оставил его. Вот только в какой-то момент, когда кровать прогнулась под тяжестью огромного, странно неуклюжего тела, Илья задрожал от ужаса. Он забыл совершенно про чужака, который почему-то все еще был недалеко. Зачем? Брата не было больше – его ничего не держало. Слава был пьян. В говно. Густой, противный дух – Илья почти не пил, ибо плохо переносил спиртное – плотно окутал и принялся душить взвинченного до состояния сжатой пружины парня. Слава не двигался. Сидел, как грузный ждун, и пялился в пустоту впереди себя. Илья решил его не трогать, может, чего переклинило в мозгах, посидит, да уйдет себе. Но Слава вдруг отмер, резко приблизился к вжавшемуся в угол Илье, выискивая в нем что-то мутными, пустыми глазами. Он дышал горячо и шумно, отравляя и без того едва живого парня тяжелым спиртным духом, и медленно, неумолимо надвигался. Илье стало жутко. Он один на один с невменяемым зверем, который сильнее его, как минимум, в два раза, сопротивляться не получится априори. Что взбрело в эту тупую огромную голову? Слава без предупреждения навалился на него. Подминая под себя. Выдавливая болезненные стоны. Больно, гадко, мерзко, невыносимо! Илья зажмурился и сжался в плотный комок. Почему-то в голове мелькнула неожиданная мысль: после такого убить себя будет плевым делом. И он с легкостью отправится к своему Игорю! Сразу стало спокойно, и парень смог чуть расслабиться. И тут дикая напирающая тяжесть исчезла, а лицо вдруг оказалось в чаше больших, странно нежных ладоней. Горячие шершавые пальцы принялись невесомо разглаживать щеки и губы, убирать слезинки с ресниц. В шоке Илья распахнул глаза. Он не понимал выражение глаз Славы, но страха больше не было, не было и желания вырваться, дать в морду, прекратить. Чужак словно заколдовал, ввел в лишающий способности к движению транс. Слава медленно и плавно приблизил лицо на критическое расстояние между ними, теперь их разделяли буквально миллиметры. И Илья пропустил момент, когда надо было все-таки двинуть по наглой роже. Это был его первый поцелуй. Начавшийся с едва ощутимых прикосновений чужих, настойчивых губ. Они вели себя уверенно, будто сто раз делали это и сейчас всего лишь здоровались, осторожно помечая всю принадлежащую им территорию. Потом в ход пошел язык, ничуть не проигрывающий губам в наглости, теплый и колкий, он прицельно тыкал в сведенные от шока губы Ильи, очевидно пытаясь сделать в них зазор, и не добившись цели, взялся широко и сильно лизать упрямые половинки. Илья одурел от ощущений, не иначе, как жесточайший стресс дал такой эффект - тело вдруг выключилось окончательно, желая уйти от боли, забыться и найти что-то, за что можно зацепиться, чтобы выжить. Парень обмяк в полуобмороке и автоматически открыл рот. Язык-завоеватель тут же с победным хлюпом въехал до самых гланд. Дальше творилось что-то невообразимое. Это было … было, нет, даже в лучшем своем состоянии Илья не смог бы это описать. Рецепторы сошли с ума, наперебой вереща, как им непривычно и внове все, рот и горло свело судорогой, губы онемели. Его всасывали куда-то, причем сразу с мозгом, потому что ни за что, никогда он бы не захотел это останавливать. Он не думал даже, что ему хорошо, или что нравится, нет, просто это оказалось отличным способом потерять себя и не страдать. Хотя бы минуту, две, три …. Илья полностью уплыл так далеко, что едва совсем не потерялся, поэтому, когда в его руке вдруг оказалось нечто толстое, нестерпимо горячее и живое, он заорал прямо в чужой рот от первобытного, выносящего остатки разума ужаса. Тут же вернулось сознание. Он явственно увидел, что лежит на кровати, погребенный под тяжеленным, душным телом, ноги широко раздвинуты, майка задрана к подбородку, а из джинсов напротив, как дуло пистолета, на него выпячен огромный, показалось с перепугу, черный, подрагивающий член. Он снова заорал, забил хаотично руками и ногами, туда в страшный отросток, в расплывающийся, заросший овал лица, в непробиваемую стену груди и стальных мышц. Истерика накрыла плотно и длилась, и длилась. Выскочить из нее он бы не смог сам, усилием воли, и мозг сжалился над ним, по всей видимости, милостиво отключившись. Илья пришел в себя уже утром, проснулся толчком из болезненного сна. В номере он был один. Одет. Аккуратно подобран одеялом со всех сторон. Злости на Славу не было. Илья никогда не жаловался на провалы в памяти, конечно, он все помнил, что случилось вчера. Да, злости не было. Лишь чуть-чуть омерзения и тошнотворного нежелания видеть чужака снова. На него стремительно, как горная река, накатывала тоска. Он чувствовал себя беспомощным и жалким перед ней. Знал, что справиться не сможет, его закрутит и утащит, но позволить сейчас этому произойти – не имел права. Нужно оформить документы. Забрать Игоря, который …. Что именно ему делать, Илья не знал, терялся. Но надо было с чего-то начинать. Подавляя в себе дикое желание тихонько скулить, он выполз из мятого одеяльного кокона, и упал обратно – в номер стремительно зашло чудовище. Илья инстинктивно сжался, избегая смотреть на Славу. Но тот и не собирался бросаться на него. Может, померещилось вчера? Нет, к сожалению, память восстановилась крепко. Славе было, как видно, по фиг на неприятие парня. - Пора ехать. Рейс в три, - сказал спокойным, лишенным гудящих ноток, уже знакомых Илье, голосом. - Мне нужно в магазин. Одежда…. - Я все купил. - Что?! Как ты…. Я сам хотел, как ты посмел?! Почему не разбудил меня? Слава никак не отреагировал на очередной истеричный взрыв Ильи, словно давая ему возможность выпустить дурную кровь. Целенаправленно и ровно подошел к дивану, на котором, судя по всему спал – на нем валялся плед и вторая подушка с двуспальной кровати – и принялся копошиться в большой сумке на полу, пихая туда вещи. Илья часто моргал, и дышал громко, ритмично, чтобы остановится, не показывать своего неадеквата. Вещи… это были вещи Игоря. Его майка с длинным рукавом, свитер, потертые джинсы, футболки, шорты…. - Дай я…, - прозвучало жалко, тихо. - Илья, у нас нет времени. Пошли. Слава не церемонился с ним. Действовал отрывисто и грубо. Можно было послать его на хер, но сам по себе Илья не смог бы ничего. Это негодование, раздражение от присутствия рядом спокойной и неумолимой, как танк, гориллы, странно подстегивало его, не давало опустить руки и погрузиться в боль. Больше Игоря он не видел. С одной стороны, это помогало, с другой – в голове был теперь только один образ: лежащего на столе, холодного, неподвижного брата. Два часа они проторчали в полиции. Молодой грустный следователь старательно записывал путанные ответы Ильи на стандартные вопросы: принимал ли брат наркотики, не совершал ли попыток самоубиться, не был ли в подавленном состоянии, какова была его спортивная форма и прочий бред. В другой ситуации Илья бы обязательно возмутился и задавил бы следачка интеллектом. Но сейчас послушно, автоматически говорил, что просили, ведь без этого Игоря не отпустят. Он и голос свой слушал, как будто по радио. "Несчастный случай". Такой статус присвоили смерти брата. Несчастный случай, случай…. Внутри свербило, что не так все, неправильно, надо разобраться, понять, самому поговорить с другими свидетелями, которые все, как один, твердили про "случай". Покрывают Славу или собственную слабость? Ради памяти брата, ради справедливости вообще. Илья вяло накручивал себя. Но это не работало. Совершенно. Хотелось только лечь на пол и завыть. Ни презрение к себе, что так все оставляет, что смиряется, ни ненависть к Славе – не заводили. Словно жизнь вытекла из него, сохранилась лишь полупрозрачная, немощная оболочка. В морге пытка продолжилась. Долго оформляли справки, заставляя расписываться в тысяче граф. Илья держался, сцепив зубы. Только когда полная тетка небрежно сунула ему кулечек с "мелочами, бывшими на теле", руки затряслись отчаянно и перед глазами помутилось. Слава вырос за спиной из ниоткуда, и Илья тут же собрался. Высыпал в ладонь часы с водонепроницаемым корпусом, два серебряных кольца и тонкое колечко в ухо - подарок Ильи брату. Игорь давно проколол ухо, но носил, не снимая, только это простенькое, небольшое колечко. Илья сам не понял, почему именно сейчас заплакал. Слезы лились беззвучно, капая на ладонь, наполненную всем, что осталось от Игоря. Слава просто стоял вплотную, не двигаясь, ничего не говоря, не делая, и Илья даже почувствовал к нему некое подобие благодарности за это. В самолете Илью накрыло конкретно. Организационные хлопоты на данном этапе закончились. Груз 200 занял место в багажном отсеке, как положено, и впереди было 2 часа лёта, когда некуда деться в ограниченном пространстве и от мыслей в голове. Слава не сел рядом с Ильей. Вернее не так. Он отсел от парня, пошушукавшись пару минут со стюардессой. В салоне было полно пустых кресел, это не было проблемой, как видно. Илья не знал, что чувствует при этом: облегчение, досаду, привычное уже раздражение? Вообще, он, всегда четко знающий, что чувствует, сейчас разрывался от множества противоречивых и непривычных эмоций. Слишком много было всего внутри, и что было правдой из этого, он не понимал. Его вновь стало жрать одиночество и холод. Тело трясло, руки заиндевели и скрючились. Он не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть, ловя посиневшими губами ускользающий воздух. Паническую атаку остановила уже знакомая стюардесса, которая принесла плед и стакан с темно-коричневой, резко пахнущей жидкостью. Илья мотнул спутанной волной нечесаных, Бог знает сколько, волос и хотел сказать, что сосед его, заказавший коньяк, где-то в хвостовой части салона, но стюардесса, сочувственно улыбаясь, лишь накрыла его пледом: - Ваш спутник просил дать Вам это. Пожалуйста, выпейте, станет легче. Илья не умел быть невежливым. Да и терпеть сочувствующие взгляды ему ужасно не понравилось, поэтому он немножко резко выхватил стакан и махнул его полностью. Горло и пищевод продрала ядерная смесь успокоительных на спирту, глаза заслезились. Бухнулась в пустой желудок, протестующе взвывший. Илья, наконец, чуть отвлекся на неудобную боль, приветствуя ее. Эта тяга к наказанию себя становилась потребностью. Хотелось, чтобы физически было хуже, чем морально. Однако, посмаковать ее не получилось, видимо, стюардесса знала тайный рецепт успокоения особенно буйных пассажиров и намешала в своем коктейле что-то особенно забористое. Через пять минут Илья спал, свернувшись в компактный клубок на неудобном кресле. Начиная с Шереметьево, Илья больше не оставался один на один со страшным грузом 200. Слава собственно никуда не девался, но его Илья по-прежнему не видел в упор. Их с Игорем встречал дядя Толя, брат мамы. Деловитый, юркий мужичок подсказал, куда идти и что делать, чтобы им отдали гроб, упакованный в стальную коробку. Надо же, Илья даже не подумал про гроб! И его выбирал Слава, ничего не дал сделать, последнее дело для брата отнял. Как же ненавидел его Илья! Потом была дорога домой, под непрерывный треп дяди Толи, который вываливал на окаменевшего Илью тонны ненужной информации о родственниках и левых событиях. Спасибо ему большое. Слава ехал впереди, с водителем и не отсвечивал. Катафалк подъехал к залу прощания, откуда завтра унесут Игоря навсегда, и Илья растворился в горе. Его миссия закончилась, ничего больше не отвлекало, никто не мог тратить на него силы, чтобы не дать упасть, чтобы помочь довести до конца дело. Каждый был занят и погружен в свое отчаяние. Илья совершенно не помнил эти сутки, они слились для него в поток черных, сочувствующих лиц, рыданий, ладана и сухой земли. Он снова не спал, оставшись с Игорем. Силясь представить, как это – "больше никогда не видеть его". Никогда? Никогда! Чудовищное слово не поддавалось осознанию, вызывая почти обморок. Не отрываясь, он смотрел на тонкий, белый профиль брата, гладил твердое острое плечо и не мог выдавить из себя ничего. Он – кукла, робот, конченый человек, полутруп. Ничего не было внутри. Да и снаружи тоже. Был ли кто-то рядом с ним физически в этот момент, он не помнил. Даже на похоронах, когда запечатывали любимое лицо, опускали гроб в яму, сыпали туда земляной дождь, отрезая Илью навеки от возможности видеть брата, даже тогда он не мог вернуться в себя. Оглушенный, дезориентированный, брошенный. Никому не нужный. Один. Теперь во всем белом свете остался он один, второго такого человека реально больше нет.