Пахнет сеном

— А что это у тебя за запросы такие в гугле? — Отабек стоял посреди комнаты босиком и пытался вытрясти из поисковика информацию, как им лучше всего будет добраться до вокзала. Пробки, а может, лучше на метро, вот это вот всё… Юра в то время пытался впихнуть в не особо подходящий для увесистого багажа рюкзак все нужные, как он считал, его пожитки (пару футболок с тиграми, планшет, наушники, спрей от комаров, какую-то первую схваченную с полки книжку, чтоб в электричке в случае чего почитать). Подумал, что, может, планшет и не пригодится вовсе, там же это, отшиб цивилизации!.. Ни интернета, ни связи нормальной, ничего. Блин, ну, а вдруг пригодится. Юра предварительно положил в него первый сезон Доктора Хауса, на случай совсем чудовищного приступа скуки и ничегонеделания. Давно хотел посмотреть, а Отабек, как оказалось, тоже. Только вот дедушка им точно скучать не даст, работы, как он сам сказал, видимо-невидимо! И редиска, и рассада, и бабе Нине в случае чего помочь, и всё надо. — А? — Да вот тут про Бектаева что-то… — отрешенным голосом сказал Отабек, при этом пялясь в дисплей телефона, где был сайт с оценками пробок. Чёрт, подумал Юра. Это ж, видать, если вай-фай один, то и запросы в гугле сохраняются не только у меня на телефоне… Вот же ж техника, запорола так запорола! — Вот скоты! Пидоры! — активно запричитал в свою очередь Юра, с характерной для такой интонации резкостью зло втрамбовывая в рюкзак вещи. — А это я знаю! Это под нами какие-то неизвестные живут, вот как раз по фамилии смотрю, азиаты, видать, тоже, вай-фай наш тырят и своё гуглят! Хамзат и Рамзат, вроде. Братья они. Не, ну это ж какую наглость нужно иметь… Гуглят про каких-то своих Бектаевых и не краснеют, — он завесился чёлкой, чтобы не показывать пожары погорелого театра, которые у него нарисовались прямо на лице. — Ну как там с дорогами? А то вот с этой, — Юра кивнул на меховое бесчинство, которое, по утвердившейся им [бесчинством] традиции, спало на клетчатой фланелевой рубашке Отабека, — не особо охота в метро таскаться. Она и испугаться может, сбежит ещё. — Да всё нормально, вроде, можно на машине, — через какое-то время ответил Отабек, потом поставил телефон на блокировку, засунул в задний карман джинсов. Допытываться не стал, хорошо, с облегчением подумал Юра. А придумывает-то он как лихо, талант, можно сказать! Уже и первые оригинальные персонажи — Хамзат и Рамзат Бектаевы. Охуенно же, ну. Юра выдохнул, и если б был особенный «язык выдохов», и можно было бы различать их и переносить на русский, то его выдох означал бы «фух, не спалился». Как хорошо, что такого языка выдохов не существует, ну, разве что щас и в Юриной голове, а Отабек не знает о нём ничего. И не умеет читать мысли. Юра кивнул то ли словам Отабека, то ли своим мыслям, а потом, когда расправился с рюкзаком и с трудом застегнул молнию, уже обратился к меховому бесчинству: — Сонька! Щас всю рубашку тебе своей шерстью облепит, — Юра несильно схватил кошку за меховое пузо как раз в тот момент, когда она довольно выкручивалась и потягивалась. Она же, в свою очередь, ощутив на своём пузе такое гнусное и неожиданное нападение, тут же скрутилась в кокон, ухватилась передними лапами за Юрины пальцы, а задними начала по-кенгурячьи отбиваться от его рук. Вот же ж наглость! Не твоя это рубашка, не твоя, чудовище! Отабека. Может быть, немного моя, потому что он мне её когда-то давал. — Эх, кусючка ты моя… — снисходительно обратился к чудовищу Юра, а потом переложил её с рубашки на леопардовое покрывало. Тут пока лежи. — Давай помогу шлейку надеть, — Отабек сел рядом с кошкой и Юрой, в руках у него был кошачий поводок, тот, который и под кошачьими подмышками нужно фиксировать. Говорят, у котов шея тоньше и более хрупкая, поэтому собачьи для них не годятся, а то они могут и искалечиться. Надо же, по этой и не скажешь! Шайба — будь здоров. Шея шириной с пень от яблони.  — Юрочка! Собрался уже? Как решили, на машине поедем? — Николай Владимирович появился в дверном проёме в своём неизменном картузе, а ещё в руках у него был кулёк семян с яркими упаковками и названиями. Те самые, которые «Красный принц», «Удаленький малыш», «Шахризада»… Кому так только придёт в голову назвать помидоры или огурцы, не понятно. Маркетинговый ход же, во. Только Юре такие названия не казались выигрышными, но огородникам, может, и нравится. Вон дедушка какой счастливый. — На машине поедем, Николай Владимирович, — Отабек поднялся, обтёр кошачий пух себе об штаны. — Да что ты, что ты! Можно просто дядя Коля, хотя какой я уже дядя, — он хрипло посмеялся, — именно дед Коля давно! — Простите, как-то неудобно. — Эт, — махнул морщинистой широкой ладонью Николай Владимирович, — отставить, молодёжь. Ещё успеешь начальников по имени отчеству поназывать, а мы-то люди простые. — Деда, ну, ты чего, — в то время, как эти двое разговаривали, Юра вёл борьбу с Сонькой, которая не хотела сдавливать свои королевские меха никакими поводками-шлейками. Балованная. — Пускай так, как хочет, вежливо же, — он наконец-то справился с кошачьим озорничеством и непокорством, остатки которого Сонька направила на недовольное помахивание пушистым хвостом. У неё словно и брови были зло сдвинуты, как у какого-то мясника Рафика на базаре, которому сдачу нечем давать. Жуткое зрелище. Она быстро успокоилась и начала вылизывать подушечки лап и по-кошачьи умывать свои меховые щёки. — Купил, что хотел? — Юра мельком взглянул на дедушку, а потом начал глазами по комнате искать ту-самую-штуку, которая избавляла человеческие вещи от нечеловеческих шерстяных лавин Соньки. Пошёл в прихожую. Вернулся с этой самой штукой. — Купил, Юра, боялся, что у Зои уже не будет семян, все же раскупили огородники давно, а под конец сезона никто не привозит. И зря, по лунному календарю лучше всего капустами да редисками как раз в июле–августе заниматься. — Ага, ну и хорошо, — кивнул Юра, пытаясь избавиться от лохматых кошачьих следов. Безуспешно что-то, бесполезная штука. — Сонька… Зараза! — Намочи, — сказал Отабек, а Юра ответил тут же: — Только хотел, — и пошёл в ванную, чтоб сполоснуть ладони под водой. Отабек в то время взял свою фланелевую рубашку, надел. Стал похож на лежак для Соньки. — Я тоже, — оказался рядом с Юрой в ванной, подставил свои ладони под струю воды, а Юра в то время уже закончил убирать с себя признаки того, что на самом деле это не Сонька живёт с ним и дедушкой, а они вдвоём с Сонькой, потому что уж больно её манера раскидывать везде шерсть была похожа на то самое, когда метят территорию. А территория, понятное дело, в меховых остатках была вся, если вовремя не убрать. Случалось даже такое, что и в сахарнице шерсть была. — Вот же ж сколопендра такая патлатая, — не столько зло, сколько снисходительно и с каплей праведного недовольства произнёс Юра, взглянув на клетчатую Отабекову рубашку. — Скоро вот это вот её всё будем есть на завтрак, обед и ужин. — Зато тёплая какая. Не зря сибирячка, с такой будет не страшно даже в минус пятьдесят. — Ага. И сильная, здоровая. Мощная. От медведей защитит, если что. — Как шерстяной волчара. — Ну ты! — засмеялся Юра, потом потрусил ладонями, чтобы с кожи послетали остатки каплей влаги, обтёр снова об штаны. Взглянул на Отабека. — Помочь, может? — заметил, что когда рубашка, оказывается, на тебе, то всю шерсть как-то не уберёшь так просто, да ещё и в таких количествах, как это мохнатое рептилоидное существо оставляет за собой. Можно, конечно, снять и так попробовать вытереть, но так тоже сложно — нужно, чтобы что-то твёрдое было снизу, а то шерсть за ладонь зацепляться не будет. Отабек кивнул, мол, да, помоги, а то от твоей шерстяной волчихи никакого спасу нет, потом ещё не дай бог буду находить у себя даже во рту её генетический материал. — Щас я, щас… — Юра снова смочил водой ладони, стал перед Отабеком близко-близко. Прямо-прямо. Быстрыми движениями начал счищать шерсть сперва с Отабековых плеч ладонью (второй — придерживался за другое его плечо), в местах, где сам Отабек не заметил или не смог дотянуться. А сам молчал. И Юра тоже молчал. Интересно, а вот под низом, под одеждой насколько у представителей так называемых горячих кровей на самом деле кровь горяча… И кожа тоже. Вот у коней, например, тело очень горячее, это Юра знает. А что, если жизнь вблизи от коней повлияла на самих этих самых владельцев горячих кровей? Мол, раз мы живём, братья кони и люди, в одной избе, чего ж мы будем перетягивать одеяла с друг на друга, давайте попросим эволюцию, чтобы она нам сделала одинаковую температуру кожи, а то негоже, когда кому-то в доме некомфортно. Так и решили. Так и сделала потом эволюция и поняла, что это есть хорошо. Нужно будет у Отабека об этом когда-нибудь поподробнее разузнать, интересно же. — А ты точно не жалеешь, что с нами будешь аж куда переться? — спросил Юра, подняв на Отабека глаза. — Нет, чего. Природа же, хорошо. — Там нет коней, только комары. И не степь, а лес. — С медведями? — Вот не знаю. А что? — Ну, можно было бы их, медведей, попытаться оседлать, раз такая досада, что коней нет. Меня бы это устроило. — Ну ты, блин, даёшь, — усмехнулся мягко Юра. Правда не жалеет, вот и хорошо. Отлично. Время от времени Юра кончиком подушечки большого пальца прикасался к коже Отабека возле выреза футболки, но ничего не разузнал — слишком быстро, ничего не понятно, горячая или нет. Вот досада! Ну ничего, разузнаю, подумал Юра. Я же конспиратор высшего уровня, а ещё у меня очень мощные лапищи. Вон каких братьев Хамзата и Рамзата Бектаевых придумал! — Повернись, — Юра сделал жест ладонью, Отабек послушался и повернулся. Повторно смоченные водой ладони тут же легли на спину и продолжили это кропотливое дело — убирать шерсть с фланелевой ткани. — И чего эта чертяка так на шмотье всякое ложится всегда… — задал вопрос Юра Отабековой спине, а из-за спины ответили: — Любит, значит. Запах остаётся хозяйский или ещё чего. Если так делает с членами семьи, то чувствует себя принадлежащей к этой семье. Интересно как, подумал Юра. С членами семьи, значит? А ты тогда кто? Дальний её родственник через стомилионное колено? Или, может быть, когда-то кошки были предками коней, а она вот щас родство почувствовала? У тебя же, судя по логике эволюции, лошадиная температура тела! Вот она и узнала это через рубашку. Поразительно. Странная всё-таки штука, эта ваша эволюция, в самом-то деле… — О-о-о, — только и смог сказать. Все свои размышления по поводу семейных взаимоотношений кошки и Отабека он выдавать не стал — теория неподтверждённая всё-таки. Интересно, Отабек-то хоть сам понял, что он ввиду заимел… — Это я знаю. Любовь — жестокая, оказывается, штука-вещь, — чуть сморщившись, ответил Юра. — Ага. Шерсти уже почти не осталось, но Юре хотелось всё до последнего выбрать, это же прям такое ответственное дело, задача на миллион! Именно в этом причина, в том, что рептилоидная шерсть — это опасный материал, а ему срочно нужно освободить лейтенанта Алтына от её образцов, иначе заражение неизбежно. И не потому вовсе, что хочется ещё несколько раз тронуть лейтенантскую спину, а может, и сцепить руки вокруг неё, прижаться, как тот самый патлатый рептилоид, который сегодня спал на рубашке несчастного лейтенанта Алтына… Нет, караул! Что это ещё за желания такие, Юра тоже, что ли, в рептилоида превращается? Вот ещё и этого не хватало, в самом деле. — Ну, всё, короче, — Юра отошёл от Отабековой спины, вытер ладони сперва друг о друга, а потом снова о многострадальные штаны, почесал щёку. — Спасибо. У тебя тут это, тоже… — неожиданно Отабек чуть наклонился и стряхнул с этих самых многострадальных штанов шерстинки у карманов. У Юры ухнуло. — Да ты чего, я ж сам могу! — и начал крепко вытирать денимную ткань. Отабек пожал плечами и вышел с ванной, так как Владимир Степанович уже, видать, заждался их вдвоём, а Москва — дело такое: раз-два, а потом уже и пробки из ниоткуда! Пособраннее надо быть, ребята. Так и сказал. — Давайте я вам помогу, Николай Владимирович, — Отабек собрался брать пакеты со всем нужным, с семенами, рассадой и перчатками, но дедушка его остановил. — Подожди-подожди, я пока сам тут справлюсь, тут мои помидоры, а с ними поосторожнее надо. Я ещё не такой уж и пень, получше вас вместе взятых буду в некоторых делах! — Да что вы, я не поэтому же… — Всё-всё. Где там Юра? Пора уже закругляться, я Василия попросил, чтобы он на нашей ласточке нас отвёз на вокзал, а потом обратно в гараж пригнал. Деньги на таксях сэкономим, да и своя-то роднее. Ждёт человек, нехорошо. — Иду-иду! — сказал Юра, а потом и правда появился. — Берите Соньку и давайте выдвигаться, — сказал Владимир Степанович, поправил картуз на голове. — Так, Юра, я пошёл вынесу вещи во двор, мы с Василием загрузим, а вы квартиру закроете, — не дождавшись Юриного «хорошо», дедушка вышел с вещами, прикрыв дверь. Они с Отабеком остались одни, а ещё шерстяное чудовище, успевшее уснуть. — Сильный у тебя Николай Владимирович, — сказал Отабек, взявшись за лямку своего рюкзака и надевая его на спину, левой рукой придержал сзади, подбросил для удобства. — Да, знаешь… Не любит деда, чтобы за него делали. Стараюсь ему поддакивать, когда ничего такого, но всё равно уже надо и за него думать, а то он считает, что не надо. — Ты молодец. Юра кротко кивнул, взял Соньку на руки. Они обулись, вышли, закрыли квартиру. Во дворе дедушка сидел на скамье с Василием Гаврилычем, они обсуждали что-то очень яростно про посевной сезон, мол, вот едешь ты, Коля, в июле, а спрашивается — куда! Солнце шпарит так, что будь здоров, пожарище будет с твоих редисок да салатов. Не сезон, в начале июня нужно было ехать. Николай Владимирович отвечал, что ничего ты, Вася, не понимаешь, вот сидел бы ты в своих шахматах и не совался в посевную науку, у интеллигентов чувства почвы, понимаешь ли, нет. Василий Гаврилыч — гроссмейстер. Не просто лучший во дворе, а серьёзный, у него и грамоты есть, звания, он ездил на Всесоюзные шахматные сборы и вот это вот всё, тренером работал. Настоящий спортсмен. Юра хорошо его помнит с самого детства, потому что они с дедушкой лучшими друзьями всегда были, часто выходили играть во двор в шахматы, а Юру оставить было не с кем, поэтому он хвостом рядом с ними всегда крутился. У Василия Гаврилыча всегда была с ним его терракотовая шляпа, а ещё с ним всегда был запах нафталина, потому что аккуратные и блестящие ботинки для интеллигентного человека — это самое важное. Дедушка считал, что самое важное для порядочного человека — это работящие руки. Раньше Юра думал, что как же Василий Гаврилыч так с дедой дружит крепко, они-то совсем по характеру и образу жизни не похожи: первый — интеллигенция, некогда важная персона в этих их гроссмейстерских кругах, а Юрин дедушка — хоть и тоже почётный агроном с настоящим знаком, но не признавал долго тех, кто не руками хлеб добывает. А тут так с Василием Гаврилычем хорошо сошлись! И все во дворе, наверное, думали, почему же так, да вот только Юра один знал ответ: потому что головы у них одного сорта. Одного сорта — это потому что у Юриного дедушки всегда картуз, а у Василия Гаврилыча — всегда терракотовая шляпа. У них, так сказать, свой закрытый клуб, коммуна… И вот именно поэтому дедушка всегда говорил Юре надевать на голову кепку, а не потому «чтобы в головку не пекло, Юрочка». А потому, что если он с ними был во дворе, то нельзя в их клуб без кепки, вот. Как думал он так в свои шесть лет, так и продолжает думать в шестнадцать. Кепку свою с олимпийским мишкой, правда, уже не носит. Но хранит. — А помнишь, Коля, как я Семёнку Фурмана на сборах — тык! — за пояс уткнул! — низкий смех Василия Гаврилыча был слышен на весь двор и был похож на потрескивание дров в костре. — Деда, мы пришли, — Юра подошёл к ним, а друг Николая Владимировича тут же к нему обратился, к Юре, мол, ничего себе, подрос, прям как Илья Муромец — по часам! А я же, тебя, Юрий Батькович, ещё вот таким помню… И показал наглядно, какого Юра роста был когда-то, приподняв ладонь, а второй держался за трость. Юра улыбнулся. Василий Гаврилыч всегда хорошим был. Спросил, а кто это, Юра, с тобой? — Это Отабек, он с нами тоже в деревню, — потом через секунду добавил: — А это Василий Гаврилович, дедушкин друг. — Я рад знакомству, Василий Гаврилович, — Отабек уверенно и по-дружески протянул ладонь, а Василий Гаврилович крепко пожал. — Вот вы теперь, молодёжь, хоть воздух понюхаете… Мы не такими были, мы во дворе шпаной и в домино, и шахматы, а потом — оп! — выросли на этом и при деле! А тут… На огород — уже хорошо, хоть от техники отдохнёте. — Так, Вася, ты тут не начинай! А то сейчас будет это твоё: Семёнку Фурмана конём заткнул, чего же вы Юру не отдали мне в ученики, у меня же связи… Языком чесать — не землю пахать. Выдвигаемся, — Николай Владимирович небыстро поднялся с лавочки, махнул рукой, мол, шнеля-шнеля! Сели все вчетвером, а Сонька пятой Юре на руки. — Снова обшерстит! Сонька, я тебя предупредил, вот настанет день, когда я твои меховые сокровища тебе побрею! — твёрдо сказал Юра, пытаясь сгрести кошачье тело поближе к себе, чтобы уменьшить зону поражения, и чтобы шерсть не разбросалась по всей машине, особенно, чтобы от этой мохнатой скотобазы Отабек не пострадал. Хотя, подумал Юра, если он пострадает… Можно будет этого-того… Снова ему шерсть помочь убирать. Подумал, а потом представил, что эта мысль — дым от потушенной спички, и сдул её. — Так не погреешься, — с улыбкой отозвался Отабек. — Так я со сбритого ковёр сотку и нагреюсь, — хмыкнул в ответ Юра и подумал, мол, ты на чьей стороне-то? Ну, точно дальних своих лошадино-кошачьих родственников защищает… Было жарко. Солнце почти в зените, Юра чувствовал себя как в том самом советском старом фильме, который так любит дедушка, но который никогда не понимал сам Юра. Там по пустыне ходили какие-то странные люди в алюминиевом блестящем шлеме, ещё и саундтрек какой-то странный. И название тоже не менее странное! «Кин-Дза-Дза», во. Старенькая машина мерно тарахкотела, негромко что-то говорило радио, а голой кожей предплечья Юра ощущал, как сильно от солнца нагрелась кожзамовая обивка сидений. Хоть яичницу можно жарить! Василий Гаврилович и дедушка что-то обсуждали, опять же, про деревню, бабу Нину упоминали. Василий Гаврилович попросил передать привет. Дедушка сказал, что, конечно, передаст, Нина будет рада. Волосы прилипли к горячущей шее, да и вообще, неудобно так летом ходить, поэтому было принято решение собрать их и завязать в хвост, что он и сделал. Юра чувствовал, как от Отабека пахнет Отабеком, потом, летом и рассадой, потому что у него в руках были дедушкины ящички с перцами и помидорами. Посмотрел на него мельком — Отабек был в окне, а летний душный ветер ворошил ему волосы на макушке. Клонило в сон, руки под кошкой были совсем горячими, мокрыми, ещё и чесались немного… Наверное, тебе тоже сейчас адски жарко, чудовище. Ну, потерпи-потерпи, кусючка моя, вот скоро приедем, а там будешь люцерну во дворе за обе щеки наминать, ты же так любишь. И в огороде по земле кататься, пыль всякую собирать, а потом ко мне ещё и спать под покрывало приходить, никакой на тебя управы нет…